45
Две высокие скалы в трехстах метрах от автомобильной дороги и небольшая ложбина с выходом на горную тропу служили хорошим укрытием для отряда Кавлиса. Сюда они добрались на рассвете. Молча, сосредоточенно стали готовить оружие.
Михаил Зенин выпотрошил шнек «бизона» и начал закладку патронов. Вначале он заложил четыре трассера, остальные шестьдесят два патрона — обычные. В бою при интенсивном огне в голову не придет считать выпущенные из автомата пули и ждать, когда вслед за последней отработанной гильзой щелкнет затвор. А вот когда из ствола, оставляя за собой яркий след, полетят трассеры, тут пора менять магазин. И патрон остается в патроннике, передергивать затвор не нужно.
«Штатный» разведчик Ремез пару шнеков зарядил только патронами с трассирующими пулями и между отметками 24 и 44 на шнеках пометил их, обмотав изолентой. Трассеры были необходимы ему, чтобы точными выстрелами указать товарищам обнаруженную цель, а те уже начнут массированный огонь.
Алексея тихо окликнул Ловчак:
— Пичуга, ты заметил, на автоматах нет серийных номеров?
— Безобразие, — отозвался Ремез. — Ни в грош не ставят.
— Я не о том. Похоже, оружие вышло с подпольного заводика.
— Безобразие.
— Помнится, Евсей говорил о каком-то одесском предприятии — Вторая Заливная, 8.
— Скорее Первая Встречная. — Алексей вогнал в «чи-зет» магазин и оттянул затвор. — А на пистолетах маркировка присутствует. — Старательно выговаривая, он прочел: — Маде ин Чеш Републик. Не хрен собачий.
Такое же клеймо, «Made in Czech Republic», стояло на пианино Анны. Она была учительницей в музыкальной школе, преподавала сольфеджио. Серьезно занималась изучением народной музыки Ирана, прилично выучила одно из иранских наречий.
Анна смеялась, когда Алексей садился за инструмент и начинал бацать по клавишам, словно по струнам гитары. Он знал, как нужно брать три аккорда, под них мог спеть любую песню. Пел он, как и играл. Зато свистел классно, трели выдавал не хуже соловья.
— Леш, где ты так научился свистеть?
— Дома... Еще пацаном с птицами вставал. Они рано начинают петь.
Анне казалось, что Алексей действительно не свистел, а пел. Он приподнимал верхнюю губу, отчего нос его заострялся, и производил нежные, мелодичные звуки.
— Красиво... — Анна задумчиво смотрела на него. — Какая птица так поет? Соловей?
Алексей покачал головой:
— Пестрогрудка. В наших краях ее называют... — он сделал паузу и задержал свой взгляд на Анне, — подорешник. Я больше всего люблю эту птицу.
Он опустил глаза. Потом, чувствуя, что сказал слишком много, начал беспечно болтать:
— А я тоже в музыкальной школе учился. Дня три. Я совсем маленький был. Учителя говорят: «Рано. Через год приходите». Мать ни в какую. Наверное, хотела из меня Стравинского сделать. Ну вот... Учительница нажимает на клавиши и заставляет меня повторять: до, ре, ми, фа, соль... Повтори, говорит, Леша. Я повторяю, а сам на пианино смотрю — так хочется поиграть! «До, ре, ми, па, соль...», — жалобно тяну я. Учительница меня прерывает. «Не па, а фа. Повтори». Я щеки раздул и выдал: фф-фа! Она меня похвалила. Давай, говорит, сначала. Я начал: «До, ре, ми, па...» — «Фа, Леша! Фа!» И вот так целый час она заставляла меня ноту фа выдувать, как будто я на тромбоне пришел учиться играть. Но с тех пор букву "ф" выговариваю безукоризненно. Все-таки музыка — великая вещь.
Анна неожиданно спросила:
— А подорешник красивая птица?
Алексей растерялся только на мгновение. И выдал:
— Отлично летает! Но по земле передвигается несуразно. — Он видел, как задрожали губы Анны, еще чуть-чуть — и она рассмеется. Алексей тут же перешел к более конкретному описанию: — Она оливкового цвета, сероватая. А брюшко белое. Я никогда птиц не ловил, это не по мне, я не рыбак и не охотник. А вот пацаны ловили, знали, что она к неволе привыкает легко.
— Кто легко привыкает к неволе?
Алексей быстро встал, повернувшись на голос. На пороге стоял Игорь Орешин.
— Здравия желаю, товарищ полковник.
— Виделись уже. — Орешин подошел и поцеловал жену. — Уроки даешь?
— Перенимаем друг у друга опыт. Алексей здорово подражает подорешнику.
— Кому? — Командир бригады перевел взгляд на прапорщика.
— Птица такая есть, — ответил Ремез. — Вообще-то правильно она называется пестрогрудка.
— Это она быстро привыкает к неволе?
— Так точно.
— А ну-ка... — Орешин опустился на стул и подмигнул жене, — напомни.
— Неудобно, товарищ полковник.
— Давай, давай, Ремез. Не тяни.
Алексей на всякий случай предупредил:
— В природе она поет мелодично, но на слух человека не совсем приятно. — Смущаясь, он провел языком по зубам, повернул голову так, что Орешины видели его в профиль.
Он выдал несколько колен и решительно поднялся. Ему необходимо было покинуть квартиру Орешиных. А перед этим объяснить комбригу, почему он оказался тут. Впрочем, командир не такой человек, которому нужно долго объяснять очевидные вещи. Все написано на лице Алексея.
У него не было предлога посетить их квартиру, и задержался он ненадолго, показал свой певческий талант. Идиот... Все равно сказать что-то нужно. Пусть это прозвучит глупо, фальшиво, теперь это не имеет значения.
— Извините, товарищ полковник. Вообще-то я к вам пришел. Хотел в части обратиться, но мне сказали, что вы уже ушли.
Полковник поднял бровь, не глядя на Алексея, спросил:
— Поужинаешь с нами?
— Нет, спасибо. — Он замолчал, ожидая последнего вопроса Орешина.
— Чем могу помочь, Алексей?
— Домой хочу съездить. В отпуск отпустите?
Орешин некоторое время стоял в задумчивости.
— Ладно, пиши рапорт. — Проводив гостя, Игорь покачал головой. — Есть что-то неприятное в свисте... как он его назвал?
— Подорешник, — подсказала жена. — Почему неприятное?
— Пожалуй, я неточно выразился. Скорее всего что-то хищное.
— Игорь, я не понимаю тебя. Ведь ты сейчас говоришь об Алексее, так?
— У тебя богатое воображение, Аня. Я говорил всего-навсего о свисте. Алексей не сказал, чем питается эта птица?
Орешин сложил на груди руки, пристально глядя на жену.
— Игорь, — мягко сказала Анна, — мы давно не ссорились. Я имею в виду беспричинно. Ты что, ревнуешь меня? — На ее лице проступил румянец.
Орешин покачал головой, неопределенно пожав плечами.
На следующий день он попытался загладить вину. Раскопав в библиотеке книгу о пернатых, принес ее домой. Посадил рядом Анну и показал на черно-белый рисунок с изображением птицы.
Анна прочла: «Пестрогрудка, подорешник, пересмешник, ястребиная славка» — и вопросительно глянула на мужа.
— Ястребиная, понимаешь? Хотя успел прочесть, что на ястреба она похожа только оперением. Атак — неприметная маленькая птичка. Может, поэтому мне показалось в ее пении что-то хищное?
