– Клад, – он повернулся к Максу, – мать вашу, это же поповский клад!
Потолок стал еще ниже, точно сверху полз неторопливый грузовой лифт, и он вот-вот коснется шахты. А Витька выронил монету и вцепился себе в волосы, оглядывался то по сторонам, то пялился на стенку напротив:
– Я тут всю жизнь тут прожил и мимо ходил, думал, враки про клад, а нет! В стене тайник был, дядя Петя знал! – Витька упал на колени и принялся разгребать завалы. Пол трясся, обломки по наклонной катились в огромную дыру, перекрытие прогибалось под ногами, а Витька точно рассудок потерял. Потянулся к мелькнувшему у стены яркому пятну, пополз на карачках и поехал вместе с обломками навстречу Игорьку. Макс схватил орущего Витьку за шиворот, втащил в квартиру и буквально выкинул в разбитое Настей окно. Сам выпрыгнул следом, дал Витьке хорошего пинка, схватил Настю за руку и потащил всех к мосту.
Земля качалась под ногами как трясина и гудела, постоянно гудела от каждого шага, хотелось заткнуть уши, упасть и ждать, когда все закончится. Позади гремело и грохотало, Макс вспомнил бабку и отчетливо понял, что та пережила, когда «фашист бомбу кинул». За спиной слышался мерзкий хруст, будто кто-то чавкал там, переламывая кости, раздавался тошнотворный плеск не воды, а некой живой субстанции вроде биомассы из земных недр. Макс наддал еще из последних сил, так что перед глазами потемнело, справа промелькнул куст шиповника: он вполне себе крепко сидел в земле, да и та перестала качаться под ногами. Макс остановился, Витька грохнулся на колени и то ли рыдал, то ли ржал, ткнувшись лбом в брусчатку. Настя свалилась рядом с ним, вырвала руку. Макс согнулся в три погибели, переводя дух.
Над домом колыхалось мутное мучного цвета облако, в нем просматривался клен, контуры стен и даже оконные проемы в них. И кто-то орал на одной ноте, непонятно, зверь или человек, орал, не смолкая, и его вопль хотелось немедленно прекратить любым способом.
– Ничего себе, – Настя поднялась на ноги и смотрела в другую сторону, за овраг. Он тоже исчез, вернее, стал глубже и шире раз, этак, в пятьдесят, его растащило аж до стройки, и воронка все ширилась, росла на глазах. В нее валились крохотные отсюда бытовки, из них выскакивали люди и разбегались кто куда. Бездна ползла дальше, поглотила и серые стены наспех возведенной конструкции, и трактор, брошенный поблизости, и кучу щебня: все, до чего могла дотянуться. «Спичечный» домик наклонился и разом скатился вниз, в воронке смешались балки, провода, сваи, стены, песок, и тут земля успокоилась. Следом за трещиной шла вода, напор бил из глубины, бурая песчаная смесь быстро затягивала рану в земле, из нее виднелись лишь кривые сваи и крыша дома, да половина второго этажа под ней.
– Моя квартира, – Настя глядела на дом, – все, конец, всему конец. И мне тоже конец.
– Хорош, – к ним подошел Витька с расцарапанной рожей. Он держался за голову и рылся в карманах штанов, выкидывал оттуда обломки кирпича и плитки. Ничего более ценного там не оказалось, Витька скривился чисто по-детски, казалось, он вот-вот заплачет. Подошел к краю воронки, опустил руку в мокрый песок и принялся отряхивать пальцы. Вой повторился, Витька поднял голову, Макс тоже присмотрелся. Облако малость разнесло ветром, оно посветлело, появились дальние кладбищенские березы и клен, что спокойно помахивал ветками над опрокинутой лавкой. Корни его висели над полным воды обрывом, Витька улыбнулся, вой повторился.
Ветер дунул сильнее, облако ушло вбок и загородило стройку. Напротив развалин дома остался Ахромкин, он скакал на крыше бульдозера и завывал во весь голос. Ни расписного верзилы, ни пехоты из депутатской свиты поблизости не усматривалось. Неподалеку торчал вверх колесами «паджеро», и громоздились груды битого кирпича. Весь в грязи и рванине, Ахромкин орал не своим голосом, то ли требовал чего-то, то ли умолял, но слов было не разобрать. Витька поднялся на ноги, выпрямился.
– Завалить бы его, – Витька приглядывался к депутату, – война все спишет, а мир чище будет. Как думаешь?
Макс присмотрелся: депутат носился по крохотному пятачку и непрерывно орал, откуда только силы брались. Вспомнил, что есть вид помешательства, когда псих может сутками не спать и наматывать километры, в точности как бешеный пес в терминальной стадии заболевания. Макс оглянулся: Настя снова села на траву и, подперев подбородок кулаком, смотрела на разгром. Витька стал между Максом и девушкой, алчно глянул на «Макарова». Макс отстегнул кобуру и зашвырнул ее подальше в песок. Трясина немедленно проглотила ствол, Витька вздохнул, набрал в грудь побольше воздуха:
– Что, Дениска, получил? Жри теперь свою едальню вместе с парковкой! – Витька рубанул себя ладонью по локтю вытянутой руки. Ахромкин обернулся, застыл так, и вдруг пошатнулся, соскользнул со своего островка и по пояс провалился в песок. Заорал там что было сил, забился, да только увяз еще глубже.
