Безо всякого энтузиазма Вано следует за мной как привязанный. Он прав: лица присутствующих ничего, кроме грусть-печали, не выражают. На подходе к последнему пристанищу Воронова места становится мало, народ скучивается, подается вперед, так уж всем хочется бросить кусок глинозема на деревянный ящик с покойником. Под напором толпы мы с Вано разделяемся, меня оттирают назад, он, напротив, оказывается почти у самой могилы.
— Светка-то, шалава, вишь, тоже пришла. Не постеснялась-то глаза свои бесстыжие на люди показывать, — слышу я приглушенный женский голос.
Оборачиваюсь: слева от меня стоят две пожилых женщины и перешептываются.
— Как же она могла не появиться? Брат все-таки помер, не чужой человек, — говорит ее собеседница, менее категоричная в оценках.
— Раньше надо было любовь свою показывать. Сколько крови она из него выпила, сколько нервов вымотала, а теперь, вишь, стоит платочком кисейным глазища позорные вымакивает. Артисточка выискалась.
— Зря ты так, Николаевна, — пытается урезонить вторая, но ее собеседница крепко стоит на своих позициях, сдавать их не собирается.
— Я знаю что говорю. Змея она подколодная, вот и весь мой сказ!
Предмет их разговора становиться для меня настолько занимательным, что я не могу не вмешаться.
— Это вы, простите, о ком? — спрашиваю я, тоже полушепотом.
Что хорошо с людьми такого сорта, которые любят перемывать косточки своим ближним, так это то, что им не нужно представляться ни ментом, ни журналистом, ни слесарем-газовщиком. Достаточно лишь показать свою заинтересованность, а потом только успевай запоминать и переваривать. Принимая меня за одного из прихожан батюшки, пожилые дамочки забрасывают меня целым ворохом информации. Одна лишь проблема, что надо еще будет отделить овец от козлищ, разобраться где действительно имевшие место события, а где просто зады грязных сплетен.
Я узнаю, что отец Гедеон не единственный сын у своих родителей. Его сестра Светлана была поздним ребенком в семье, намного младше своего братца. Вскоре после ее рождения, папаша Воронов приказал всем долго жить, и брат Светланы стал для нее как бы и отцом. То ли эта обязанность оказалась будущему священнику не по плечу, то ли сказались особенности характера сестренки, но все его советы как себя вести и что делать были ей по барабану. Как только она подросла, то очень скоро во всей округи не осталось не одного лица мужского пола, который бы ее хоть разочек не прыгнул с ней в гречку. Видя гримасу недоверия на моем лице, рассказчица божится, что все так и было, а уж кому как не ей знать, ведь она долгое время жила по соседству с Вороновыми до тех недавних пор, пока батюшка не обзавелся новой квартирой, и, стало быть, кому же, как не ей, отвечать за базар. Ну да ладно. Словом, когда Светлана Воронова выросла, она решила стать артисткой, поступила в театральную студию. Там она познакомилась с молодым театральным режиссером, по словам рассказчицы, таким же развратником как сама и даже умудрилась выйти за него замуж.
Режиссер этот ставил авангардные пьески в местном театре очень фривольного содержания, а Воронова в них играла главные роли. Замужество продолжалось недолго — слишком уж оба ценили свободу своего тела. В настоящее время режиссер и актриса находятся в разводе, что никак не сказалось на их профессиональных отношениях, сестра покойного батюшки по-прежнему играет в пьесках своего экс-супруга, во время которых показывает свои голые ляжки и растатуированные ягодицы всем желающим на это смотреть. Естественно, брат из-за всего этого очень переживал, так как это могло сказаться на его репутации. Последний раз, это было как раз перед тем, как Воронов сменил адрес, Светлана приезжала к нему домой. Они поскандалили в очередной раз.
— И бывший мужик Светкин с нею приезжал. Так батюшка его с крыльца выкинул. Так орали все, что на всю улицу было слышно, — итожит свой рассказ женщина.
— И что же они орали?
— Я не знаю что, но только орали. Батюшку-то после этого «скорая помощь» забрала. На следующий день. Давление поднялось. Гипертонический криз. Он две недели не мог службу править. Вот как это гадюка довела его, сердешного.
В массовке происходит рокировка. Те, кто стоял возле могилы, отступают назад, освобождая место тем, кто еще не попрощался с покойником. Разговорчивая собеседница подается вперед. Я остаюсь на месте, закуриваю сигарету. Люди начинают расходиться, и скоро возле свежего, заваленного венками холма остаются только самые близкие Воронову люди. Альварес присоединяется ко мне.
— Видишь того попа? — без предисловий спрашивает он, указывая подбородком на фигуру в желто-черном балахоне.
— Вижу. И что?
— Это и есть тот чудак, который монастырю восемьдесят тонн баксов отстегнул. Представляешь? Как только я понял из разговоров людей, что это и есть отец Михаил из Андреевского храма, нарочно поближе к нему подобрался, чтобы на него посмотреть. Странно, на вид он вполне нормальный, на идиота не похож.
— Кстати, а лицо-то у него голое. Он безбородый, хоть и поп, — замечаю я.