Анна промолчала, пожимая плечами.
Подбежал Вовка, забрался отцу на колени и показал на рисунок:
— Это кто?
Игорь скосил глаза на жену:
— Наш однофамилец.
Вовка округлил глаза и с детской наивностью спросил:
— Родственник, значит?
Анна не выдержала и рассмеялась.
Это было за две недели до того, как Алексей написал рапорт, но совсем иного содержания, и навсегда покинул Полярный.
Кавлис бросил на пыльную землю разгрузочный жилет, туда же полетели камуфлированные под горную местность брюки, майка песочного цвета с короткими рукавами. Как следует обваляв все это в пыли и потоптавшись на обмундировании, командир стал одеваться.
— Эх, пропади все пропадом! — Ремез скинул с себя одежду, беря пример с командира. Он уже успел приторочить к спинной панели жилета верхний клапан от рюкзака, который должен выполнять роль патрульного ранца, — легко и необременительно. В данном случае не имело смысла тащить за спиной «РД» целиком, все необходимое уместится в ранце, дополнительных подсумках и карманах «разгрузки», вмещающих в себя 16 автоматных магазинов.
Алексей остался в одних трусах и противоосколочном бронежилете. Поиграл бицепсами. Вытатуированные на плече знаки группы крови пришли в движение. Прищурившись на горы, он спросил:
— Сколько нам плюхать? Километров десять-двенадцать?
— Не больше, — отозвался Кавлис. — По тропе на гору. Основной путь хребтом, а там сразу спуск в долину. Темноты ждать не будем. Одевайся, Леша, бери Михаила — и на разведку.
Ремез надел только брюки и кроссовки. «Разгрузка» — поверх бронежилета. Зачерпнув пригоршню пыли, Алексей высыпал ее на голову, «умылся», прошелся пылью по мускулистым рукам. Посмотрел на Зенина, которого звал Зеноном, и повернулся к Кавлису:
— Готовы.
— Давайте. Алексей — старший.
Ремез подмигнул Сапрыкину: «До встречи» — и, придерживая автомат, раскачиваясь корпусом, легко и быстро побежал вверх по тропе. В двух шагах позади него Зенин.
Разведчики быстро преодолели около семи километров по высохшей почве и еще с полкилометра вдоль быстрого ручья. Местами он суживался, исчезал из виду под каменными выступами. Вода была прозрачна, просматривался каждый камушек на дне, виднелась каждая песчинка. Солнце поднималось все выше, его лучи пронизывали воду, тем не менее она оставалась прохладной.
Ремез припал губами к воде и долго пил.
— Нет, — он поднялся на ноги, — в Катуни вода вкуснее, амброзия. Как-нибудь я вытащу тебя в свои родные места, сходим на зимовье, картошечки испечем, пузырек раздавим. Посидим, березы послушаем, захмелеем. Потом — с головой в ледяную воду! И — раствориться в ней. Я тебе клянусь, Зенон, ты еще увидишь Катунь. Я не я буду.
Зенин промолчал, завидуя товарищу, который вырос в дремучей тайге, на реке Катунь. А он — коренной москвич, «нетронутая природа» до недавнего времени ассоциировалась у него с зелеными пригородами столицы, прудами и мелкими речками.
Михаил напился в два приема, вылил из фляжки теплую воду и набрал свежей, почти ледяной.
— Да чего там Катунь, — пренебрежительно заявил он. — Ты из речки Сходни водичку не пробовал? С приправой водичка: ни солить, ни перчить не надо. И жиру добавлять. Набрал в котелок, поставил на костер. Тут один важный момент. — Зенин поднял указательный палец. — До кипения нельзя доводить, максимум семьдесят градусов, иначе вкусовые качества потеряются, дафнии и циклопы разварятся.
— Планктон, — сказал Алексей.
— Чего?
— Я говорю: тебе можно планктоном питаться, у тебя морда широкая. Вот попрут тебя из бригады вместе с Николо, я вас под мышку — и на Катунь. Гвоздика захватим, хохла, Гриню.
— Думаешь, выгонят?
— Ха!
— Связь проверим? — Зенин взялся за портативную станцию.
— Не будем выходить в эфир. Чувствую, радио вообще нам не понадобится.
Разведчики возобновили движение, осторожно спустились по каменистому склону, кое-где поросшему кустарником, и остановились, почувствовав запах дыма.
— Из Умуджканта тянет, — тихо заметил Ремез.
46
Москва, Управление по борьбе с терроризмом
На юге Таджикистана было относительно спокойно. Основные силы президентской гвардии республики были сосредоточены на севере, вокруг Ленинабада, Кайраккумского водохранилища и вдоль границы с Узбекистаном, где велись бои с мятежниками, озабоченными в основном клановыми интересами. Мятежники передвигались на бронетехнике, «КамАЗах», местные жители встречали их радостными приветствиями, однако близко не подходили. Настроение у аборигенов было незавидное: шла война, известная фраза «власть сменилась» действительно стала крылатой.
Боевики действовали быстро, решительно. Сегодня их могли потеснить части спецназа МВД Таджикистана, завтра они могли отвоевать оставленные рубежи. Все ждали более крупномасштабных действий со стороны руководства республики. Но и в случае разгрома крупных соединений мятежников опасность оставалась. Озлобленные, порядком выбитые боевики станут действовать более мелкими группами, а значит, будут неуловимыми, дерзкими и во столько же крат непримиримыми.
Горы... В горах, где даже в крупнейший метеорологический центр можно попасть либо на вертолетах, либо обычными караванными тропами, боевики чувствовали себя увереннее, чем в долинах. В корне менялась их тактика. Что может быть коварнее засад и ловушек в горах? Даже небольшими силами можно противостоять довольно крупным соединениям. Остается позади Памир, начинается Гиндукуш; Афганистан показал, насколько тяжело вести бои в горах, где каждая группка душманов представляла серьезную угрозу, действуя порой более эффективно, чем многочисленный отряд советского контингента. Таким же неуловимым и быстрым был, наверное, отряд гусаров под командованием Дениса Давыдова.
Движения местных жителей через границу с Узбекистаном практически прекратились. Сейчас пограничники требовали паспорта; узбеков не пускали в Таджикистан, таджиков в соседнюю республику, где у большинства жили родственники. Однако сплошной охраняемой границы, особенно по пересеченной местности, не было.
Положение шефа Департамента "А" было сложным. Он ничего не скрывал, директор ФСБ был в курсе намечающейся в горах Таджикистана нелегальной акции бойцов спецподразделения его ведомства. Однако пресечь попытку «беркутов» освободить из плена своего командира было уже невозможно. Осоргин вдруг попался на заверения самого Кавлиса и старшего следователя прокуратуры Аксенова, что группа из спецбригады возвращается на место базирования отряда, в Полярный. Осоргин такого решения от заместителя командира бригады не ожидал, он даже помыслить не мог, что Кавлис может так быстро сдаться, отступить от намеченного плана, когда часть предварительной работы была им успешно проделана: он сумел собрать небольшой, но грозный отряд. Однако потом Осоргин отбросил сомнения, ибо планы заместителя комбрига вели в никуда: осуществить подобную операцию даже большими силами можно, только используя хорошее оснащение оружием и сопутствующими спецсредствами. Надеяться на помощь симпатизирующих таджиков нереально, даже бесполезно. Брать голыми руками вооруженную банду смешно. Пытаться воздействовать на боевиков с целью привлечения на свою сторону — то же самое. Вдобавок ко всему — время.
