— Я даже не знаю, как мне развлекать публику. Сейчас тот редкий случай, когда артист не рад аншлагу, — грустно заметил Тарасов, читая прилагаемый список.
— Ну что вы! К сожалению, далеко не каждый так, как вы, с болью реагирует на чужую беду. Многим наплевать на горе ближнего. А вы — артист. И дарить со сцены добро — великое дело, и это ваше призвание. Так что выступайте, как обычно, Михаил Романович.
— Спасибо вам, мой дорогой друг, за добрые слова. Я тронут до глубины души. Кстати, не хотите ли посмотреть моё представление? Приходите. Я распоряжусь, и вас пропустят.
— Я бы с большим удовольствием, но не могу — жду важный телефонный звонок.
— Очень жаль. Но, может, в другой день не откажете?
— А вот завтра, Михаил Романович, и воспользуюсь вашим любезным приглашением.
— Ловлю на слове. Что ж, тогда я побегу к себе. Пора собираться. Вы остаётесь здесь?
— Пожалуй, выпью чашку кофе. Удачи вам!
— Благодарствую! Вы очень любезны.
Клим достал папиросу и чиркнул спичкой, но прикурить не успел. К нему почти бежал портье:
— Вас просят к телефону, Клим Пантелеевич.
Студент взял трубку, лежавшую на стойке, и, поднеся к уху, сказал:
— Клим Ардашев у аппарата.
— Доброго денёчка! Это антикварий из Нахичевани, — гулко раздалось на том конце провода, точно в колодце.
— Здравствуйте.
— Я разговаривал с хозяином коллекции. Он согласен продать её, но за одиннадцать тысяч.
— Коллекцию я ещё не видел. Кто знает, во сколько её оценит специалист, которого вы пригласите? Хотя и с мнением вашего эксперта я тоже могу не согласиться. У меня и свои знания имеются.
— Вы не будете покупать коллекцию за одиннадцать тысяч?
— Мне не нужен кот в мешке даже за один рубль.
— Вы правы. Хорошо. Привозите десять, а там разберёмся.
— Вот это уже совсем другой разговор.
— Вас не затруднит приехать ко мне к часу пополудни?
— А может, лучше вы подъедите ко мне в отель?
— Эксперт, хозяин коллекции и я — все из Нахичевани. Сами понимаете, нам это не очень удобно.
— Хм, ладно, но в таком случае, если я куплю монеты, вы должны будете сопроводить меня до гостиницы.
— Не беспокойтесь. Лично сяду с вами в коляску.
— Речь идёт о серьёзной сделке, потому попрошу вас подготовить договор. В нём потрудитесь указать описание монет, их количество, материал, из которого отчеканены, и данные продавца.
— Мы не будем этого делать. Вы же догадываетесь, откуда появились монеты. Полиция строго наказывает за раскопку курганов.
— Резонно. Кстати, сколько всего монет?
— Двадцать восемь.
— А может, мы вместе отправимся в банк за деньгами уже после заключения сделки?
— Это несерьёзный разговор. Покажите деньги — мы предъявим коллекцию.
— В таком случае давайте перенесём встречу хотя бы на час. Я могу не успеть получить наличные в банке.
— Нет возражений. Подъезжайте к двум.
— Договорились, — проговорил Клим и нажал на рычаг. Затем он вновь дождался голоса телефониста и попросил соединить его с нумером 555 в Нахичевани.
— Бабук, это Клим. Они протелефонировали. Я выезжаю к тебе. Всё остальное расскажу при встрече. Приготовь деньги и саквояж. До встречи с ними у нас будет пару часов, и я с удовольствием познакомлюсь с твоей семьёй.
— Хорошо, Клим-джан. Мама будет очень рада. Отец только на «Аксае». Адрес не забыл?
— Нет.
— Жду.
Клим положил трубку и вышел. Извозчик стоял у гостиницы, ожидая седоков.
Немногим менее часа ушло на то, чтобы добраться до Нахичевани. Добротный каменный особняк под нумером шестнадцать на 1-й Фёдоровской улице имел всего один этаж, но, судя по всему, был довольно большой. Ардашев убедился в этом, когда, сопровождаемый Бабуком, вошёл во двор, увитый уже почти созревшим розовым виноградом. Листья, плети и кисти, свисающие вниз, закрывали даже небо, но зато дарили спасительную тень. Да, это был типично армянский дом с большой верандой, куда Клима и провели. Отца Бабука не было, но все остальные родственники с большим почтением отнеслись к гостю. Клим пожимал руки, склонял вежливо голову, улыбался и в итоге, несмотря на его протест, был посажен во главу стола. А напротив него восседал тот самый нахичеванский Лев Толстой — Рафаэл Патканян. Это был настоящий интеллигент, носивший очки, с ещё густой, но уже седой шевелюрой и такими же усами.
Студент с удовольствием пил чай, уплетал тонкий лаваш с сыром и мёдом, угощался вареньем из молодых, ещё зелёных грецких орехов и слушал интереснейший рассказ армянского литератора, друга Налбандяна, о приключениях последнего в Индии. Когда писатель замолчал, Клим спросил:
— Получается, Микаэл Лазаревич привёз из Калькутты в Нахичевань только золотые русские рубли, которые он купил на английские фунты?
