— Помилуйте, сударь, мы не занимаемся скупкой подобного рода ценностей.
— Жаль. Не так давно в ювелирном магазине Ставрополя я приобрёл два великолепных экземпляра у хозяина, оказавшегося ещё и антикварием.
— Охотно верю, — пожал плечами ювелир, — но у нас подобных вещей не бывает.
— И даже тысячелетия назад ювелирное искусство, как и чеканка, были развиты на должном уровне. Вот посмотрите. — Клим вынул две коробочки и, открыв их, положил на стеклянную витрину.
Ювелир натянул тонкие белые матерчатые перчатки и, вставив в глаз лупу, спросил:
— Позволите полюбопытствовать?
— Да.
Мастер долго рассматривал каждую монету, а потом спросил:
— А вы уверены, что они золотые?
— Безусловно.
— Вы их проверяли?
— Нет. Но я не сомневаюсь в честности продавца.
— К сожалению, в этом мире никому нельзя верить. Даже собственной матери, которая до конца жизни может не признаться ребёнку, кто его настоящий отец. А не хотите ли вы продать эти монеты?
— Продать? И кому же?
— Мне. Я бы дал за них хорошие деньги.
— Помилуйте, сударь, вы же не занимаетесь скупкой подобного рода ценностей. — Клим почти дословно повторил недавние слова ювелира.
— Да, но всякое правило имеет исключение, — улыбнулся собеседник.
— Зачем бы я справлялся у вас о возможности приобрести золотые древнегреческие монеты, если бы собирался их продать?
— Я дам вам за них тысячу рублей. Поверьте, это очень много.
— Вы серьёзно?
— Господи, — покачал головой студент и добавил расстроенно: — А я отвалил за них ровно пять тысяч. Выходит, я переплатил в пять раз?
— Не совсем в пять… Но в два-три раза — точно… Неужели вы не проверяли, золотые они или нет? — вновь осведомился ювелир.
— Говорю же вам — нет, не проверял. Я доверился человеку. Он друг моего отца.
Клим убрал монеты и спросил:
— Значит, вы не подскажете мне, кто может, хотя бы теоретически, торговать золотыми греческими монетами раннего периода?
— Вижу, вы серьёзный человек, — пристально разглядывая незнакомца, вымолвил ювелир. — Так и быть, я помогу вам. В Нахичевани на Екатерининской площади, рядом с Купеческим банком, есть антикварная лавка Самуила Бриля. Его там все знают. Скажите ему, что вы от меня. И он вам поможет найти тех, у кого найдётся то, что вас интересует.
— Самуил Бриль? — повторил Ардашев. — Постараюсь не забыть. А не могли бы вы записать мне фамилию и адрес антиквария.
— Так вы сами и запишите. А то у меня почерк неразборчивый, — расплывшись в приторной улыбке, изрёк собеседник и, вынув из-под прилавка полулист почтовой бумаги и карандаш, предложил: — Прошу.
— Простите, а вы кто будете?
— Я? — удивился визави. — Я тот человек, чьё имя написано на вывеске, — Абрам Гершман.
— Ну-да, ну-да, — понимающе закивал Ардашев, делая пометки.
— Скажу вам по секрету, у Самуила Яковлевича Бриля есть знакомый эксперт. Вы будете всячески застрахованы от обмана.
— Что ж, благодарю!
— Всего доброго, сударь.
Стоило Климу покинуть ювелирный магазин, как его хозяин тотчас поднял телефонную трубку и сказал:
— Нахичевань, нумер 252, антикварная лавка Бриля.
Глава 16Исповедь
Монастырь Сурб-Хач жил жизнью небольшого города. В деревянные ворота въезжали коляски и ломовики, сновали монахи и миряне. За высокими каменными стенами тоже царила суета, но всё стихало, когда колокола главного храма возвещали о начале службы. Но сейчас звонница молчала, и в храме было пусто. И лишь один человек, стоя на коленях перед алтарём, молился святому Георгию, не стесняясь и во весь голос:
— Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю и грех мой всегда предо мной. Тебе, Тебе единому согрешил я и лукавое пред очами Твоими сделал, так что Ты праведен в приговоре Твоем и чист в суде Твоем. Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя. Вот, Ты возлюбил истину в сердце и внутрь меня явил мне мудрость. Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселие, и возрадуются кости, Тобою сокрушенные…
Когда молящийся произнёс последние слова, он поднялся с колен и перекрестился трижды.
— Что привело тебя, сын мой, в наш храм? — послышался чей-то голос.
Прихожанин повернулся. Перед ним стоял настоятель монастыря.
— Грехи. Я читал пятидесятый псалом.
— Это покаянная песнь царя Давида в совершённом им убийстве благочестивого мужа Урия Хеттеянина и насилии над его женою Вирсавиею.
— Я знаю об этом, святейший отец, но меня отличает от него то, что отмаливаю будущие грехи, а не прошлые.
— А не лучше ли не совершать их?
— У меня нет другого выхода.
— О каком из семи смертных грехов идёт речь?
— О шестом.
— Уж не помышляешь ли ты об убийстве?
— Вы правы, святейший отец.