Именно поэтому Осоргин поверил Кавлису, а потом Аксенову; он не сразу просчитал действия майора, изучал их долго, когда ему доложили о том, что воинскую часть самовольно покинул старший прапорщик Александр Сапрыкин. Дальнейшие действия Кавлиса просматривались более-менее четко. По запросу были проверены отпускники: все, не догуляв положенного, бесследно исчезли. Причем у Зенина, Михайлина и Касарина майор побывал лично.
Итак, Кавлис набирал команду, готовую лишь для рукопашного боя. Может, что-то из оружия они сумеют достать. Вот именно — что-то. Хотя для профессионалов такого класса даже «что-то» являлось весьма существенным. Все они — думающие профессионалы, их готовили не к тому, чтобы научиться жрать лягушек и змей в экстремальных ситуациях, а к тому, чтобы не допускать подобных ситуаций. Каждый мог использовать толстую ветку или камень как оружие, но в первую очередь обязан сохранить боевое оружие. На марш-бросках многие сходили с дистанции именно из-за того, что не сумели сберечь автомат или пистолет. В большинстве своем спецподразделения вроде «групп зачистки» противостояли более многочисленному противнику, вооруженному по последнему слову техники, и подыскивать подходящий камень для атаки или обороны было так же глупо, как воздействовать на таджиков, привлекая их на свою сторону.
Однако при случае «беркуты» могли использовать в качестве оружия любые подручные средства, питаться подножным кормом. Мыши, разумеется, крайний вариант, хотя в норках маленьких грызунов почти всегда можно найти запас зерен и съедобных кореньев. Но в первую очередь они — боевая единица, а не отряд Рембо.
В голосе Кавлиса по телефону не прозвучали нотки раскаяния, но все слова майора сложились для начальника Управления по борьбе с терроризмом в картину, говорящую если не о безвыходном положении, то о чем-то нереальном. В принципе так и должно было быть, Кавлис сдавал оружие, которого у него не было. Осоргин только успел подумать — сдался майор. Быстро сдался. И хвалить, и наказывать не за что. И все же, если бы рядом с Кавлисом не стоял в то время подполковник Куренков, Осоргин ни за что бы не поверил Кавлису. Никогда бы не поверил. Но мало того: Осоргин беседовал не только с начальником регионального управления ФСБ, но и со следователем прокуратуры; требовать от последнего доказательств, что тот действительно работает в прокуратуре, было бы глупо, поскольку все они стоят рядом по одному и тому же делу — захват заложников. Заподозрить, что Кавлис каким-то образом сумел воздействовать на подполковника Куренкова, привлекая его в свои ряды, было также абсурдно. Следователь Аксенов еще туда-сюда, нужно было с самого начала спросить, в каких он отношениях с Кавлисом, как вообще он узнал о заложниках, от кого. И сделать соответствующие выводы? Вдвойне глупо. Волокита, причем неумная. Осоргин должен был задать всего-навсего один вопрос Куренкову, и группа Кавлиса осталась бы на месте. До соответствующего распоряжения Осоргина. Однако он не задал, потому что существовал третий пункт: заложники. Два ребенка и женщина. Кавлис «разбрасывался», у него не было ни минуты свободного времени, чтобы задерживаться даже по такой серьезной причине, как захват заложников. Сработало тут и то обстоятельство, что майор спецназа занимался не своим прямым делом; это лишний раз уверило Осоргина в искренности слов Кавлиса. Тот «разбрасывался», терял время, засветился, наконец, предложив Куренкову связаться с Департаментом "А", чтобы освобождение заложников было проведено силами его отряда. Каждым из группы двигали чувства, коих нет ни в одном уставе любой службы.
Однако на деле оказалось по-другому.
Майор спецназа повел себя так, будто за его спиной находилась вся бригада «беркутов» целиком. Не в шкурах, с оскаленными клыками, а в униформе и при полной боевой выкладке. Очевидно, кто-то на трудном для маленького отряда этапе помог ему. Оружием. Легально или нелегально — ответить сложно, оба пути были малореализуемыми. Несомненно одно: Кавлис с отрядом вышли на последнюю прямую. Учитывая, что майор прежде всего профессионал, при вскрытии его в желудке не обнаружат останков мышей и ползучих гадов.
Осоргин невесело усмехнулся собственной шутке. А положение было серьезным.
По последним данным, банда Безари Расмона совсем недавно покинула район Нижнего Пянджа, продвигаясь на юго-запад. Если учитывать оперативную информацию о незаконной деятельности полевого командира Расмона, можно сделать вывод, что он направляется в сторону Умуджканта, места, где два года назад его отряд почти полностью был уничтожен бригадой Орешина. Сейчас Игорь в его руках. Учитывая неспокойную обстановку в Таджикистане, активность полевых командиров мятежников на севере республики, Безари был спокоен за себя. Взять его можно только с воздуха, задействовав вертолеты. Это весьма солидная силовая акция, на проведение которой власти республики согласия не дадут, поскольку на территории Таджикистана действовали российские миротворческие бригады. Освобождать Орешина силами МВД республики и отрядами президентской гвардии также никто не станет. А если этот вопрос будет все же решен положительно, то не скоро. К этому времени Орешина уже давно не будет в живых. Тут все дело в мятежниках и в то же время не в них. Пока существует угроза со стороны вооруженных отрядов оппозиции существующей власти, никто не будет разбрасываться на мелкие группы, представляющие чисто хищнические или клановые интересы, что характерно в странах Востока всегда. Стало быть, с этим можно не торопиться.
И все же помочь Орешину необходимо. Диверсионный рейд на юг страны? Почему бы и нет? Под Термезом (Узбекистан), в семидесяти пяти километрах от границы с Таджикистаном, базируется бригада специального назначения ВДВ России. До Умуджканта, если Безари там, такое же расстояние. Все вроде бы «склеивается». Но... Нашумят десантники при «некачественной» операции, а Орешина уже нет в живых, или его убьют во время диверсионного акта. В этом случае акция приобретет нелицеприятный цвет мщения. А ликвидация банды Безари Расмона как таковой — это уже внутреннее дело Таджикистана. Два года назад можно было еще «договориться» о подобном акте. Хотя и не совсем «внутреннее», в какой-то степени двухстороннее: именно Расмон занимается поставкой оружия и наркотиков в Россию. Это первое, что может помочь Орешину. Второе — это собственно отряд Кавлиса, который, судя по всему, уже начал активные действия или близок к ним. Последнее подталкивает пойти с предложением об освобождении Орешина силами спецбригады ВДВ. Включая «беркутов» Кавлиса. В принципе при таком положении дел отказать «наверху» не смогут, там сделают только один вывод: надо спасать не Орешина, а положение. «Наверху» знают, что подобные силовые акты, планы которых вынашиваются не долгими месяцами в штабах, имеют больший успех.
Осоргин пригласил к себе Головачева. Генерал-майор пока еще находился в столице.
— Присаживайся, Александр Ильич. — Директор подождал, пока Головачев устроится в кресле. — Привлекать тебя к предстоящей работе не стану. Но предупредить должен. Вопрос об освобождении Орешина решился положительно. Благодари своих «беркутов». Вернее, орлов. Надеюсь, тебе не надо объяснять, что все они предстанут перед судом? Другой вопрос, какое наказание вынесут судьи. Хотя это преждевременный разговор, сперва им нужно вернуться.