— Нет, не только. Он передал городскому голове облигации займа Итальянской республики. Проценты с них до сих пор приносят неплохую прибыль нашему городу. Были и другие ценные бумаги. Их опись составили в городском магистрате. Микаэл был очень любознательным человеком и немного мечтателем. Например, он считал, что выгодно выращивать сорго как сахароносную культуру и сырьё для производства бумаги. Целый чемодан был набит этими семенами. По его мнению, для этого вполне подходил климат Эриванской губернии. В многочисленном багаже Налбандяна обнаружились и другие экзотические предметы, купленные им в Индии. Полагаю, что он хотел создать в Нахичевани музей естествознания, в котором бы имелись образцы минералов, флоры и фауны… От индийских армян он передал магистрату Нахичевани бесценный дар — икону Григория Просветителя. Она до сих пор украшает церковь монастыря Сурб-Хач.
— Скажите, Рафаэл Габриэлович, а почему он сразу не подарил её монастырю?
— Он не мог так поступить. Ведь Микаэл заключил договор о получении права на индийское наследство с магистратом, а не с монастырём, поэтому всё, что он привёз, было передано по описи магистрату в лице городского головы Карапета Айрапетяна. А тот уже распоряжался всем, как считал нужным.
— Неординарный был человек Микаэл Лазаревич, высокообразованный и настоящий патриот своего народа, — заключил Клим.
— Это так. Микаэл ошибся в двух вопросах: во-первых, любое рассуждение о создании независимого армянского государства на прежних границах приводило к разговорам об отделении от России тех земель, которые были отбиты русскими солдатами у персов и закреплены Туркманчайским мирным договором 1828 года[90], а также территорий, отобранных Россией у турок в 1878 году и вошедших в состав Российской империи по договорённостям Берлинского конгресса[91]; во-вторых, нельзя отождествлять отношение к свободе зейтунских армян, угнетаемых турками, и нахичеванских, которые чувствуют себя совершенно свободными и беспокоятся лишь о том, что их капитал растёт не так быстро, как им хотелось бы. В Ростове и Нахичевани издаются книги и журналы на армянском языке, на нём идут театральные постановки, ведётся обучение родному языку в различных учебных заведениях. Ни один армянин в России не чувствует себя ущемлённым ни в правовом, ни в нравственном, ни в религиозном смысле. Нам не нужны смутьяны, ведущие народ к бунту и революции, потому что сначала социалисты идут под невинными лозунгами и прикрываются благими намерениями, но потом обязательно заканчивают кровавым террором. Хороший тому пример — Франция.
— Большое спасибо за угощение, за интересную беседу, — вставая, вымолвил Ардашев. — Мне пора. Есть ещё дела. Если кто-то из вас окажется в Ставрополе, то я и мои родители всегда будем рады видеть вас в доме моего отца — гласного городской думы Пантелея Архиповича Ардашева. Мы живём на Барятинской улице, нумер 7.
Тепло распрощавшись с гостеприимной семьёй и Рафаэлом Патканяном, Клим покинул дом вместе с Бабуком, держащим в руках саквояж.
— Что внутри? — осведомился Ардашев.
— Как что? Деньги?
— Настоящие?
— Да, для тебя. Десять тысяч.
— Ты взял их из сейфа на «Аксае»?
— А что мне было делать, если ты попросил?
— Отец об этом знает?
— Нет.
— А ты не боишься, что с ними может что-то случиться?
— Послушай, Клим-джан, если меня убьют, отец уже меня ругать не будет, а если я останусь живой, то я их верну на место.
— Спасибо, друг.
Клим щёлкнул крышкой карманных часов и сказал:
— Нам пора. До встречи осталось пятнадцать минут.
— Где они будут нас ждать?
— На Екатерининской площади, рядом с Купеческим банком, в антикварной лавке Самуила Бриля.
— Доедем за пять минут… Вон извозчик стоит.
Забравшись в коляску, Бабук сказал:
— Бриль — очень злой и хитрый человек, как змея. Я был один раз у него. В глаза его смотрел. Но он меня не вспомнит. Плохо, что у меня никакой оружия нет.
— Оно тебе не понадобится. Прошлый раз я видел городового на Екатерининской площади. Возьми мои часы. Если ровно через двадцать минут я не выйду — зови полицейского и смело заходите внутрь. Запомнил? Ровно через двадцать минут.
— Э, Клим-джан, зачем два раза повторяешь? Я не глухой, — пряча часы в жилетный кармашек, раздражённо выговорил приказчик и спросил: — Револьвер у тебя ест?
— Да.
— Заряжен?
— Не волнуйся, даже порох ещё не отсырел, — улыбнулся студент.
Городовой и впрямь нёс службу посередине площади, зорко оглядывая пространство рядом с памятником императрице.
Отпустив экипаж, Клим велел:
— Стань возле лоточника, торгующего помидорами. Оттуда тебе будут хорошо просматриваться антикварная лавка и дежурный полицейский. А я пойду.
— Ага.
Держа в одной руке саквояж, а в другой трость, Клим зашагал к лавке. Солнце палило нещадно, и приказчик спрятался под тень брезентового козырька рядом с продавцом овощей. Он выудил из кармана брюк мятый платок и вытер лицо. Чертовски хотелось пить.