– Он утонет, – безучастно проговорила Настя. Витька плюхнулся рядом, обхватил девушку за плечи, и та не шелохнулась.
– Да и хрен с ним. Подумаешь, потеря.
Депутат завопил что было сил, раздался гулкий жуткий вздох, и дом медленно поехал вниз, точно тянул его кто за расколотый надвое фасад. Тошно-медленно дом исчезал из виду, пропали оконные проемы, белые кирпичи карниза под крышей и сама крыша погрузились в песок. Торчать осталась лишь труба и часть ската, точно хребет динозавра. Клен опасно дрогнул, но удержался, мокрый песок поднялся выше и скрыл мощные толстые корни дерева, от лавки остались торчать только две красиво выгнутые ажурные ножки.
– Вот теперь точно все.
Витька лег на спину и уставился в голубое, без единого облачка небо. Настя подняла голову.
– Я даже на работу позвонить не могу, телефон потеряла, и все документы. Меня уволят за прогул по статье, внесут в черный список, и я никогда не найду нормальную работу. Пойду в продуктовый магазин или на рынок макаронами торговать…
Витька перевернулся на живот, подпер щеку ладонью и уставился на мост.
– Накатить бы сейчас, – пробормотал он, – жалко, водка пропала. Я вчера как чувствовал, что допивать надо. Баба Надя не обиделась бы.
Времени, что еще пару недель назад девать было некуда, вдруг сделалось в обрез. Макс постоянно куда-то ходил: то в полицию, то в местную администрацию, то в паспортный стол, то просто слонялся по городу, лишь бы не сидеть в четырех стенах своей халупы. Временное жилье, то бишь комната в общаге, помещалась недалеко от вокзала, и двери не закрывались ни днем, ни ночью. Хорошо, что из вещей были только те, что на себе и разбитый мобильник, иначе пришлось бы вешать на дверь комнаты амбарный замок: обычный уже несколько раз пытались вскрыть, но поймать засранцев никак не получалось.
Гадюшник оживал рано: в полшестого утра мимо двери по коридору шаркали тапками гастарбайтеры со второго этажа, через полчаса после них выходили зверообразные тетки-пельмени из комнаты-хостела напротив и с грустными матюками брели на выход. Работали они сутками, ездили на другую сторону Москвы упаковывать то ли стиральные порошки, то ли крупу, возвращались утром другого дня, потом двое суток пили, ходили в гости, приводили «кавалеров» к себе, потом все повторялось по новой. После по коридору сновал еще мелкий народ, в основном без определенных занятий: погорельцы, сироты, бродяги. Общага считалась социальным жильем «для граждан, оказавшихся в трудной жизненной ситуации», что не мешало коменданту сдавать по часам свободные комнаты и по-тихому извлекать из площадей свой некислый профит. Макс вышел в девять: на полдесятого ему назначил встречу следователь местного УВД. Дело по факту обрушения дома быстро стало эпизодом в основной разборке: на стройке погибло больше десяти человек, не сумевших выбраться из бытовок во время обвала, и Макс был важным свидетелем. Вышел он заранее, решил прогуляться с утра, благо погода позволяла, а ходу до места встречи было от силы четверть часа. В коридоре уже было пусто и довольно тихо, только орал за крайней у лестницы дверью ребенок, а его мать, толстоногая бабища, курила в открытое окно, навалившись тушей на подоконник, и болтала по телефону. Говорила она в основном матом, оценивающе глянула на Макса и демонстративно отвернулась. Помнила, как сунулась к новому соседу за деньгами «на молоко ребенку», а ушла, с чем пришла. В тот раз реально в карманах ни копейки не было, а после узнал, что Маринка, так звали бабу, нигде не работает, что ребенок у нее инвалид, и живут они на пособие. И что Маринка должна всей общаге, а не отдает потому, что все ей должны, ибо дитятко больное, и вообще вы сволочи богатые и еще заработаете.
Дождик, поливавший последние два дня, прекратился, Заборск постепенно просыхал и местами даже радовал яркими красками. Макс прошел мимо огромного монастыря с прорвой церквей за белой могучей стеной, пропустил блаженного вида девку в платочке и еще пару таких же злобно-смиренных матрешек, перешел проспект по подземке. На стенах местные умельцы намалевали пейзаж из взгорков и пригорков, где вперемешку с елками из земли на кочках торчали кресты с парящими сверху голубками. Кто-то разукрасил эту лубочную благодать свастикой почему-то золотого цвета. В конце перехода два мужика в рабочих робах замазывали панно синей краской точно такого же цвета, как на стенах сортира в казарме, где Макс жил во время службы. Он взбежал по ступенькам на солнце, прошел еще немного вдоль дороги, повернул. И оказался у цели: осталось только подняться на крыльцо и толкнуть тяжелую глухую дверь. Макс уже взялся за ручку, когда его окликнули, он обернулся на знакомый голос. Под кустами сирени неподалеку стояла лавочка, оттуда торопился Витька. Он на ходу докурил и бросил окурок, следом за Витькой с лавочки вскочила круглая коротенькая барышня, глазастая, щекастая, в пестром платье в пол и на острых каблучках.
– Тамара, подожди, – Витька махнул барышне, та села на место и заулыбалась Максу, заморгала круглыми глазками. Витька подбежал, схватил Макса за рукав и потащил в сторону.