И это к лучшему. Арстерд не знает жалости и такой открытый и наивный человечек, как Хэли, просто станет для него пищей. Охваченное войной королевство пожрет эту крохотную беленькую овечку и даже не заметит, когда ее не станет.
Но самой Хэли лучше об этом не знать. Пусть и дальше живет мечтами в своей уютном и тихом мирке, где ей ничего не грозит.
— Вот бы и мне побывать в столице, — прикрыв небесно-голубые глаза, проворковала Хэли, когда они с Элиссой вернулись в келью воровки после обхода территории монастыря. — Я так хочу увидеть мир! И не только наше королевство — мне интересно, как живут наэрцы. Ведь я никогда прежде не видела ни одного из них. Говорят, что их волшебницы, флэриэ — невероятно красивы. А живут дети Леса в домах, что вырезаны в толще вековых деревьев!
— Этого я не знаю. Но какие твои годы, — улыбнувшись, солгала Элисса, чувствуя легкий и укол почти позабытой совести. — Еще успеешь везде побывать и все посмотреть.
— Может быть, — обрадовалась было юная монахиня, но сразу же погрустнела. — У меня в детстве было слабое здоровье, и я не уверена, смогу ли пережить такой долгий путь. Старшая настоятельница часто говорит, что я слишком много витаю в облаках, и мне следует больше времени уделять молитвам и размышлением над своими поступками. Я стараюсь, но меня все равно тянет за стены. Даже когда я молюсь, то прошу Альтоса позволить мне увидеть мир, с детства сокрытый от меня.
— Тогда побольше отдыхай и набирайся сил. Если хочешь когда-нибудь отправиться в путешествие, то тебе следует быть к нему готовой. Никогда не знаешь, когда именно тебе выпадет шанс изменить свою судьбу. Может завтра? Тогда прямо сегодня нужно как следует отдохнуть и выспаться, — посоветовала Элисса. Сейчас воровке нужно было многое обдумать в одиночестве, о чем она и мягко намекнула Хэли.
На счастье Элиссы, монахиня оказалась очень сообразительной:
— Что ж это я! — спохватилась Хэли. — Вы ведь проделали долгий путь и, наверняка, устали! Вам самой нужно отдохнуть, а я тут донимаю вас расспросами! Только о себе и думаю, а ведь это грех перед Альтосом!
— Ничего страшного. Мне приятно общаться с тобой, Хэли. Но, ты права, я немного устала и хотела бы прилечь, а завтра мы продолжим наш разговор. Обещаю.
— Тогда завтра утром я зайду за вами. Мы вместе пойдем на утреннюю молитву, потом на завтрак и в сад! — Оживилась Хэли. Уже перешагнув порог, она запоздало добавила:
— Если вы не против, конечно. — В ее глазах было столько надежды, что ее хватило бы и на взвод обреченных на смерть солдат. Когда на тебя кто-то так смотрит, отказать практически невозможно.
— Я согласна, — благосклонно кивнула Элисса.
— Тогда до завтра, Мила, — ослепительно улыбнулась монахиня, напоследок сказав:
— Моя келья последняя по коридору, налево. Если что-то понадобится — обращайтесь в любое время. Добрых снов, сестра и да хранит тебя Альтос.
— И тебя, — закрыв дверь за Хэли, Элисса некоторое время стояла неподвижно, слушая звуки удаляющихся легких шагов, после чего вернулась к кровати и с облегчением растянулась на ней.
Что ж, для первого дня все складывалось довольно таки неплохо. Элисса была не из тех, кто радуется случайно удаче. Она не любила делить шкуру неубитого медведя, оставляя радость на тот момент, когда дело будет сделано.
Сейчас следовало сосредоточиться и довести все до конца — права на ошибку нет. Нужно втереться в доверие к монахиням и по-тихому стянуть фигурку, после чего навсегда оставить это место за своей спиной. Желательно провернуть все до того, как ее сочтут достойной и постригут в монахини.
Представив себя в благопристойном образе, коленопреклоненно молящейся Альтосу о его милости, Элисса едва не рассмеялась во весь голос. Некогда она еще не играла роли монахини. Это было неожиданно и, пожалуй, даже интересно.
Глава 4Обещание
Кости Нирта ныли, а сам он ни на мгновение не прекращал проклинать Тула. Разумеется, делал он это про себя, чтобы никто не слышал. Внешне же парень старался выглядеть бодрым и неунывающим, вот только получалось у него, мягко говоря, не очень убедительно. Трое суток тряски в телеге утомили команду «Счастливчика», но Тул был неумолим. Две телеги, запряженные четверкой лоснящихся от пота лошадей, практически не останавливались и, если животных бывший пехотинец еще жалел, то с людьми был предельно строг. В короткие остановки, Тул заставлял всех, кто не ухаживал за лошадьми, чистить и точить оружие. Каждый привал люди менялись, предоставляя другим заниматься клинками и броней.
У Нирта, кажется, уже мозоли натерлись от давящей на плечи кольчуги. Хорошо хоть арбалет можно было просто положить на колени, да и меч в ножнах не так тянул его вниз, когда молодой человек сидел. Если бы еще не палящее солнце — было бы проще, а так броня быстро раскалялась под беспощадными лучами. Нирт чувствовал, будто его варят заживо, причем весьма изощренным способом — замариновав в собственном поту.
