Ардашев сидел в кабинете Валенкампа и пил чай. Судебный следователь, изрядно уставший, с красными от недосыпания глазами, дописывал в протоколе последние слова. Закончив, он положил перо, сделал глоток давно остывшего чая и с улыбкой изрёк:
— Не можете вы без меня, Клим Пантелеевич, никак не можете. Два часа не прошло, и вы опять ко мне пожаловали. Благодарю вас. Но как такого гуся выловить вам удалось? Им теперь жандармы будут заниматься. Мотив убийства Софии Миловзоровой — сокрытие преступления, направленного против государства. Завтра передам дело. Политическими мы не занимаемся. Он, оказывается, у них давно по карточкам проходил. И фамилия у него другая, а паспорт фальшивый. Родом он из Турции, из города Зейтун. Потом в Эриванскую губернию перебрался. С бродячими артистами ходил. К социалистам примкнул. В цирке выступал. Какой-то антрепренёр обратил на него внимание и попробовал организовать ему гастроли. Получилось. Он жандармам ни разу не попадался. Умный, говорят, и опасный. Прокламации возил из города в город для ячеек социалистов. А теперь вот по уголовщине на каторгу пойдёт. Скажите, как вам удалось разоблачить Тарасяна?
— София перед самой гибелью сказала мне, что один из заговорщиков всё время употреблял по-армянски восклицание «вот те на!». Но я-то армянского не знаю. А когда Тарасов прочитал в газете о кораблекрушении парохода «Византия», он воскликнул «ай кез бан!». После того как портье сказал мне, что он армянин, я узнал у Бабука, что «ай кез бан!» и «вот те на!» — одно и то же. Мне тут же вспомнились слова фокусника о том, что дамы восхитительны особенно летом, когда носят соломенные шляпки с букетиками искусственных маргариток. А у Софии, как вы помните, шляпка была именно такая. Вот тут всё и встало на свои места.
— Другой бы и не заметил случайно оброненного восклицания, а вы обратили внимание. Что ж, подпишите протокол, и вы свободны.
Клим поставил подпись и поднялся:
— Спасибо за чай и за понимание. Если бы на вашем месте оказался другой судебный следователь, то, вполне возможно, я бы уже сидел в Тюремном замке.
— Но потом бы вас всё равно выпустили, разобравшись, — улыбнулся чиновник и добавил: — Надеюсь, теперь вы всех злодеев изловили? Домой поедите?
— Хочу напоследок навестить могилу того самого Налбандяна в монастыре Сурб-Хач, а потом — в Ставрополь.
— Счастливой дороги, Клим Пантелеевич!
— Благодарю вас, Александр Иванович. Честь имею кланяться!
Глава 20«Чёрный Арагац»
Не успел Клим выйти на улицу, как, выпрыгнув из коляски, к нему навстречу устремился Бабук. Обняв Ардашева, он затараторил:
— В отель я пириехал — тебя нет. Где искать — не знаю. Горевать начал. Портье меня пожалел, сказал, что ты на вокзал поехал. Я туда. А там жандарм знакомый рассказал всё про тебя и про фокусника и что ты снова у Валенкампа… Клим-джан, куда теперь?
— Я хочу посмотреть на могилу Налбандяна. Покажешь?
— Поехали. Только ты мне расскажи, как ты узнал, что убийца той дамочка в соломенной шляпка — это фокусник, ладно?
— Разумеется.
Клим закончил повествование, когда экипаж въехал в открытые ворота монастыря Сурб-Хач. За ними плелась другая коляска с неприметным господином в чёрном костюме и котелке. Прихожан было много. Готовились отпевать архимандрита. Заупокойная служба была назначена на завтра.
Бабук провёл друга к последнему пристанищу гордого сына Армении Микаэла Налбандяна. Памятник был без изысков, скромный. Простой обелиск, увенчанный крестом с фигурой распятого на нём Спасителя. По словам приказчика, его установила сестра Микаэла — Варварэ.
Постояв у могилы, Ардашев спросил:
— Покажешь мне икону Святого Григория Просветителя, которую Налбандян привёз из Калькутты?
— Канешна, пойдём.
Клим оказался в армянском храме впервые. Его поразила строгая и величавая простота убранства помещения. Стены были украшены иконами и фресками в традиционном армянском стиле. В глаза бросался хачкар, привезённый, как пояснил Бабук, из Крыма ещё до основания монастыря. Помимо него, в нишах стояли ещё четырнадцать хачкаров, но уже меньших размеров. Приказчик подвёл Клима к пятнадцатой нише. Она, как и прежние четырнадцать, располагалась на уровне человеческих глаз. Именно в ней Ардашев и увидел икону, подаренную армянскому народу соотечественником из Калькутты. Святой Григорий Просветитель держал в руке книгу, украшенную крестом. По её углам зеленели четыре изображённых изумруда, а в центре креста сиял рубин.
— Это она и есть? — спросил Ардашев.
— Канешна, — перекрестившись, ответил Бабук.
— Смею думать, что я знаю, где находится «Чёрный Арагац».
— Ты шутишь?
— Нисколько.
— Рисунок иконы выполнен с помощью горячей эмали. По сути, горячая эмаль — это разноцветное стекло, запечённое c серебром при высокой температуре в печи. Техника очень древняя. Она была известна в Византии как финифть. Это европейцы назвали её эмалью. Да, она обладает прекрасными декоративными и даже защитными свойствами, но при одном условии — технология должна соблюдаться безукоризненно. В нашем случае по какой-то причине, а возможно, просто от времени, произошёл скол эмали, и как раз самом центре — там, где изображён рубин. И красный цвет переходит в чёрный. Знаешь почему? Потому что за рубином спрятан чёрный брильянт. Я вижу его. А ты? Посмотри внимательно.
