Конечно, если рабочий более или менее грамотный, он рублей двенадцать, а то и все пятнадцать за смену мог срубить. Но ведь и артисту не заказано два-три концерта в день отрабатывать. То на то и выходит.
Но, думал Толик, работяга-то в более выгодных условиях находится, чем артист популярный. Придет к работяге кореш, скажет – выточи-ка ты мне, друган, ключ. Или еще что. А я тебе – что хошь отфрезерую. А артисту что фрезеровать? Нечего артисту фрезеровать. И вытачивать нечего. А сапоги тачать ему бесплатно никто не будет. Наоборот, последнее из карманов вынут. И не поморщатся. Почешут только шилом в затылке и подумают – мог бы и больше дать. Чай артист, а не работяга какой-нибудь.
Не дело это, не дело, думал Толик. Не может быть, чтобы и артист не мог левак срубить. Нет, рубили, конечно, рубили, но все за те же пятерки-десятки, по-мелочи и с оглядкой.
Первый эксперимент Толик провел с Лукашиной. Напечатал афиши, в которых жирным синим шрифтом значилось, что певица Лукашина приезжает в Сыктывкар с концертом, который устраивает филармония – какого города, Толик сейчас уже не помнил. Разумеется, что в этом безымянном городе никто ни про какой Сыктывкар и слыхом не слыхивал. А с директором стадиона Толик так прямо и договорился – всю выручку пополам. Быстро приехали, отпели свое и тут же уехали. А афиши – заклеить и все дела.
Прошло. Лукашина даже «спасибо» сказала, что ей, вообще-то, было не свойственно.
Прошло раз, прошло другой, а потом покатилось все как по маслу.
Очень быстро вокруг Лукашиной и цыгане нарисовались, и рок-группы столичные. Юмористы пришли последними, но оказались очень кстати. Толик долго юмористов в свою бригаду брать не хотел, но как-то выпили сильно в «Праге», рассмешили юмористы Толика, он и взял их в следующую поездку.
Слухи, однако, до столицы доходили, хотя и молчали артисты как рыбы, – кому охота лишаться денег, которые валятся в буквальном смысле с неба. Когда, к примеру, на открытом стадионе, под звездным небом, где-нибудь в Тбилиси поешь, а потом, спустя пять минут, в гримерке получаешь свою тысячу. А то и больше. Натурально: отпел, отыграл – получи. С неба, откуда же еще.
Но слухи доходили: Москва – она приезжим людом живет, а приезжие и делились со своими московскими родственниками да друзьями впечатлениями. Мол, у нас в Воркуте не хуже, чем у вас тут. У нас и Лукашина поет раз в месяц, и цыгане пляшут, и юмористы полузапрещенные такие байки загибают, что ухохочешься, и даже «Нарциссы» декадентские свой антисоветский рок вовсю со стадионной сцены двигают. В общем, неизвестно, где еще лучше – в нашей Воркуте, где северные идут, между прочим, полярные, запредельные, или у вас тут, с вашей зарплатой в сто двадцать и с очередями в ГУМе.
Пришлось Толику делиться с важными людьми, но все прошло мирно и на удивление тихо. Вот после этого дело и закрутилось по-настоящему.
Настолько сильно закрутилось, что возникла проблема расширения репертуара. В регионах начали появляться конкуренты – мелочь, правда, но Толик понимал отчетливо, что это ПОКА они мелочь. А пройдет годик-другой – и придется зубами каждый концерт выгрызать. Кончится синекура. Того гляди – и переманит какой-нибудь донецкий администратор ту же Лукашину. А кто ее заменит? Искать нужно, искать, так работать, чтобы всегда под рукой артист-другой лишний сидел. Если что-то срывается – сразу на замену равноценную звезду.
Контрактов-то никаких не было – только устные договоренности. Частный бизнес, он в СССР был не в фаворе. Попади в руки ОБХСС хоть одна бумажка, свидетельствующая об этих диких концертах, на этом бы все и закончилось. Для всех и надолго. А для Толика – может быть, и навсегда.
Сулим позвонил – старый ленинградский приятель, хорошую мысль подкинул.
Толик ничего не знал о музыканте Лекове, которого Суля взахлеб расхваливал, сказал только, что можно попробовать. Обещался Сулим через пару деньков звякнуть и пропал. А это было не в его правилах. Суля – он бизнесмен серьезный, он за базар всегда отвечал.
Суля прозвонился на исходе третьего дня, когда сроки уже поджимали более чем серьезно.
– Ну, что там у тебя? – неласково спросил Толик.
– Да понимаешь, такое дело... Он же артист, со своими тараканами в башке. В общем, я его из запоя выводил.
– И как? – настороженно поинтересовался Толик. – Это у него, вообще, часто?
– Вообще, если честно, то часто. Но проблема решается.
– Вот уж реши, пожалуйста. Толика запои артистов не очень-то волновали, но цену для Сули нужно было набить. Тем более что Сулим явно не представлял себе всего размаха работы Анатолия Бирмана, который был для него просто московским собутыльником, владельцем хорошей квартиры и машины, покупателем аппаратуры и фирменных шмоток. Знал, естественно, Суля, что Бирман концерты делает, поэтому и предложил ему этого своего Лекова, но, конечно, даже понятия не имел, в какую игру он своего паренька запойного вводит.
А что он запойный – так кто не запойный? Все, с кем Толик ездил, начиная с той же Лукашиной и заканчивая цыганами, пили по-черному. О юмористах и говорить нечего. Им это по рангу положено.
Так что запой – это семечки. Главное, чтобы амбиций не было.