Кольчуги, кстати, Тул обязал всех надеть заранее. Ему удалось уговорить даже Тенро, который, по мнению Нирта, с каждым днем выглядел более «живым». Странный охотник не стал более разговорчивым, но теперь в его взгляде отражалось меньше отрешенности, да и кожа перестала быть такой бледной. После выезда из Кирлинга, Нирт заметил, как спутник задумчиво разглядывает прядь своих темных волос, словно видит их впервые. Когда же парень спросил охотника, в чем дело, тот, пожав плечами, выпустил прядку из пальцев и медленно произнес: «Кажется, они были светлее». Больше в тот день он не проронил ни слова. Вот и все. И понимай его после, как хочешь.
Вчера Нирту удалось поговорить с Тенро дольше — Тул определил их двоих ухаживать за лошадьми во время привала, а потом парень сел в телегу рядом с охотником. Нирта распирало от любопытства, и он засыпал спутника вопросами и иногда тот даже отвечал на них. Правда, не всегда. Зачастую Тенро просто погружался в себя, уставившись в одну точку, словно что-то вспоминал. Тогда его взгляд становился отчужденным и пугающим, но ненадолго.
После случившегося в Кирлинге, Нирт побаивался охотника. Однако, увидев, что лошади спокойно относятся к человеку в черном плаще, парень немного успокоился. Животное не обманешь, а если уж лошадки не боятся охотника, то и ему опасаться не стоит.
Глядя на то, как самый молодой член команды запросто говорит с новичком, остальные мужчины перестали относиться к Тенро с осторожностью. Кажется, их даже не слишком заботил тот факт, что охотник отправил их товарища на корм рыбам. Как оказалось позже — Малто вообще никому не нравился и никто не держал на Тенро обид за содеянное.
— Придурок сам нарвался, — однажды сказал Тул и все согласно поддержали его, окончательно приняв Тенро в команду.
Вот только самому охотнику было это безразлично. Пусть он и стал обращать больше внимания на окружающих людей, его все равно больше интересовало собственное прошлое. Тенро окончательно убедился, что раньше был охотником и что имя, которым он назвался — принадлежит именно ему. Разузнав у Нирта о «черных стрелах», Тенро открыл еще оду часть себя, и эта часть принадлежала убийце. Это объясняло, почему он так легко обращается с оружием и, не задумываясь, отнимает чужие жизни. Еще ему была знакома татуировка Тула. Но, узнав о ее происхождении, Тенро так ничего и не понял. Он готов был поклясться, что в тот момент, когда в Кирлинге, старый пехотинец удержал его от убийства, он почувствовал, что уже переживал нечто подобное однажды. Но пока что эта нить, ведущая к потерянному прошлому, обрывалась. Еще оставался Нирт. Он кого-то напоминал охотнику. Кого-то знакомого и теперь потерянного, оставшегося в затянутом туманом прошлом.
Изо дня в день Тенро копался в своей памяти, но все было безрезультатно. Тогда он принял решение больше узнать об окружающем мире, таком знакомом и одновременно чужом. Охотник начал больше общаться с окружающими людьми. В основном с Ниртом, так как парень был, пожалуй, самым разговорчивым из всех. Из него не приходилось тянуть каждое слово, хотя порой это порядком и утомляло.
Вот и сейчас, когда третий день пути стремился к закату, Нирт, не умолкая ни на мгновение, рассказывал Тенро о войне Арстерда с Наэрой. Охотник слушал, не перебивая, глядя в тянущийся за бортом телеги лес. В тени деревьев он видел неясные картины множества боев, через которые когда-то прошел. Глаза сов, напоминали сверкающие золотом глаза детей Леса, а пение каких-то птиц в самой чаще, успокаивало, убаюкивало и казалось знакомым, как и все вокруг. Мерное покачивание телеги, фырканье лошадей и тихий разговор наполняли сердце мужчины какой-то позабытой теплотой и спокойствием. Тенро даже подумал, что сейчас отчетливее ощущает его биение в своей груди, чем раньше.
— Слушайте! — Нирт щелкнул пальцами, привлекая внимание задумавшегося охотника. — Если Вы недавно вернулись с войны, получается, что и с измененными воевали?!
— Измененными? — переспросил Тенро.
Он уже не однократно слышал это слово, часто используемое Тулом в качестве ругательства или очередного проклятья, которыми он все чаще сыпал по поводу и без. Тенро беззвучно, одними губами повторил это слово еще раз, словно пробуя его на вкус. Вкус оказался горьким, затхлым, с запахом плесени, крови и ненависти.
— У них глаза горят, как… — перейдя на шепот. Нирт осекся, с опаской взглянув на соседей по повозке. — Прямо как у вас, тогда, в Кирлинге. Мне ведь не показалось? Это из-за того, что вы их много убили, да?
— Измененные, — не слушая парня, Тенро вновь повторил слово, от которого теперь начало веять могильным холодом. Он повернулся к Нирту так резко, что тот вздрогнул, едва не упав с телеги.
— Расскажи мне о них подробнее, — попросил охотник и его глаза холодно блеснули в слабых лучах почти скрывшегося за горизонтом солнца.
— Да я сам не так много знаю, — нехотя признался Нирт, шмыгнув носом и зябко поежившись. — За кряжем есть лес, его Застывшим называют. Вот оттуда эти измененные прут. Говорят, что раньше там какие-то священные для наэрцев леса были, а наше королевство те земли всегда своими считало. Из-за этого-то война и началась. А когда эти самые леса утонули в крови воинов с обеих сторон, то тамошние духи взбесились — начали мертвецов поднимать, да на живых натравливать. Говорят, они приходят с туманом и забирают с собой тех, кто слаб. Кто духам сдался…