— Кто будет осуществлять операцию?
— Что, руки зачесались? — ухмыльнулся Осоргин. — Поручено лично мне. Подчеркиваю — лично. На меня возложена вся ответственность. Решено подключить к этому бригаду ВДВ.
— Под Термезом?
Директор хмыкнул и покачал головой:
— Я вижу, ты тоже без дела не сидел. Сейчас мне нужно связаться с Аксеновым, двоюродным братом Кавлиса. Может, он прояснит ситуацию до конца. Один вопрос в этом деле мне неясен. Я читал письменные объяснения Аксенова и Куренкова — ничего конкретного. Следователь прокуратуры написал, что Кавлис приехал к нему в гости, попутно решал личные проблемы, встретился с сослуживцами и так далее.
— Он был в курсе личных проблем брата?
— Разумеется. Они с Кавлисом и купили меня на этом. Но, повторяю, ничего конкретного, все поверхностно, вода.
— А Куренков?
— Тут вообще как в сказке. Кавлис насадил червяка и забросил удочку. Аксенов заглотил наживку. Тут подплыл Куренков, слопал Аксенова и попался на крючок. Однако не извивался, вел себя тихо. Кавлис подергал приманку — я раскрыл рот и проглотил всех разом. Они до сих пор у меня в горле. Вот такая рыбалка... — Осоргин недовольно осмотрел улыбающегося собеседника и по селектору связался с приемной. — Денис, что там насчет Аксенова? Узнали его координаты?
— Да, Вадим Романович, — ответил офицер. — Как вы и просили, через Куренкова Евгения Петровича. Соединить?
— Да.
Через минуту Осоргин услышал в трубке мужской голос:
— Аксенов слушает.
— Дмитрий Иванович, здравствуйте. Осоргин беспокоит.
— Да, мне сказали.
— Разговор, конечно, не телефонный, однако дефицит времени поджимает. Речь пойдет, как вы догадываетесь, о Николае Кавлисе. Требую, чтобы на все вопросы вы отвечали правдиво. От этого зависит не только его жизнь, но и многих других. Сведения нужны для меня лично и для группы поддержки, которую мы направляем в помощь Николаю. Надеюсь, вы понимаете меня?
— Понимаю, Вадим Романович.
— Письменно вы очень хорошо излагаете. Однако ваше сочинение показалось мне чересчур сжатым, а мне нужны подробности. Итак, вы знаете что-нибудь о техническом оснащении отряда Николая? Чтобы вам было легче, я не буду спрашивать, где он достал оружие, у кого. Пока меня это не интересует. Вполне вероятно, что вообще не заинтересует. Второе: я ограничусь только телефонным разговором с вами, запись которого не производится; дополнительных письменных объяснений с вас требовать не буду. Слово офицера. Мне кажется, этого достаточно, чтобы вы поняли, что скрывать что-то от меня нет смысла. Вы помогли брату один раз, помогите и во второй. Итак?
— Во-первых, я не знаю, у кого и где он достал оружие.
— Но таковое имело место, да?
— Николай особо не распространялся на этот счет, сказал, что по прибытии в Узбекистан оружие у него будет. Я скептически отнесся к его заявлению, однако он сообщил, что его отряд будет вооружен по последнему слову. В частности, он упомянул о гранатометах. Потом автоматы... не помню точно названия... «клин», по-моему. Нет, вспомнил: «бизон». Николай говорил, что он необычно устроен, магазин наподобие мясорубки или что-то в этом роде. Поэтому я запомнил.
— Не мясорубка, а шнек.
— Да-да, правильно.
— Еще что-нибудь вспомните?
— По личной инициативе я установил, что в специализированном магазине «Стрелец» Николаем были приобретены десять комплектов камуфлированной одежды и приборы ночного видения.
— Что конкретно?
— Одну минуту, я должен посмотреть... Вот, бинокли и ночные прицелы московской фирмы «Дедал-НВ».
— Чем вызвана ваша личная инициатива?
— Разрешите умолчать об этом.
— Не разрешаю.
— Это личное, оно никак не относится к Николаю и... его подчиненным.
— Больше ничего не вспомните? Например, про двух человек в отряде, о которых мне ничего не известно. Думаю, ваша личная инициатива дошла и до этого.
— О двух не знаю, а об одном скажу: Ремез Алексей, бывший сослуживец Николая. Николай в первую очередь поинтересовался адресом Ремеза. Эти данные я ему вручил в первый же вечер.
— Секунду. — Осоргин прикрыл трубку, обращаясь к Головачеву: — Алексея Ремеза знаешь?
Генерал показал большой палец.
— Понятно. — Он записал фамилию на листе бумаги. И снова к Аксенову: — Дмитрий Иванович, секретарь продиктует вам мой номер телефона. Если вспомните еще что-нибудь, немедленно звоните. С пометкой «от Аксенова» ваше сообщение сразу будет у меня. По ходу операции будем корректировать группу поддержки. Всего доброго.
— Спасибо, Вадим Романович.
Осоргин бросил «угу» и положил трубку.
— Что-то недоговаривает этот Аксенов, темнит. — Он посмотрел на Головачева, словно у того был ответ. Генерал молчал. — Вот так, Александр Ильич. Оказывается, Кавлис неплохо вооружен. Скорее всего владеет и информацией о дислокации отряда Безари. Связи с ним нет. Тут нужно подумать. Крепко подумать. В первую очередь о том, как скоро и каким образом Кавлис начнет операцию. Разумнее всего в этой ситуации работать ночью, грубо говоря — выкрасть Орешина и отходить. Если сразу начать пальбу, Орешину несдобровать: погибнет от рук боевиков или от своих. Как считаешь?
— Ему на месте виднее. Опыта у Кавлиса не отнять. Вот эту тему давай и продолжим.
Осоргин настороженно взглянул на собеседника:
— Ты о чем?
— Не надо, Вадим, держать меня за идиота. Думаешь, я не понимаю, что основная цель силовой акции — спасти положение, в которое поставил Департамент "А" и вышестоящее руководство майор Кавлис?
— Ну-ну, выскажись до конца. — Осоргин принял позу внимательного слушателя.
— И выскажусь. На оперативном совещании, где дали «добро» на привлечение к этому делу группы поддержки, задачи по уничтожению банды Безари Расмона как таковой не стояло. Отсюда даже не следствие, а непреложная истина: Игорь Орешин остается в руках Безари. А тот, если командир «беркутов» еще жив, избавится от него, едва завидев в небе вертолеты с десантом. Главная задача, которую поставили перед тобой, — обнаружить и подобрать группу Кавлиса. То бишь спасти положение. Об Орешине там вспомнили раз или два. Что, не так?
— Помнится мне, тебя на совещании не было.
— Я тебе еще раз повторяю: не держи меня за идиота. Не знаю, как тебе, а мне Орешин дорог и как человек, и как офицер, командир. Это уникальный человек. Я не знаю другого военного, в ком бы сочетались такие качества, как человечность, ум, совесть. С другой стороны, беспощадность — разумная, заметь. Ты можешь представить себе разумную беспощадность? Все операции, которые провел Игорь, прошли именно под этим девизом. А каких бойцов он воспитал... В каждом живет немного самого Орешина.