– Ты привезти его когда сможешь? – спросил Толик. – Я же скоро...
– Я в курсе, – быстро сказал Суля. – Могу завтра.
– Уже? Что-то несерьезный запой у твоего мальчика. «Мои-то, бывает, месяцами в себя приходят», – подумал Толик, но вслух говорить не стал.
– Завтра не надо, – после короткого размышления сказал Бирман. – Давай недельки через три, когда я снова в Москве буду. А ты уверен, вообще, что он потянет?
– Уверен, – ответил Сулим. – Этот потянет. Жаль, конечно, что столько ждать...
– Да не столько ждать. Ждать больше придется. Кто его знает, твоего этого подпольного гения? Нужно же его как-то преподнести...
– Ничего не надо преподносить. Его вся страна знает. Пленки магнитофонные повсюду бродят. Я справки наводил. Он для провинции – почти как Владимир Семенович, царство ему небесное. Ты его только на большую сцену выпусти. Афишу сделай, чтобы народ прочитал – увидишь сам, что будет.
– Сумлеваюсь я, однако, – протянул Бирман, но решение уже было принято. – Давай, знаешь, как сделаем? Возьму его в солянку, без афиши. Если реакция будет – будем думать.
– Реакция будет. Так когда?
– Ну давай тогда завтра привози. Через пару дней у меня выезд. Воткну его в какой-нибудь концертик. Поглядим, что за гений.
– Заметано, – хмыкнул Сулим и повесил трубку.
Толику было за пятьдесят. В силу возраста и количества денег, которые давали ему возможность общаться с людьми значительными и проводить досуг в местах дорогих, красивых и для широкой публики недоступных, он очень придирчиво оценивал каждого своего нового знакомого.
Утром, когда раздался звонок в дверь и Толик, перед тем как открыть ее, привычно заглянул в глазок, он был слегка разочарован. На площадке стоял Андрей Сулим, как всегда, одетый с иголочки, а рядом с ним – совершенно заурядного облика молодой парнишка неуловимо провинциального вида.
Длинные темные волосы, небритый подбородок (и борода-то на нем не росла, а так – кусты редкие и неопрятные), несвежая, даже при взгляде в глазок, футболка.
«С ним, конечно, нужно будет повозиться, – подумал Толик, не открывая дверь. – Если вообще из такого чучела что-то путное можно сделать».
– Это я, – сказал Сулим, глядя в глазок. – Открывай давай.
– Да вижу я, – проворчал Бирман и не спеша скинул цепочку, повозился с замками и наконец распахнул дверь.
– Заходите. Кофе будете?
– Будем, – угрюмо буркнул парнишка, которого никто не спрашивал. Множественное число, в котором был поставлен вопрос являлось данью привычной деловой вежливости. Мнение волосатого юноши интересовало Бирмана в последнюю очередь, а сам вопрос адресовался исключительно Сулиму.
«Да он еще и хам к тому же», – подумал Толик, аккуратно посторонившись, чтобы не прикоснуться, паче чаяния, к вонявшей потом футболке молодого гостя. Гость между тем втащил с площадки гитару в синем матерчатом чехле и, не снимая кед, двинулся на кухню с таким видом, словно бывал в квартире Бирмана уже много раз.
– Ну, здорово. Суля протянул Бирману руку.
– Кофе растворимый? – донесся из кухни голос юного дарования. – Если есть молотый, то давайте я сварю. Я умею как надо.
– Сейчас, – буркнул Толик себе под нос. – Разбежался... Это и есть твой гений?
– А что? – загадочно улыбнулся Сулим. – Ты погоди, ты его послушай...
– Если бы я всех, с кем работаю, слушал, я бы давно уже в психушке сидел, а не кофе с твоими приятелями распивал. Мне важно, как на него народ пойдет. А я в музыке вообще ничего не понимаю, мне-то что... Пусть хоть «Князя Игоря» поет. Лишь бы бабки шли.
– Кстати, насчет бабок, – заметил Суля, придержав Толика за локоть. – Давай сразу этот вопрос решим. Сколько ты за него хочешь получить?
– Сейчас ничего сказать тебе не могу. – Толик неприязненно посмотрел в сторону кухни, откуда доносилось позвякивание передвигаемой на столе посуды. – Сейчас сделаем пробу. Ну, понятно, что-то он заработает... А потом уже решим.
– Хорошо. После конкретизируем, – улыбнулся Сулим. – Ну, пойдем на кухню, что ли? А то там он у тебя беспорядок устроит. Ты же не любишь, когда у тебя беспорядок?
На кухне остро пахло подгоревшим кофе. Леков сидел на высоком табурете и смотрел в окно. Окно выходило прямо на Мосфильмовскую улицу, молодой гость был поглощен созерцанием серого московского пейзажа и до вошедших на кухню ему явно не было никакого дела. Во всяком случае, он не выказал ни малейшего интереса ни к хозяину, ни к Андрею Сулиму.
В руках у Лекова была чайная двухсотпятидесятиграммовая кружка с дымящимся кофе, который он и прихлебывал, шумно втягивая в себя напиток и, время от времени, жмурясь.
Бирман посмотрел на стол. Так и есть. Этот хам сварил кофе только себе. Кстати, он же сварил... Ну конечно. Толик смолол себе с утра последние зерна Того Самого, настоящего, что приятель Вовка Вавилов аж из Мозамбика привез и Бирману подарил. Толик никогда гостям этот кофе не предлагал, сам только пил. Совершенно ядерный напиток. В Москве такого даже со всеми связями – и его, Бирмана, и даже самого Вавилова – днем с огнем не сыщешь. Не поставляется. Только если привезет кто из друзей...