Уставившись на часы, приказчик спросил оценивающе:
— Твой часы серебряный?
— Да.
— Тебе повезло.
— Почему?
— Воры могли украсть.
— Им нужен был саквояж с деньгами, а не хронометр.
Толстяк вздохнул и сказал:
— Мой часы в мастерская. Тоже серебряный. Отец подарил. Золотые потом сам куплю, как разбогатеваю.
— Надо говорить «разбогатею». Но давай звони ещё раз.
И вновь шестерёнки издали звонкий металлический скрежет.
— А может, его нет? — предположил Клим и потянул на себя дверь, но она оказалась незапертой.
— Открыто, — удивился студент.
— Спит, наверно, — предположил приказчик.
— В такое время?
Постояв несколько секунд в нерешительности, приказчик открыл дверь и прокричал:
— Виктор Тимафее-евич! Пириехали мы, Ардашов и я!
В квартире было так тихо, что было слышно, как в одной из комнат тикают настенные часы.
Бабук махнул рукой, вошёл внутрь и принялся ходить по комнатам. Клим проследовал за ним. Портьеры были опущены. В помещениях царил полумрак. Приказчик, мотнув кудрями, заключил:
— Нет никто.
— Ты говорил про подвал, про музей, — напомнил студент, указывая на ведущие вниз порожки.
— Да! — воскликнул тот. — Но там темно! Он ставни не открыл.
— Подожди.
Клим вынул спички и зажёг керосиновую лампу. Дом, судя по всему, не освещался газом.
Толстяк взял лампу и застучал каблуками по лестнице. И вдруг снизу послышалось:
— Аствац им![14] Иди суда!
Студент спустился вниз и оторопел: перед ним на спине лежал человек с ещё густыми, но уже седыми усами. Он был одет в светлые шаровары и рубаху-косоворотку навыпуск, на ногах — кожаные тапки без задника. На лице Верещагина застыла маска удивления, безжизненные глаза уставились в сводчатый потолок. Вместо правой руки — пустой рукав.
— Мёртвый? — спросил Бабук.
Ардашев потрогал шею Верещагина:
— Да, остыл уже.
— Коранам ес![15] С лестница упал?
— Пока не знаю.
— Что будем делать?
— Я видел городового у Нового базара. Позови его, а я пока здесь подожду.
— Зачем городовой? У Виктора Тимофеевича телефон есть. Он сто двадцать пят рулей в год за него платил.
— Тогда телефонируй.
Бабук передал лампу Ардашеву, а сам поднялся наверх.
Клим, поставив лампу на полку, повернул труп на бок. На затылке покойного выступили мозги, их след уже отпечатался на каменном полу. Он поднял рубаху, а потом поочерёдно задрал до колен каждую брючину и рукав левой руки. Ни на туловище, ни на голенях ушибов не имелось, да и одежда была чистая.
Ардашев огляделся. Небольшая комната была заставлена деревянными полками. На них лежали разные предметы, добытые, судя по всему, в результате археологических раскопок: бронзовые и керамические сосуды, наконечники стрел, фигурки из бронзы, монеты, два кинжала и меч. У ножки одной из полок он поднял бронзовый наконечник стрелы, вероятно упавший. Правда, поднеся его к другим наконечникам, Клим заметил некоторую разницу. Видно, мастер из далёкого бронзового века выливал его совершенно в другой форме, не имеющей четвёртого оперения, но зато с крючком сбоку. Сам не зная зачем, он сунул его в бумажник. Затем, взяв лампу, студент осмотрел ещё три комнаты, и там тоже вдоль стен были установлены полки с различными экспонатами, главным образом с археологическими находками.
Поднимаясь наверх, студент обследовал ступени и перила лестницы. На одной ступеньке он заметил белую пыль. Наклонившись и осветив лампой, понял, что это был мел.
Из комнаты доносился голос Бабука:
— Дук хасканумек русерен?[16] Воч?[17] Я тебе, полиция, на русский язык повторяю: Казанская сто один. Верещагин Виктор Тимофеевич умер. Хороший человек нет теперь… Меня зовут Бабук Гайрабетов, приказчик на «Аксае», контора служу. Сын купца Тиграна Гайрабетова, его брат, мой дядя Карапет… в Ростове театр построил[18]. Знаешь? Городской голова в Нахичевани был, знаешь? Весь Ростов, Таганрог и Нахичевань знает, а ты нет? Гайрабетов Бабук я. Поня-ял? Записа-ал? Приезжай. Мы все ждём тебя.
Он положил трубку и, повернувшись, бросил в сердцах:
— Эш[19] этот полиция! Простой слов не понимает. Сказал скоро приедет.
— А ты хорошо знал Верещагина?
— Очень, — вздохнул приказчик и добавил с грустью: — Огис лацум э… Мой душа плачет.
— Он один жил?
— Жена его умер. Детей нет. Он добрый был, деньги в долг давал, — произнёс он и, пожав плечами, добавил: — Совсем маленький процент брал. Сосед с третий этаж много у него занимал. Потом в Дон река утонул. А он жена его помог паминка делать. Какой человек был!
— Давно схоронили?
— Нет. Неделя позади.
— Надо говорить «неделю назад».
— Прости.
— Стало быть, расписки должников у него остались? Векселя?
— Э, канешна! В кабинете. Там толстый конторский книга. Он мне, как сыну, доверял. Но почему ты хочешь всё знать?