— Удивляюсь, почему я не вижу слез на твоих глазах.
— Не иронизируй. Давай-ка вместе подумаем, как спасать ситуацию.
— Что конкретно ты предлагаешь?
— Если группа поддержки будет оправдывать свое назначение, а не отрабатывать ваше решение на оперативном совещании, ей надлежит вылететь в район Умуджканта с таким расчетом, чтобы отряд Кавлиса часть своей миссии уже выполнил: отходил вместе с Орешиным. Вопрос, когда Кавлис начнет операцию?..
— Да, тут приходится гадать. Может, и сегодня. Хотя я могу ошибиться на сутки-двое. К тому же Кавлис может избрать для освобождения Орешина другой путь. Ты, Александр Ильич, сам сказал: ему на месте виднее. Все же наиболее приемлемый вариант, беря в расчет малочисленность отряда Кавлиса, — это проведение операции под покровом ночи: тихо взять Орешина и отходить. Опять же куда?.. На юг, к границе с Афганистаном — нет. Углубляться на восток тоже бессмысленно.
— Единственный вариант — на запад.
— Я тоже пришел к такому заключению. В состав оперативной группы, которая была создана по факту этого дела, привлекли специалиста-топографа, подняли данные разведки. Получается, что из Умуджканта лежат только два пути — через ущелье и перевал. Расстояние до границы с Узбекистаном невелико — около пятидесяти километров.
Правда, путь лежит через горы, черт бы их побрал. — Осоргин позвонил и попросил карту местности, над которой работала оперативная группа. — Что ж, посмотрим немного, просто так тебя не выгонишь. Ты действительно без дела не сидел.
— Это ты правильно заметил, Вадим. Если Кавлис со своими бойцами аккуратно проведут операцию, два-три часа для отхода у них будут, не больше.
— Если не меньше. Тут нужно учитывать все: и смену постов боевиков Расмона, и посторонние факторы.
— Снять часового не проблема для специалиста, — заметил Головачев. — Даже если для охраны выставлены несколько человек, работать с ними будут не дилетанты, а профи, часовых снимут бесшумно, мухи не потревожат.
— Согласен. А вот следующая смена часовых и поднимет на ноги весь гарнизон Безари.
— Хорошо, если часовые не меняются за всю ночь, хотя это маловероятно. Я задался вопросом: как происходит смена караула в сравнительно небольшом отряде Безари? Наверное, караульные, отстоявшие свое время, сами будят товарищей, которым надо заступать на пост. Вряд ли у них есть начальник караула, разводящий. Стоят по очереди, договариваются, кто в какое время должен заступить на дежурство. Могут, правда, вставать по будильнику, но это сомнительно. Так что время для отхода у Николая будет.
Осоргин, выслушав Головачева, согласился с ним:
— Пожалуй, ты прав. И Кавлис не может об этом не догадываться.
— Он в первую очередь.
Вошедший в кабинет офицер Управления передал Осоргину карту.
— Что мы имеем с тобой, Саша... — Директор отметил на карте место. — Итак, у Кавлиса (возьмем по минимуму) два часа... Вот сюда за это время должны добраться «беркуты». Место приблизительно соответствует перекрестку дорог — через ущелье и перевал. Рядом проходит шоссе, по которому практически никто не ездит. Да и Кавлис вряд ли располагает транспортом.
— При всем желании Николай не воспользуется машиной. Транспорт тщательно досматривается на блокпостах.
Он может проскочить один, но на другом его встретят и откроют огонь на поражение.
— Ладно, об автодороге забудем. Вполне допустимо, что за два часа «беркуты» доберутся сюда и ступят на одну из троп. Какую — неважно. Вертолеты быстро обнаружат их на узкой дороге. Мы не знаем дня и часа, когда начнется операция по освобождению Орешина, однако я на сто процентов уверен, что ночью.
Губы Осоргина тронула улыбка. «Здорово, — подумал он. — Не знаю, в каком году, но обязательно ночью». Он посмотрел на Головачева, как тот воспринял его глубокое умозаключение. Тот склонился над картой.
— Давай все же попробуем определить час, — предложил директор, — и подойдем к этому обобщенно. Самый глубокий сон у человека с трех до пяти утра. От ноля часов до трех более чуткий...
Кавлис просто обязан был это знать. Таковы физиологические особенности человека, которые разведчик должен усвоить на первых порах. Однако среди людей Расмона есть «совы» и «жаворонки», кого-то мучает бессонница, кто-то засиделся за игрой в нарды и так далее. Подобное надо учитывать. Все это входило в работу разведчика.
Длинная ночь в представлении Осоргина сократилась до одного часа. Он определил начало операции Кавлиса между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи: час пик — с трех до пяти — он отбросил, поскольку, учитывая те же физиологические особенности, многие прерывают свой сон под утро. Стало быть, около двух часов ночи разведчики должны выйти на одну из горных троп. К этому же времени в стане Безари Расмона начнется переполох. И тут необходимо, чтобы он усилился ревом турбин вертолетов. Десантники наделают шуму, дадут понять Безари, что погоня за похитителями Орешина бессмысленна, даже губительна. Впрочем, о погоне он тут же забудет, если такая мысль придет ему в голову.
Даже при таком раскладе — благополучном для Орешина — ликвидация банды Расмона не входила в планы группы поддержки. Дело в том, что Осоргин не располагал точными сведениями о населении кишлака. Данные были противоречивыми: по одним выходило, что в поселке из мирных жителей никого не осталось, по другим — что несколько семей вернулись в село, И это сковывало руки спецназовцам, поскольку при интенсивном огне могли пострадать мирные жители. Усугубляла положение ночь, ограниченная видимость.
И еще одно. Вертолеты с десантом могли появиться над Умуджкантом до объявления тревоги. И это было не страшно: проснутся.
Главное — это день начала операции. Интуиция подсказывала Осоргину, что он не ошибся. Во всяком случае, не должен.
Головачев выпрямился, повел затекшей шеей.
— Все стройно получается у тебя, Вадим, за исключением одного. Поиски группы Кавлиса нужно начинать не с поселка Умуджкант, а собственно с горных троп, единственного пути при отступлении отряда. Вертолеты, снабженные приборами ночного видения и мощными прожекторами, низко пройдут этими маршрутами и обязательно обнаружат группу Кавлиса. Таким образом можно будет избежать перестрелки в непосредственной близости к кишлаку или в самом населенном пункте. Безари к этому времени поднимет людей и начнет преследование; он не пойдет на юг или север, он, так же как и мы, будет уверен, что Орешина уводят от него в западном направлении.
— Что ж, неплохо.
— Это очень хорошо. Вот тогда он точно нарвется на справедливый гнев «беркутов», которые тотчас продемонстрируют ему свои клыки. При поддержке вертолетов четыре десятка бойцов спецназа быстренько разберутся с боевиками Безари. Их не будут сдерживать мысли о мирных жителях. Огонь на поражение будет шквальным.
Осоргин нахмурился:
— Погоди, ты о чем говоришь, Александр Ильич? Какие клыки?
— Я говорю о взаимопонимании. Но вначале выскажу тебе несколько тезисов или положений. Применение воздушного десанта, равно как и спецподразделений, представляет собой сложный комплекс боевой деятельности. Подобная операция должна быть основана на четком управлении и взаимодействии между десантом, военно-транспортной и боевой авиацией и сухопутными войсками.