— Но почему ты пришёл в нашу церковь, а не в православную? Ты мог бы там исповедоваться и тем самым облегчил бы свою душу, — теребя звенья серебряной цепи, на которой висел крест, украшенный посередине чёрным камнем, спросил настоятель.
— Я не верю в тайну исповеди православных священников.
— Но, может быть, тогда ты согласишься исповедаться мне, и я уберегу тебя от тяжкого греха?
— Я согласен. Только у меня два условия: нас никто не должен слышать, и вы, ваше высокопреподобие, пообещаете, что не выдадите меня.
— Тайна исповеди для меня священна. Пойдём в мою келью, сын мой.
— Да, святейший. Я готов. Возможно, вы и убережёте мою душу от нового греха.
Русский прихожанин, склонив рыжую голову, послушно брёл за настоятелем армянского монастыря. Он вошли в здание со сводчатыми потолками и, миновав несколько монашеских комнат, оказались в угловой келье с серыми стенами, с простой деревянной кроватью, столом и двумя деревянными стульями. В углу стояли полочка с книгами и свеча. Тусклый солнечный свет едва пробивался сквозь маленькое оконце в самом верху.
Священник плотно затворил дверь и указал на стул прихожанину. Дождавшись, когда тот сядет, настоятель расположился напротив него:
— Я слушаю тебя, говори, не бойся, сын мой. Будь со мной откровенен.
— Не знаю, с чего начать.
— Ты хочешь совершить убийство из-за ненависти?
— Нет.
— А что же тогда заставляет тебя думать об этом?
— Нищета. Я устал жить в бедности.
— Тебе приходилось раньше убивать?
— Да.
— Многих ли ты убил?
— Троих.
— Ты был на войне? Убийство, совершённое ради защиты своего Отечества, не является грехом.
— Я знаю это, но я убивал соотечественников, а не врагов.
— Но почему? Что заставило тебя это делать?
— Я совершил три убийства, но самое гадкое — третье. Я убил беззащитного бедного старика только за то, что он не захотел открыть мне до конца тайну.
— О какой тайне идёт речь?
— Думаю вам, святейший, она хорошо известна.
— Мне? О чём ты, сын мой?
— О чёрном брильянте в пятьдесят девять каратов, который Микаэл Налбандян привёз в Нахичевань из Калькутты. Перед самым арестом он отдал его на хранение своему другу — городскому голове Нахичевани Карапету Айрапетяну, а тот, боясь утраты адаманта, вручил его вашему предшественнику, настоятелю монастыря Сурб-Хач. За это государственного преступника и похоронили на монастырском кладбище. Это и дураку понятно. Прошло время, Айрапетян умер, не стало и прежнего настоятеля. Его место заняли вы. Стало быть, алмаз у вас. Вот я и пришёл к вам за брильянтом. Если вы не отдадите его мне, вы сейчас же умрёте. Это и будет тот самый смертный грех, за который я молился.
— А с чего ты взял, что это правда?
— Старик Погосов, бывший тогда письмоводителем в городском магистрате Нахичевани, проговорился. К тому же мне в руки попался акт передачи алмаза. Городская управа распродала архив за прошлые года, и в самый важный документ мне завернули селёдку в рыбной лавке. Хотите полюбопытствовать?
— Сделай одолжение, сын мой.
Прихожанин вынул бумагу и положил на стол.
— Позволишь мне сходить за очками?
— Вы что, издеваетесь? — усмехнувшись в рыжие усы, вымолвил прихожанин и убрал лист.
— А если я отдам камень, ты оставишь мне жизнь?
— Естественно. У меня нет желания убивать ещё одного старика.
Настоятель монастыря снял с шеи крест и положил на стол.
— Забирай. Ты третий, кто пришёл за алмазом.
Его визави взял в руки крест и поднёс камень, упрятанный в центр, к солнечному свету. Грани диаманта заиграли. Прихожанин сунул украшение в карман, и вдруг в его кулаке оказался кистень. Он выбросил руку вперёд и тяжёлый металлический цилиндр, привязанный к ремню, пробил священнику висок. Голова несчастного рухнула на стол, издав глухой звук. Кровь полилась и закапала на пол.
— Отврати лицо Твое от грехов моих и изгладь все беззакония мои. Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня, — выговорил невзрачный человек продолжение пятидесятого псалма, перекрестился и покинул келью.
— Что ты мне принёс?
— Ты что не видишь? Это чёрный брильянт.
— Тебя надули. Как бывший резчик по хрусталю, могу утверждать, что это дымчатый кварц, а точнее — чёрная разновидность дымчатого кварца — морион. Его ещё называют «смоляк» или «цыган».
— Думаешь, покойный настоятель монастыря носил бы «смоляк»? Ты в своём уме?
— Ты что, убил его?
— А что мне оставалось делать?
— Господи, какой же ты идиот!
— Я бы советовал тебе быть поосторожнее с выражениями, а то кистень и до тебя долетит.
— Надеюсь, тебе известно, что настоящий брильянт не боится царапин. Он может раскрошиться, если по нему ударить молотком, но следа от царапины на нём не останется. Ты не против, если я возьму штихель