— Мне надо позвонить, — сказал Йель, отпив виски из своей чайной чашки.
— Чудесно, — проронил Уайатт.
Йель отодвинул стул, встал и быстро пошел к двери между баром и краем танцпола.
— Я-то думал, что Йель — это верхушка пирамиды в Бруклине, — сказал Бэт Уайатту.
Уайатт едва заметно пожал плечами.
— Ну, он мог решить с кем-то посоветоваться. Не думаю, что с матерью, женой или священником.
Разгоряченный Джонни потряс головой.
— Двадцать пять процентов? Грабеж на большой дороге!
— Возможно, цена того, чтобы остаться в бизнесе, — напомнил ему Уайатт.
Джаз-банд играл «Хорошенькая девушка — как музыка», когда к ним вразвалку подошел Капоне. Он что, навеселе?
Эл опустил на стол свою пухлую ладонь.
— Прошу простить меня за невежливость. Думаю, я потерял голову от красоты юной леди. Я не спрашивал у вас, не хотите ли вы чего-нибудь из бара?
— Ты спрашивал, — ответил Уайатт. — Не хотим.
— Никто? Ничего? Босс звонит домой… а ты, милая?
Капоне наклонился через сидящего Джонни, едва не коснувшись лицом Дикси.
— Нет, — сказал Джонни, — и отодвинься. Капоне искоса посмотрел на Дикси, а потом на Джонни.
— Почему бы тебе не позволить ей ответить самой? Эти дамы ведь получили право голосовать, если не знаешь. Она могла бы думать и своей головой.
— Мистер Капоне, полагаю, вы нужны в баре, — сказал Уайатт.
Капоне проигнорировал его слова, наклонившись еще сильнее. Его толстые губы оказались в считаных дюймах от лица Дикси, едва не касаясь ее.
— Милая, я влюбился, едва увидел, как ты вышла из этой двери. Я хотел сказать тебе, что у тебя очень хорошая попка… и я говорю это в качестве комплимента.
Джонни рванулся из кабинета, выталкивая Капоне. Здоровяк, кажется, немного шатался.
— Она со мной, — сказал Джонни, — извинись!
— Какого хрена?
— Извинись и убирайся, пока не получил.
Капоне, с его бычьей шеей, разразился хохотом и вскинул руки, веселясь, но опустил их, уже скрючив пальцы.
— От кого я получу, черт подери, от тебя, мразь?
Прямой левой жестко отбросил Джонни на угол стены кабинета. Капоне замахнулся своим огромным кулаком, когда правая рука Джонни нырнула в левый рукав, и в слабом свете сверкнуло что-то сияющее. В воздухе блеснуло лезвие ножа, быстро, раз-два-три.
Аль Капоне отшатнулся назад, его выпученные глаза еще больше расширились от удивления, боли и ярости.
Три пореза, практически идеально параллельных, виднелись на его левой щеке и верхней части шеи. Из них закапала кровь.
Капоне зажал раны левой ладонью, и его пальцы окрасились в алый цвет.
— Ты хрен такой! — заорал он, двинувшись на Джонни, — плевать, есть у того нож или нет. В этот момент Бэт вылетел из кабинета и нанес один точный и жесткий удар золотым навершием своей трости Капоне по затылку.
Люди вокруг закричали и начали разбегаться, а Капоне рухнул на колени, заливая одежду и пол перед собой кровью. Кровь была и на двенадцатисантиметровом стальном лезвии ножа, намертво зажатом в руке оцепеневшего Джонни.
Уайатт тут же выскочил из кабинета с той же стороны, что Бэт, а Дикси — с другой, оказавшись рядом с Джонни. Они выскочили в переулок через ближайший выход, быстро выбрались на Бауэри и вскоре были на станции «Стилвелл Авеню».
Они уже минут пятнадцать ехали молча от шока, когда Уайатт обратился к Джонни:
— Откуда ты взял нож, Джон?
— Это нож моего отца, — ответил Джонни.
Потрясенная Дикси, бледная как мел, сжала его руку обеими своими руками, прижавшись к нему и вдавив его в сиденье вагона метро.
— Мне дала его моя мать… — сказал Джонни. — Даже ножны, и те отцовы.
Он показал им нож в ножнах из старой потертой коричневой кожи, пристегнутых двумя ремешками к левому предплечью поверх рукава рубашки. Вероятно, это был именно тот нож, которым в Форт-Гриффине зарезали Эда Бейли.
— Твоя мать могла бы гордиться, — сухо произнес Бэт.
— Его отец тоже, — добавил Уайатт.
Это была последняя фраза, после которой они вновь погрузились в молчание.
Глава 10
Последнее, что было нужно Фрэнки Йелю в данный момент, — это чтобы вся эта история с Холидэем окрасилась кровью, да еще чтобы это случилось на его территории, черт ее дери!
У него что, черт возьми, больше подумать не о чем? Сейчас в любой момент эти долбаные ирландцы из «Белой Руки» могут нанести ответный удар, чтобы отомстить за стрельбу в «Скальде». Он отправил молодого Капоне разобраться с Холидэем и прочими перспективами, касающимися нелегальных кабаков в манхэттенском Мидтауне, в частности и для того, чтобы убрать его с глаз долой, но отчасти и потому, что Капоне — умный мальчик, способный думать и разговаривать, убеждая людей, если это возможно, и в то же время способный применить силу, если это необходимо.
Но, несмотря на свои габариты и командирские замашки, Аль Капоне все еще оставался большим восторженным ребенком, сексуально озабоченным, вспыльчивым и задиристым, храни его господь.
Фрэнки было всего на шесть лет больше, чем Элу, и он понимал парня. Черт подери, ведь его собственная репутация была построена именно на дурном характере. Он голыми руками отправлял людей в больницу (в том числе своего брата Энджи) и добавил изрядную долю правды к слухам о себе, хотя десятки людей, им убитых, — это уже чересчур раздуто. Если тщательно посчитать, то девять, не учитывая тех, кого он грохнул ради денег или в качестве услуги.
Что более важно, в Бруклине он был на положении благородного человека среди других больших шишек — когда воры обкрадывали бедных владельцев гастрономов, Фрэнки выплачивал компенсацию. Если сбежавшая лошадь в щепки разносила ручную тележку торговца рыбой, Фрэнки давал старому бедолаге пару сотенных, советуя приобрести собственную лошадь. Когда двое «гастролеров» попытались ограбить известного в округе гардеробщика в ресторане, который даже не принадлежал Фрэнки, что ж, Фрэнки лично нашел этих двоих заезжих хренов и отдубасил их до потери сознания.
Он особенно гордился тем, что поддерживал Ника Колувоса, хозяина ресторана «Маунт Олимпус» в деловом квартале Бруклина. Ник приехал в Америку ни с чем, начав свою жизнь здесь с мытья тарелок, но дошел до поста шеф-повара и, наконец, смог открыть собственное заведение.
Но как-то этим летом, посетив «Маунт Олимпус», Фрэнки не обнаружил на лице Ника привычной радостной улыбки.
Он отвел Ника в сторону и спросил, что не так. Щуплый мужчина разразился рыданиями. В разговоре в задней комнате ресторана Ник признался, что проблемы у него дома.
— Жена? — спросил Фрэнки.
— Нет, нет, мистер Йель, у моей Марии все отлично. А вот дочка… помните мою маленькую Олимпию, вы ей на последний день рождения двадцать долларов дали?
— Ага. Ей восемь исполнилось.
У Ника и Марии была чудесная дочурка с личиком ангела, обрамленным кудрями каштановых волос.
— Она всегда улыбалась и смеялась.
— Но не теперь, — сказал Ник. — Она плачет и не может сказать, почему. Не ест ни крошки. Плохо спит, а когда засыпает, просыпается, крича от кошмаров.
— Ты водил ее к доктору?
— В конце концов мы это сделали, да, но доктор сказал, что Олимпия в порядке, просто у нее такой возраст, он сказал. Но и Мария, и я уверены, что тут что-то не так.
Фрэнки тут же понял, что делать.
— Ник, ты знаешь Марию Деспано?
— Еще бы. Все знают Марию, она просто святая. Два года назад ее муж умер в эпидемию гриппа, но она все еще носит траур по нему, одеваясь только в черное.
— Ага, а еще она чудесно ладит с детьми, эта Мария. Дети рассказывают Марии такие вещи, которые они не расскажут ни родной матери, ни монахине, никому другому.
— Думаете, Олимпия… но, мистер Йель, моя дочь не знакома с Марией, может, пару раз ее видела в церкви.
— Неважно. Слушай, Ник, у меня полные карманы этих Энни Окли на Кони-Айленд.
— Энни — что?
— «Энни Окли», пригласительных билетов. У меня хорошие взаимоотношения с тамошними хозяевами. Так что ты отдаешь мне своего ребенка на вторую половину дня субботы, и Мэри побудет с ней. Покатает на пони, купит сахарной ваты и мороженого. Вот увидишь, твоя девочка раскроется перед ней, как распускающийся цветок.
Все произошло в точности так.
А затем святая вдова Деспано доложила Фрэнки о своих открытиях, и он разразился потоком такой брани, от которой призрачное лицо Марии стало бы бледно-серым, если бы уже не было таковым.
Фрэнки связался с Ником и сказал, что знает причину плача и ночных кошмаров Олимпии, но не скажет Нику до ближайшего воскресенья.
— Почему же до воскресенья, мистер Йель?
— Никаких вопросов. Пусть Мария приготовит свое лучшее блюдо, но сделай так, чтобы ни твоя дочка, ни вообще кто-нибудь из твоих детей не обедали с нами. Я попрошу Марию Деспано забрать Олимпию и двоих твоих мальчишек на Кони-Айленд, чтобы они снова там повеселились.
— Хорошо, мистер Йель… но я не понимаю…
— Скоро поймешь. И еще одна вещь, очень важная…
В воскресенье Фрэнки пришел в дом Колувосов, особняк на Клинтон-стрит. Ник встретил Фрэнки на пороге и проводил его в гостиную, где уже сидели Мария и брат Ника, Георгиос, живший в квартире над ними. После небольшого разговора Мария оставила их, извинившись и сказав, что ей надо сделать последние приготовления к обеду.
Вскоре Фрэнки, Ник, Мария и Георгиос съели восхитительное блюдо — жареную ногу ягненка со всевозможными гарнирами и стали пить кофе по-турецки с пахлавой. Потом наступил черед маленьких рюмочек с узо.
Фрэнки допил последний глоток из своей рюмки и повернулся к Нику.
— У меня плохие новости для тебя, Ник, и для тебя, Мария. Ник, причина ночных кошмаров твоей Олимпии — твой брат Георгиос.
Ник дернул головой назад, словно не расслышал. Лицо Марии не выразило ничего, возможно, она просто была оглушена услышанным. Георгиос уставился на скатерть, словно изучая узор на ней.