— Я заметил, что у него на шее и на подбородке пятнышки розовые. Как от старого ожога. На этих местах щетина не растет. Если он отпустит бороду, то станет похож на ободранного козла. Зато он волосатый. Это тебе архиепископ правильно сказал. Уж не думаешь ли ты, что он имеет отношение к нашему расследованию?
Сейчас я думаю больше про то, что я услышал, когда стоял в толпе. Можно ли из этого что-то выжать или нет?
— Еще я заметил, что не все его родственники горячо любят друг друга, — продолжает Вано, который хоть и отбрыкивался от поездки на кладбище, все-таки хорошо поработал как сыщик. — Видишь вон ту женщину? Такое впечатление, что она там как изгой. Она и стоит особняком.
— С чего ты решил, что они с покойником родственники?
— Она похожа на него. Только не пойму, кем она может ему приходиться? Для сестры слишком молодая, для дочери старая.
— Это сестра. Просто у них большая разница в возрасте. Ее зовут Светлана.
— Откуда ты знаешь?
— Узнал. Я ведь тут тоже даром времени не терял. Слушай, надо бы с ней как-нибудь покалякать. А ну-ка повернись ко мне сынку!
Альварес послушно поворачивается, я придирчиво оглядываю его. Нет, на кавалера Вано определенно не тянет. Как его жена только терпит этакого охламона? Придется мне.
— Ты, Вано, пока свободен. Только не исчезай далеко. Ты мне можешь понадобиться в любую минуту. Лучше возвращайся в офис и жди меня там. А я попробую познакомиться с этой особой.
Радуясь предоставленной отлучке, он быстренько сматывается. Я остаюсь на месте и гадаю, каким боком подъехать к сестричке Воронова. Что-то мне подсказывает, что с кладбища она пойдет одна. Хорошо, если я окажусь прав. Если же она будет в толпе, то поговорить мне с ней не получится.
Мне везет, ситуация складывается в мою пользу. Она не только не уходит вместе со всеми, но дольше всех задерживается. Я подхожу ближе. Скоро кроме нас двоих у могилы никого не остается. Краем глаза наблюдаю за «объектом». Светлана выглядит как нормальная тридцатилетняя женщина в свои тридцать лет. Не красавица, но и не страшненькая. Она на любителя. Кому-то может нравиться, кому-то не очень. По ее виду, нельзя сказать, что она уж очень грустит. Скорее просто задумчива. Краем глаза замечаю, как она пару раз украдкой посмотрела в мою сторону. Заметила. Самое время для начала беседы. Желательно начать с чего-нибудь этакого. Творческого. Если меня только не ввели в заблуждение насчет ее профессии. Не глядя в ее сторону декламирую, хоть и чтец-декламатор из меня неважный:
«Рождаемых число ряды усопших множит,
Бессмертной жизнью тешится мечта.
3а гробом жизни нет и быть ее не может,
Идет за жизнью смерть, за смертью пустота.
Воскреснуть мертвому природа не поможет,
Она и без того по горло занята».
Светлана поворачивается ко мне теперь уже в открытую.
— Хорошие стихи, — говорит она. — Кто автор?
— Честно говоря, не помню. Стихи я запоминаю гораздо лучше, чем имена их создателей.
— Хорошие стихи, — повторяет она. — Вот только с вашей стороны было неэтично их читать над могилой священника. Особенно вот это: «Воскреснуть мертвому природа не поможет, она и без того по горло занята». Вряд ли бы это все ему понравилось. По поводу воскресения Леня придерживался иного мнения.
— Леня?
— Да, это его настоящее имя. Мирское, как они говорят. А вы его хорошо знали?
— Не так, чтобы очень знал. Скорее наоборот. Был раза три в церкви, когда он службу правил. Один раз на исповеди. Я сюда зашел проведать могилу брата. Он у меня давно умер. Возвращался и узнал от людей, что хоронят отца Гедеона. Решил немного задержаться, чтобы отдать ему последнюю память.
— Какое странное совпадение. Леня тоже был моим братом.
— Примите мои соболезнования. Я думал, что вы просто прихожанка. Наверное, вам очень грустно?
— Грустно мне? — удивляется она, но потом, подумав, соглашается. — Да, хорошего мало. Это точно. Но больше я грущу оттого, что мы так и не смогли найти с ним общий язык. И теперь уже никогда не найдем.
— Меня зовут Сергей, — представляюсь я. — А вас?
— А меня Светлана. Светлана Серпокрылова.
Ага, значит она на фамилии бывшего мужа. Видно, что ей нравится носить такую фамилию, которую она выговаривает с какой-то даже гордостью. А ведь она могла и не называть ее, я ведь свою не назвал. Только имя.
«Серпокрылова? Что-то я такое слышал. Это с театром часом никак не связано?» — собираюсь сказать я, но вовремя спохватываюсь. Я же ведь только что сказал, что у меня плохая память на имена.
— Давайте я вас немного провожу. В такие минуты людям лучше не оставаться наедине с собою.
— Как хотите, — покорно соглашается она. — Как хотите.
Никуда не торопясь, прогулочным шагом мы идем к кладбищенским воротам, словно по аллеям парка культуры и отдыха. Разговариваем. Тема все та же — смерть, которая не имеет ни