— Ты мне лекцию не читай, говори по существу. Я и без тебя это знаю. Сухопутные войска — это отряд Кавлиса, так?
— Совершенно верно.
— А боевая авиация — это гранатометы, которые, возможно, имеются у твоего майора. Не дури мне голову. Я еще раз тебе говорю: давай по существу.
— А я еще раз тебе напомню, Вадим: я сложа руки не сидел. Нельзя использовать в сложившихся обстоятельствах части ВДВ, а только их технику, если на то пошло, вертолеты. Или ты забыл, кто такой майор Кавлис? Он — заместитель командира бригады. Сейчас у него восемь человек, и мы просто обязаны скомплектовать группу поддержки «беркутами», его подчиненными, которые понимают друг друга с полувзгляда. Поэтому я и завел разговор о четком управлении и взаимодействии между десантом и сухопутными войсками.
— Сухопутным отрядом, — поправил его Осоргин. — Расписал ты все, как художник, так и вижу перед собой картину «Мишки на Юге». Кстати, предстоящая операция получила название «Юго-запад».
Головачев пожал плечами: не в названии дело.
Осоргин некоторое время молчал, уставив задумчивый взгляд на чернильный прибор, который ему подарили ко Дню чекиста.
— Допустим, я соглашусь, — наконец сказал он. — Но меня уже торопят, и сам я тороплюсь. Пока мы будем комплектовать... — Осоргин поймал насмешливый взгляд Головачева. — А ну, Александр Ильич, что там у тебя? — строго спросил он.
— Это не у меня. Ты сам приказал начальнику штаба держать «беркутов» в полной боевой готовности. Вот они и млеют в своих шкурах. Ждут приказа. Не сомневайся, боевую задачу выполнят. И еще как. Ведь это их комбриг сейчас в плену у Безари. Ох и злые «беркуты»...
— Ладно, ладно, не расходись. Я еще ничего не решил.
— Мое предложение тебе понравилось?
— Допустим.
— Тебе ведь не нужно согласовывать с начальством состав группы поддержки? Не нужно, по глазам вижу. А шанс спасти Орешина многократно возрастает. Ну, ты же ничего не теряешь.
— Повторяю: я еще ничего не решил.
— Ну так решай!.. Времени-то нет. Такую группу скомплектуем! В старом составе, матерые «чистильщики», прошли весь Северный Кавказ. Лучшие из лучших. Подразделение твоего ведомства. Чего тебе еще надо?
Осоргин покачал головой, пристально глядя на генерала.
На столе зазвонил телефон.
— Слушаю... Да, соедините. Аксенов на проводе, — сообщил он Головачеву. — Сам проявил инициативу. Беспокоится за родственника. Да, это Осоргин.
— Вадим Романович, — начал Аксенов, — у меня есть одно соображение. Только не знаю, понравится оно вам или нет. Однако вы сами сказали, что любой минимум информации по Николаю и его...
— Постарайтесь изъясняться покороче.
— Хорошо.
В течение полуминуты директор слушал следователя прокуратуры, записал что-то на листе бумаге.
— Согласен. Действуйте. Я позвоню ему. У нас с вами час разница во времени?
— Да, Вадим Романович.
— Значит, ровно в час Москвы пусть будет на месте.
— Спасибо. Всего доброго.
Осоргин положил трубку.
— Ничего определенного, Аксенов постарается выжать еще что-то, может быть, полезное для нас. Не без моей помощи, конечно. — Директор вызвал секретаря и вручил ему лист бумаги. — Ровно в час соедините меня по этому номеру.
— Все это хорошо, — заметил генерал, — но я вынужден вернуть тебя к прерванному разговору, который напрямую касался подразделения твоего ведомства. Что ты решил, Вадим?
Не говоря ни слова, Осоргин протянул Головачеву руку.
Генерал крепко пожал ее.
— Вот это другой разговор, Вадим. Сумеешь организовать спецрейс до Термеза?
— Ты меня спрашиваешь?
— Тогда организовывай.
— Слушаюсь, товарищ генерал-майор! — Осоргин скривил губы и отдал честь.
— Вольно. И свяжись с десантниками в Термезе, пусть оказывают полное содействие. Нам от них только вертолеты потребуются.
Директор тыльной стороной ладони потер подбородок.
— Три-четыре часа потеряем.
— Наоборот, выигрываем, Вадим, уверяю.
— Тебе легко рассуждать, с тебя не спросят. Кого ты рекомендуешь поставить во главе отряда?
— Старшего лейтенанта Аносова. Его заместителем — Равиля Яруллина. Я тотчас отдам им приказ по телефону.
— Я сам распоряжусь. Мне еще оперативную группу в Термез отправлять. Внесу кое-какие коррективы — не без твоей подачи — и в путь. Кстати, ты, Александр Ильич, можешь отправляться в Полярный, здесь тебе делать уже нечего. Все, что смог, ты уже сделал. — Осоргин посмотрел на лист бумаги перед собой, на котором было написано: «Алексей Ремез». — А кто этот Ремез? «Беркут»?
— Бывший. Два года назад или около того ушел со службы. Длинная история.
— Какая у него специальность?
Головачев пожал плечами:
— Не помню, что написано в документах, а так — разведчик.
47
Таджикистан, юго-западный приграничный район
Последние сутки прошли для Орешина не так мучительное. Хотя с новой силой нещадно ломило все тело и огнем жгло раны на спине, но вернулась уверенность, что с Анной и Вовкой ничего не случилось: они живы. Израненный мозг, уставший от страшных картин, начал исцеляться, когда Игорь внушил себе, что Безари лжет. И принял внушение на веру.
Нет, все живы. И Стас, и Николай.
Как договаривались, поехали скорым. Вовка любит без остановок. Выходит из купе, становится на откидное сиденье коленями и смотрит на пробегающие за окном деревья, дома. Дышит на стекло, рисует на нем замысловатые узоры, понятные только одному ему, глядит сквозь них, шарахается, когда мимо с огромной скоростью проносится товарный состав. И пытается сосчитать вагоны. Потом вбегает в купе.
— Папа! Семьдесят вагонов!
Невозможно на такой скорости посчитать вагоны, но маленький хитрец постоянно менял цифры: то у него шестьдесят восемь, то на два-три меньше.
— Вовка, а ты не врешь?
— Не, пап! Семьдесят раз в глазах мелькнуло!
Берет очередной бутерброд с колбасой и снова уходит на свой пост. Из купе он не воспринимал панораму за окнами. Да, все уехали скорым...
Совсем близко от Игоря прошел Безари. Шаг быстрый, уверенный, деловой. На пленника даже не взглянул. А еще вчера не преминул бы присесть и с издевкой продолжить нескончаемый разговор:
— Ведь ты не забываешь ее ни на минуту, да? Помни ее, она постоянно повторяла твое имя.
Эти слова в последний раз прозвучали вчера утром. В полдень пришел дряхлый старик, шамкая беззубым ртом, произнес:
— Уже бесноватый. Через три дня сойдет с ума... Загоняй обратно.
Загоняй. По-русски. Чтобы понял. Ах ты, мать твою в душу!
И подхлестнула несдержанность Безари: он все-таки ударил пленника. Злость, которую, как ни странно, Игорь ни разу не видел на лице полевого командира, исказила лицо таджика. Именно злость, острая неудовлетворенность. Собственная кровь смыла сомнения Орешина, внушение вмиг переросло в уверенность. Короткий разговор, который дался ему с кровью в горле, показал Безари, кто сильнее. Игорь постарался забыть, что несколько минут назад находился на грани безумия, что старик был недалек от истины: до потери рассудка оставались не дни, а часы. Ошиблись оба: и немощный старик, и Безари. Глубоко ошиблись. Пленник встретит свою смерть в полном сознании.