— Я уверен, что его убили.
— Как! Я этот убийца двумями руками задушу! — вскричал Бабук.
— У нас говорят «двумя руками».
— Хорошо, мгу и двумя… Как думаешь, кто он такой?
— Это я и хочу выяснить.
— Тогда пошли, я тебе всё покажу.
— А тут явно кто-то хозяйничал. Ящики стола выдвинуты. Даже бельё в шкафу перерыто. Смотри, в пепельнице два окурка от крученых папирос «Трезвон», пепел и шведская спичка. «Папиросы «Трезвон» — три копейки вагон», — усмехнулся Клим. — Дешевле не бывает. А Верещагин курил?
— Да.
— А какие он предпочитал папиросы?
— Он трубка курил. Вон она стоит на подставка, видишь?
— Тогда эти папиросы курил убийца… Смотри, шведская спичка интересная, красная.
— Красный, потому что фонарь красный. Такой спичка в публичный дом ест, на Тургеневский улица. Бесплатно дают.
— А ты откуда знаешь?
— Оттуда.
— Ясно, — улыбнулся студент.
— Верещагин посещал такие заведения?
— Ты что? Зачем? У него же Мария ест, она и горничная, и любовница тоже, я так думаю. Красавица!
— Тогда получается, что спичку оставил преступник, да?
— Канешна!
— А где долговая книга?
— Вот. — Бабук снял с книжной полки фолиант, переплетённый как обычный книжный том, и протянул Ардашеву. — Смотри сколько хочешь.
— Что ты мне дал? «Граф Монте-Кристо»?
— Э, какой такой граф-мраф? Эта обложка только.
— Ого! Здорово придумано! — присаживаясь за стол, воскликнул Клим. Он листал страницу за страницей, переписывая данные на чистый лист. Закончив, он сказал: — Так-так… Картина ясна. Тех, кто с ним рассчитался, он вычёркивал. На каждого человека Верещагин отводил четверть листа. Дописывал, если решал, что срок возврата долга можно продлить. Да он почти всем шёл навстречу! Правда, вот я вижу деньги вернули в срок. Самая большая сумма займа была восемь тысяч… Вот и тут он ещё помечал… А того, который умер, как звали, не помнишь?
— Как не помнишь? Канешна, помнишь! Он же сосед, третий этаж, — выговорил приказчик и, почесав затылок, добавил: — Забыл. Его звали, как птица зовут…
— Соловьёв?
— Нет.
— Скворцов?
Бабук покачал головой.
— Воронов? Воробьёв? Попугаев?
— Попугаев зачем говоришь? — возмутился толстяк и взмахнул руками. — Это не наша птиц совсем… А! Вспомнил! Куроедов Андрей Петрович.
Ардашев опустил глаза на список и заметил:
— Вот он пять тысяч занял.
— И умер.
— Можно было подать в суд и взыскать с жены, матери. Они же наследники.
Бабук покачал головой:
— Нет, не сделал бы он так. Сильно добрый был антикварий[20].
— Тебе видней, — согласился студент. — Но знаешь, странное дело получается… Самвел Багдасарян, что этажом выше, тоже в должниках у Верещагина. И сумма у него больше — семь тысяч рублей.
Приказчик хлопнул руками и воскликнул:
— Получается, он совсем букашка? Деньги занимал у Виктор Тимофеевича, а разговаривал со мной как царь?
— Более того, этот «царь» ещё и долги вовремя не возвращал, и у него набегали весьма солидные проценты за просрочку.
— А что, если он и убил Виктор Тимофеевича? — вымолвил Бабук и повернул голову на шум в передней. Оттуда послышались шаги, и Клим едва успел сунуть исписанную бумажку в карман.
Глава 4Допрос
Ардашев сидел в следственной камере[21] без жилетки. А этому предшествовало следующее: приехавший полицейский начал сразу обыскивать Бабука и Клима. К приказчику вопросов не возникло, а вот после того, как у студента обнаружили пятьдесят тысяч рублей, предназначавшиеся Верещагину, а потом ещё и револьвер, его задержали. Никакие объяснения на старшего околоточного первой части не подействовали. А утверждения Ардашева, что управляющий «Аксая» был убит, а не погиб в результате несчастного случая, ещё больше разозлили полицейского, и тот протелефонировал судебному следователю первого участка, который вскоре и явился.
Немолодой, начинающий грузнеть чиновник, немногословный, но старательный, дослуживал в этой должности последние годы, мечтая через пару лет уйти в отставку и, получив приличный пенсион, удалиться в собственное имение под Екатеринодаром. К тому же, согласно недавнему преобразованию следственной части, судебным следователем мог стать лишь выпускник высшего учебного заведения, прослуживший на государственной службе по ведомству Министерства юстиции не менее шести лет и «выказавший свои способности». Надворный советник Александр Иванович Валенкамп высшего образования не имел, но с обязанностями справлялся и был на хорошем счету у председателя Таганрогского окружного суда, под чьей юрисдикцией находился не только Таганрог, но и Ростов, Нахичевань, Бердянск и Мариуполь. Он походил по комнатам, выкурил папиросу и, выслушав полицейского, приказал доставить труп к прозектору, а Клима и Бабука — к нему в камеру. Последнего он уже отпустил. Теперь была очередь Ардашева, но следователь не спешил и дописывал протокол допроса Гайрабетова. Наконец он положил перо на подставку и, подняв глаза, сообщил: