— Потеряли дорогу? — спросил я, открывая дверь.
— Давным-давно, — сказал Рейд. — Мы можем сходить куда-нибудь поесть? Я голоден.
Я отвел их к «Большому потерянному медведю». Я любил это заведение. Там было непретенциозно и недорого, и я не хотел чувствовать себя неуклюже за дорогим обедом с монахами. Мы заказали горячие крылышки, булочки с начинкой и картошку фри. Рейда явно поразил выбор пива, и он накинулся на какое-то импортное британское, которое, судя по его внешнему виду, разлили в бутылки еще во времена Шекспира.
— Ну и где вас сразило раскаяние? — спросил я.
— Голос моей кровоточащей совести заговорил где-то в районе «Бургер Кинг», — ответил Рейд, бросив на Бартека ядовитый взгляд.
— Это была не совсем дорога на Дамаск, — вставил Бартек, — но и вы вовсе никакой не святой Павел, разве только скверным характером с ним схожи.
— Как вы уже догадались, я не совсем словоохотлив в отношении некоторых тем, — заговорил Рейд. — Но моему молодому спутнику кажется, что мы обязаны прояснить вам, какому риску вы подвергаетесь, и что вкладывал этот Брайтуэлл в слова «ты найден». Я остаюсь на той же позиции, что и раньше. Они вводят себя в заблуждение и хотят, чтобы другие разделили их иллюзии. Они могут верить тому, чему хотят верить, и вам вовсе не обязательно соглашаться с ними, но теперь я признаю, что в их заблуждении заключена угроза для вас. Эта история возвращает нас назад к апокрифу и падению ангелов. Бог изгоняет мятежников с небес, и они горят во время своего падения.
Они сосланы в ад, но некоторые избирают для себя другой путь. Они блуждают по зарождающейся Земле, переполненные ненавистью к Богу, а постепенно и к людским толпам, которые они видят вокруг себя. Они открывают для себя то, что, как они полагают, является изъяном, упущением в творчестве Бога. Ведь Бог наделил человека свободой воли, и человек открыт для зла так же, как для добра. В итоге, война против Бога продолжается и на Земле, только теперь они воюют с ним через людей. В принципе это в какой-то мере похоже на партизанскую войну. Но не все ангелы повернулись спиной к Богу. По Еноху, нашелся среди них тот, кто раскаялся и уверовал, что он все же сумеет заслужить прощение. Остальные попытались затравить его, но он затерялся среди людей. Спасение, которое он искал, так и не пришло, но он продолжал верить в возможность прощения, которое снизойдет на него, если он искупит свою вину. Он не терял веру. В конце концов его прегрешение было немалым, значит, и наказание должно быть немалое. Он был готов вынести все, что ниспошлют на него, в надежде на окончательное спасение. Ну а наши друзья, эти приверженцы, или сторонники, пришли к выводу, что тот самый ангел все еще здесь, где-то среди людей, и они ненавидят его не меньше самого господа Бога.
«Ты найден».
— Они хотят убить его?
— Согласно их доктрине его невозможно убить. Если они убьют его, то заново потеряют его. Он поблуждает, найдет новую форму, и тогда снова придется начинать поиск сначала.
— И какие у них есть варианты?
— Развратить его, довести до отчаяния так, чтобы он снова вернулся в их ряды; или заточить его в плену навсегда, запереть где-нибудь так, чтобы он слабел и чах, но ему никогда не дождаться избавления смертью. Ему придется терпеть медленное истощение, но не смерть. Даже помыслить об этом ужасно, не то что прочувствовать на своей шкуре.
— Видите ли, — заговорил Бартек, — Бог милосерден. Именно в это я верю, именно в это верит Мартин, именно в это, согласно Еноху, верил этот одинокий ангел. Бог даже простил бы Иуду Искариота, если бы тот попросил о прощении. И Иуда же не за предательство Христа был проклят. Он был проклят за отчаяние, за то, что отверг возможность получить прощение за содеянное.
— Я всегда считал, что с Иудой поступили нечестно, несправедливо и жестоко, — перебил его Рейд. — Христос должен был умереть ради нашего спасения, и слишком многие сыграли какую-то роль в приближении Его смерти. Можно спорить, что роль Иуды была заранее предопределена и что потом ни от кого нельзя было ожидать, что он сумеет вынести бремя убийства Бога, не поддавшись отчаянию. Можно прийти к мысли, что не слишком много места отведено для маневра в большой схеме Бога, определенной для Иуды.
Я выпил глоток безалкогольного пива. Не сказать, чтобы вкус мне показался превосходным, но пиво тут явно было ни при чем.
— Вы объясняете мне, что они думают, будто я, скорее всего, и есть тот самый ангел, которого они искали.
— Да, — подтвердил Рейд. — «Книга Еноха» полна аллегорий, как вы уже, конечно, поняли, и там имеются места, где аллегория, как кровеносные сосуды, пронизывает ткань самых простых понятий. Создатель «Книги Еноха» хотел, чтобы кающийся ангел символизировал надежду на прощение, которую все мы должны питать в своей душе, даже те, кто согрешил самым ужасным образом. Приверженцы выбрали для себя позицию буквальной интерпретации, и они думают, что нашли в вас их потерянного раскаявшегося собрата. Хотя они в этом и не убеждены до конца. Именно поэтому Брайтуэлл попытался подобраться к вам ближе.
— Я не говорил вам, когда мы только встретились, но думаю, что уже видел кого-то, напомнившего мне Брайтуэлла.
— Где?
— На картине пятнадцатого столетия. В реставрационной мастерской Клаудии Штерн. Картину выставят на аукцион на этой неделе вместе со шкатулкой из Седлеца.
Я ожидал, что Рейд поднимет меня на смех, но он этого не сделал.
— С этим мистером Брайтуэллом связано много интересного. Хотя бы уже то, что он или его предки, поразительно похожие на него, существовали на этой земле уже очень-очень давно.
Он кивнул своему спутнику, и Бартек начал раскладывать на столе фотографии. Мы сидели в самом конце зала и предупредили официантку, что нам пока ничего больше не нужно и чтобы нас никто не беспокоил. Я пододвинул к себе первую фотокарточку. Это был черно-белый снимок группы людей, по большей части в нацистской форме. Между военными стояли и гражданские. Всего человек двенадцать, они сидели где-то под открытым небом за длинным деревянным столом с остатками еды, беспорядочно заставленным пустыми винными бутылками.
— Мужчина на заднем плане слева — это Матиас Стаклер, — показал мне Бартек. — Другие люди в форме — члены специальной эсэсовской группы. Гражданские лица — члены «Аненербе», «Общества исследования наследия и обучения», вошедшего в СС в 1940 году. На деле так назывался научно-исследовательский институт Гиммлера, использовавший далеко не гуманные методы. Бергер, эксперт по чистоте расы, увидел потенциал для экспериментирования в концентрационных лагерях уже в 1943 году. В тот год он провел восемь дней в Освенциме, отбирая больше сотни заключенных для проведения измерений и обмеров оценки, затем все они были отправлены в отдел анатомии в Страсбурге или в газовые камеры.
Весь штаб «Аненербе» имел чины СС. Это те самые люди, которые погибли в Фонтфруаде. Фотография была сделана всего за несколько дней до их гибели. К тому времени многие из товарищей Стаклера по полку погибли, пытаясь остановить продвижение союзнических частей после дня "Д". Те, кто рядом с ним на этой фотографии, — остатки самых преданных кадров.
Остальные закончили свой путь в Венгрии и Австрии, сражаясь в последний день войны. Они были преданными людьми, хотя и служили неверной цели.
Я не заметил ничего особенного в этих людях, правда, Стаклер выделялся ростом и казался крупнее остальных, чуть моложе их. Но черты его лица были резкими, а свет в глазах давно пропал. Я собирался отложить фотографию в сторону, когда Бартек остановил меня.
— Взгляните на тех, кто на заднем плане.
Я присмотрелся. За другими столиками, иногда в обществе женщин, но большей частью одни, сидели военные. В углу в одиночестве сидел мужчина, на столе перед ним стоял полупустой стакан вина. Он смотрел на группу эсэсовцев как раз в тот момент, когда их фотографировали, поэтому его лицо частично попало в кадр.
Это был Брайтуэлл. Чуть тоньше, безусловно, и волос на голове чуть больше, но шея так же распухла от опухоли, а немного женоподобные черты лица рассеяли любые сомнения.
— Но эта фотография сделана почти шестьдесят лет назад, — удивился я. — Должно быть, какая-то подделка.
— Это всегда возможно, но мы думаем, что она подлинная, — возразил Рейд, со скептическим видом выслушав меня. — Но даже если эта конкретная фотография подделка, у нас есть другие, относительно которых нет никаких сомнений.
Я пододвинул к себе остальные снимки. Большей частью черно-белые, некоторые подкрашены, как было принято на заре развития фотографии. На многих стояли даты, самая старая относилась к 1871 году. По большей части на них были запечатлены группы паломников на фоне церквей или монастырей. И на каждой я находил мужчину, чуть поодаль от группы, старавшегося не попасть в объектив, — странная, тучная фигура с полными губами и бледной, почти светящейся кожей.
На всех фотографиях имелась высокого качества репродукция картины сродни той, которую Клаудия Штерн показывала мне, возможно, даже того же самого художника. Как и там, на ней изображалась группа всадников, окруженных атрибутами насилия и войны. Пожары на горизонте, все мужчины вокруг всадников либо сражались, либо умирали, причем страдания умирающих отображались в сложнейших, почти фотографических деталях. У всех всадников на седлах обязательно присутствовал отличительный знак: кровавый дрек. Отряд всадников возглавлял длинноволосый брюнет в плаще, под которым виднелись доспехи. Художник рисовал его глаза в некотором несоответствии с пропорциями — они были слишком большими для его головы. На одном глазу выделялось белое пятнышко, как если бы краску содрали, чтобы показать незаполненный холст под ней.
По правую руку от предводителя автор изобразил Брайтуэлла, одной рукой держащего знамя с кроваво-красным дреком, другой — отрубленную голову женщины.
— Ваша репродукция напоминает ту картину, которую я видел, — подтвердил я. — Она меньше по размеру, и всадники здесь в самом центре экспозиции, а не только как фрагмент картины, но во всем остальном очень похоже.