Перелом наступил вчера, ровно в полдень. Миновали сутки. Мимо нарочито деловой, уверенной походкой прошел Безари. Орешин, повернув голову, видел, как бандит, дойдя до полуразрушенного глиняного сарая, повернул, исчезая из поля зрения. Но через полминуты показался у порога своего дома.
И солнце показалось пленнику не таким жарким, однообразный, унылый пейзаж стал приобретать цвета. Угасшие было глаза жадно выхватывали тона коричневато-желтых гор, ухо уловило далекое пение птицы. Вмиг подступила жажда, к которой невозможно было привыкнуть, но он тем не менее стал привыкать. Огнем опалило желудок; если бы Игорь сейчас стоял, он бы согнулся, упал на колени от нестерпимых болей в желудке.
Голова закружилась, рот непроизвольно открылся, готовый выкрикнуть: «Пить!!» Солнце вновь стало огненным, горы однотонными, мутными; еле слышный, неприятный свист птицы эхом отдался в ушах. Отчего-то именно он заставлял тускнеть сознание, выколачивал из глаз слезу, напоминая заунывное, погребальное звучание тамбура.
"Неужели снова?
Нет! Нет...
Пить..."
— Юуау-вью-юу-ух, — слышится где-то в горах птичий крик. Он больно отдается в голове, кромсает душу, причиняет невероятные мучения. Но почему? Почему?.. Почему его, пленника, так донимает птичье пение? Наверное, потому, что он сам похож на птицу в клетке. Орленок... Нет, не орленок, какая-то другая...
Игорь пришел в себя от пронизывающего холода. Как будто тело его внезапно покрылось инеем. Однако ощущение прохлады быстро прошло, ему показалось, что влага на спине закипает. Он поднял глаза.
Рядом с клеткой стоял воин Расмона Саид Файаз. В руках ведро. Саид поймал взгляд пленника и вылил на него остатки воды.
Игорь языком стал слизывать с губ крупные капли. Саид, покачав головой, удалился.
Сколько времени он был без сознания? Час? Минуту? Несколько мгновений? Наверное, мало, потому что неприятный клекот птицы снова коснулся его слуха: юуау-вью-юу-ух... Пауза. Затем ее голос прошелестел, словно удаляясь. Эхо размножило и исказило птичий свист. Игорю подумалось, что в горах собираются хищные птицы, предчувствуя скорую поживу. В Монголии и сейчас иногда так хоронят: оставляют труп в степи, чтобы стервятники по кускам раскромсали его. И его, Орешина, наверняка ждет такая участь.
Впрочем, это не стервятник, какая-то маленькая птица, хотя в голосе ее слышны хищные, неприятные человеческому уху нотки.
Неприятные... Хищные...
«Игорь, я не понимаю тебя. Ведь ты сейчас говоришь об Алексее, так?»
Что?..
Ремез сидит к ним боком и, явно смущаясь, громко подражает подорешнику.
Алексей?!
От этой мысли Орешина бросило в дрожь. Пожалуй, старый табиб не так далек был от истины, когда говорил о скорой потере разума у пленника. Подобные мысли здоровыми не назовешь. Они вдвойне сумасшедшие, потому что Алексей уже полтора года как ушел из спецназа. Игорь знал причину его ухода, но кого в этом винить? Себя? Его? Анну? А может, он правильно поступил?
Поступок Ремеза граничил со слабоволием и в то же время показывал сильный характер. Он бросил даже не службу — работу, которой трудно найти определение; ее нельзя назвать любимой, увлекательной и уж тем более скучной, обузой. Такая работа только для сильных духом, слабый в конце концов сдается, уходит. Ремез был сильным человеком, одним из лучших бойцов, однако ушел. Как сложилась его судьба, где он? На запросы Орешина приходили сухие ответы: живет с матерью, содержит ее и себя случайными заработками. После смерти матери Алексея командир перестал получать вести о своем бывшем бойце. Пропал без вести. Наверняка о нем знал Сапрыкин, можно было расспросить его, но Орешин посчитал, что в подобной ситуации будет выглядеть навязчивым.
Если считать поступок Ремеза проявлением слабоволия, то как назвать собственные действия, когда три дня назад он пытался сдержать дыхание, уйти из жизни? Трудно ответить на этот вопрос. Особенно самому. Кто-то со стороны должен сделать выводы, осудить или одобрить.
Как же быть с Алексеем — правильно он поступил или нет?
Мысли об Алексее отвлекло ощущение жажды, иссохший желудок требовал глотка воды. Во рту уже несколько дней стоит мерзкий привкус ацетона — организм начал пожирать сам себя. И мозг делал то же самое: Игорь не мог вспомнить, водятся ли в этих краях подорешники, или, как их еще называют, ястребиные славки. Сумасшествие стучало в висках призывным стуком — тук-тук... тук-тук... Пленник долго, больно вывернув голову, смотрел в сторону гор — не сверкнет ли блик Алешиного бинокля... То ли от ослепительного солнца, то ли от нахлынувших чувств на глаза Игоря набежали слезы...
Потом он наблюдал за боевиками Расмона — как они реагируют на слабое пение птицы в горах.
Воображение было уже невозможно унять, он дословно вспомнил разговор в тот вечер, своеобразное признание Алексея в любви; свои слова: «Кто легко привыкает к неволе?.. А ну-ка, Ремез, не тяни» — Игорь связал с нынешней ситуацией: он в неволе слушает свист в горах.
Нет, как ни смотри, блика не увидишь, Лешка профессионал, знает, как нужно вести разведку.
Эта мысль также была безумной, но в какой-то степени подкрепляла надежду, зародившуюся у командира «беркутов». Он вновь призвал на помощь внушение, которое сутками раньше помогло ему: «Анна жива. Лешка рядом. Анна... Лешка...» Нет, эти два имени не должны стоять рядом, звучит как-то зловеще. По отношению к кому — Анне или Алексею? Алексею... О нет, господи!.. Уходи отсюда, Ремез! Пошел прочь! Это приказ!
Однако тот уже давно ему не подчиняется. Была только одна причина, по которой Ремез мог оказаться здесь, и эта причина называлась строгим женским именем — Анна... Называлась. В прошлом. В мире живых ее уже не было.
Боевики вели себя спокойно, пение птицы было для их слуха скорее всего привычным. Следовательно... Орешин вдруг успокоился, отогнал навязчивые мысли, прогнал Ремеза. Его не должно быть рядом, не должно.
Юуау-вью-юу-ух...
Господи!.. Проклятая птица сводила его с ума. Теперь мысли командира «беркутов» зашли так далеко, что он вывернутыми глазами увидел собственные мозги. Он решил, что это старый табиб реабилитируется перед Безари и заливается свистом в горах.
Окаянная птица повергала его в прежнее состояние, и будто не было этих суток, которые он выиграл, отвоевал у Безари.
«Безари, сволочь!»
48
Зенин тронул Ремеза за руку.
— Леха, Леха, он смотрит в нашу сторону.