— Да! — прошептал приказчик.
— Теперь я понимаю, как Налбандян провёз этот камень через таможню. О «Чёрном Арагаце» в Нахичевани знали всего четыре человека: сам Микаэл, его друг городской голова Карапет Айрапетян, письмоводитель Погосов и тогдашний настоятель этого монастыря. До наших дней дожил только Погосов, но Куроедов его убил. Видимо, боялся, что тот поведает о нём полиции… Камень принадлежит жителям Нахичевани. Надо позвать священника и открыть киот.
— Не беспокойтесь, — послышалось за спиной. — Мы сделаем это сами.
Клим повернулся. Перед ним стоял улыбающийся щеголеватый незнакомец в котелке, с тростью и с подкрученными вверх усами.
— С кем имею честь? — нервно сглотнув слюну, осведомился Ардашев.
— Начальник жандармского отделения Ростова и Нахичевани ротмистр Артемьев.
— Выходит, вы следили за нами?
— А вы как думаете?
— И всё-таки мы приведём священника, — упрямо заявил Клим. — А то мало ли что? Соблазн-то велик…
— Я бы посоветовал вам, господин Ардашев, обойтись без оскорбительных намёков. Это не делает вам чести, — ледяным голосом провещал офицер. — Если хотите — можете остаться. По крайней мере, вы заслуживаете того, чтобы увидеть легендарный бриллиант.
Жандарм сделал кому-то знак, и тотчас перед ним возник ещё один, похожий на него человек.
— Поручик, позовите священника, нам надобно вскрыть икону. В ней, судя по всему, спрятан тот самый «Чёрный Арагац».
— Слушаюсь, — ответил тот и удалился.
Скрестив на груди руки, Ардашев молчал, а Бабук переминался с ноги на ногу, поглядывая на жандарма исподлобья.
Гулким эхом раздались шаги, и вместе с поручиком появился иеромонах. В руках у него были деревянные чётки.
— Святой отец, вам объяснили, что мы собираемся делать? — спросил ротмистр.
— Да.
— Тогда не сочтите за труд, извлеките икону из ниши и откройте киот.
Иеромонах молча выполнил просьбу, отомкнув небольшим ключиком заднюю дверцу.
У самого стекла, в деревянной ячейке, напоминающей половину скорлупы фундука, лежал бриллиант. Артемьев вынул его и, рассматривая, поднёс вверх, к свету. Диамант, точно надменный визирь, смотрел на присутствующих свысока, ловя гранями солнечные лучи.
— Пойдём, Бабук, нам нечего тут делать, — бросил Ардашев и поспешил к выходу. Приказчик заторопился за ним.
— Послушайте, Ардашев, — крикнул вдогонку жандарм, — я бы с удовольствием с вами пообщался.
— Я слишком занят, — не оборачиваясь, проронил студент.
Уже в фаэтоне Бабук спросил:
— Ко мне зайдёшь?
— Нет, поеду в гостиницу.
— В Ставрополь когда собираешься?
— Сегодня. Есть вечерний поезд на Невинномысск, но прежде я должен вернуть греческие монеты.
— Ладно, — пожал плечами толстяк. — А может, посидим у меня?
— Нет настроения.
Клим не проронил ни слова до самой Нахичевани. Когда коляска остановилась у шестнадцатого дома по 1-й Фёдоровской улице, Ардашев сошёл вместе с другом. Он обнял приказчика и сказал:
— Прости, что так вышло с бриллиантом. Армянам он не достанется. Но моей вины в этом нет. Так решило государство. Тут уж я ничего не могу поделать.
— Наши бриллианты — это весь наш народ: старики, дети, женщины, наши горы, реки, хачкары, дома и храмы. Когда-нибудь Армения будет свободной. Налбандян мечтал об этом.
— Прощай.
— С Богом, Клим-джан!
Встреча с Адлером не была долгой. Нумизмат, получив обратно две золотые монеты, вернул расписку. Он участливо расспрашивал Клима о происшествии в антикварной лавке Бриля и поимке убийцы Верещагина, а потом долго тряс студенту руку и провожал до самых дверей.
Войдя в гостиницу, Ардашев сообщил портье, что съезжает, и попросил счёт. Он закурил папиросу. Она ещё не успела догореть, когда перед глазами появилась небольшая бумажка с чернильными записями.
— Простите, откуда такие цифры? — возмутился студент.
— Поверьте, сударь, тут нет ничего лишнего, — с ядовитой улыбкой вымолвил служащий гостиницы. — Здесь указаны ваши издержки за два разных нумера: за двадцать шестой на втором этаже и сорок пятый — на третьем.
— Но позвольте, как вы помните, у нас был небольшой инцидент, и управляющий распорядился в качестве компенсации переселить меня в более дорогой нумер — сорок пятый. Но стоимость проживания, как я понимаю, должна была остаться прежней.
— Смею заметить, что вы неверно поняли господина Безобразова. У нас комнаты класса люкс бронируются заранее, и поселиться в них по приезде положительно невозможно. А он, желая вам угодить, отменил чью-то бронь и предоставил в ваше распоряжение сорок пятый нумер. Но платить за него всё равно следует по расценкам люкса.