— А ну-ка, дай сюда, — проговорил Алексей занемевшими от длительного свиста губами. Вокруг его глаз и рта залегли глубокие тени. «Я скоро разучусь говорить», — подумал он.
Ремез взял бинокль и долго вглядывался.
— Ага... Смотрит. А я что говорил? Давай, командир, цепляйся за мой взгляд. Читай: мы здесь, здесь. Держи, Зенон, я еще спою.
— Не переборщи, Леха.
— Не боись. Я — птица, знаю, когда свистеть положено.
— А боевики?
— Зенон, не нервируй меня, а то сложу губы не в ту дудочку и каркну.
Алексей с серьезным видом помассировал губы, привел язык в рабочее положение. А полковник Орешин в это время гнал и проклинал своего бывшего бойца.
— Ничего. — Алексей сунул в рот щепотку табаку. Предложил Зенину: — На, курни, Зенон.
— Не хочу.
— Главное — жив командир, остальное мелочи. Жаль, у них развода нет, а то бы с точностью до головы личный состав посчитали. Вот смотри, Зенон, сразу за крепостью открывается перевал. Туда и ушел в прошлый раз Безари.
— А то я не знаю.
— Ты тоже с нами был? А почему я тебя не запомнил?
Михаил промолчал, бросив быстрый взгляд на товарища. Повернул голову, оглядывая красноватый глинистый холм, тянувшийся вдоль долины. По растрескавшейся земле можно было судить, что последний дождь прошел здесь давно и был он сильным.
Разведчики расположились в трехстах метрах от главного дома кишлака. Алексей в мощный бинокль дважды наблюдал Безари Расмона. Рука сама тянулась к автомату, а когда натыкалась на него, глаза искали за спиной пехотный огнемет. Однако «шмель» находился в лагере. Ремез, раздувая ноздри, тяжело дышал: «Я спалю тебя, мразь!» Но быстро брал себя в руки и дурашливо шутил. И все же мысль о реактивном огнемете засела в нем прочно.
Так же хорошо Алексей разглядел берберийцев, которые в большинстве своем составляли отряд Безари, видел их сальные волосы, неопрятными космами выбивавшиеся из-под головных уборов, длинные редкие бороды, широкие и короткие носы, раскосые, будто распухшие, глаза.
— Почему же я тебя не запомнил, а, Зенон? — повторил свой вопрос Ремез.
Михаил видел, что Алексей нервничает, излишне возбужден, жевал табак так, будто переминал во рту гвозди. Бесполезно успокаивать его, это состояние пройдет, когда начнется боевая операция. Поэтому он ответил приятелю, подражая его шутливому тону:
— Потому что ты молодой был, неопытный.
Ремез отозвался не сразу.
— Извините, поручик, запамятовал-с... Именно по молодости я его и упустил. Зато в этот раз он не уйдет. — Ремез хищно прищурился. — Я его и в Гиндукуше достану.
Порой Алексей забывал, что полтора года не видел товарищей. Причина тому простая: мысленно он жил с ними каждый день и час, набирался опыта, становился взрослее.
И вот он снова в своей стихии: в пропыленном камуфляже, с лицом под коричневатой соляной коркой от пыли и пота; в изодранных о камни руках автомат.
— Пора возвращаться, Леха.
Ремез поднял указательный палец:
— Смотри, Зенон, похоже, Безари куда-то намылился. Точно, садится в джип. Не разберу, что за марка. Что-то знакомое.
— Да «Нива», только без крыши.
— Точно. Надо же так изуродовать машину...
В «Ниву», кроме Безари, сели три человека. Еще два таких же модифицированных внедорожника с вооруженными боевиками уже выезжали из кишлака, беря направление на юг.
— К границе подался, — процедил Алексей, — наверняка на встречу с афганцами.
— Не с пограничниками же, — заметил Зенин.
— Интересно, — продолжил Алексей, — вернется он к вечеру?
— Черт его знает... До границы недалеко, но дорога поганая. И какие у него там дела, прежние?
— Как обычно: наркотики, оружие. Кроме «Нив», легковушек у них нет. Так что мы узнаем, вернулся Безари или нет. С одной стороны, это хорошо, с другой — погано.
Михаил промолчал, продолжая следить взглядом за «Нивами».
Алексей оторвался от бинокля:
— Все, Зенон, возвращаемся.
Они проползли через нагромождение камней около двухсот метров и только после этого, обозрев окрестности в бинокли, поднялись и перешли на спокойный бег.
49
Игорь страдал с новой силой. Одни и те же вопросы и ответы.
А как же другие, кто годами находится в плену?
«Не знаю... Может быть, я уже давно надломлен, с тех самых пор, когда стал проклинать свою работу...»
Игорь десятки раз повторял эти слова. Поймал себя на мысли, что не меняет даже их порядок, словно заучив наизусть чей-то текст.
Порой он завидовал подполковнику Евдокимову из отдельной дивизии оперативного назначения внутренних войск России. Евдокимов провел в чеченском плену семь месяцев — в сарае, прикованный наручниками к железной балке.
Судьба подполковника решалась долго. Вначале ничего не было известно о месте содержания пленника, его около трех месяцев перевозили с одной чеченской базы на другую. Потом разведка получила более-менее конкретные данные: Евдокимова держат в тридцати километрах южнее Шали.
Началась работа по уточнению данных, перепроверка. Потом пришло требование от боевиков, они настаивали на том, чтобы обменять русского офицера на танк или БМП: «В придачу к бронемашине требуем присоединить двадцать стволов „АКМ“ и боеприпасы к ним». Судя по заявлению, группа боевиков насчитывала не больше двадцати человек. Банды покрупнее предлагали обычно «живой» обмен.
Операция по освобождению Евдокимова стала последней боевой для Орешина. Он видел недовольные лица начальства, когда старшим группы поставил самого себя. В их глазах он невыгодно отличался от своих подопечных, «Черных беркутов»: если раньше он был чуть ниже среднего роста, то сейчас казался маленьким, полковничьи погоны делали его сухим, нервным, истощенным — это не его определения, а начальства. Однако он настоял на своем, получил приказ, данные разведки и вылетел с группой бойцов в Дагестан. В населенном пункте Ботлих их поджидал транспорт — многоцелевой всепогодный вертолет «Ка-32», почти гражданская машина; но от транспорта требовалось только забросить спецгруппу, а затем подобрать. Однако она была прилично нашпигована тепловыми ловушками на случай угрозы тепловых снарядов.
В 2.30 по местному времени пилот вертолета поднял машину и вылетел курсом северо-запад. На высоте две тысячи, когда машина достигла отметки 43 точно северной широты и 45' 44" к востоку от Гринвича, десять десантников покинули свои места. Предпоследним прыгнул Орешин, за ним Саша Гвоздев.
— Точно попали. — Орешин отметил время сбора отряда. — Пролетели бы еще метров пятьсот, и Сашку пришлось бы снимать с горы.
— Водила хороший попался, — констатировал Ремез.
Вертолет прошел над базой чеченских боевиков, не снижая скорости, на приличной высоте. Над базой он не кружил. Если боевики и засуетились сейчас, поднятые на ноги ночным секретом, вскоре успокоятся. Заснут не сразу, некоторые только к утру, значит, спать будут дольше.
До рассвета оставалось около часа. В темноте можно было наткнуться на «растяжку»[9], однако продвигаться, освещая себе путь фонариками, глупо, не за тем прибыли сюда.
Судя по карте, расстояние до базы боевиков составляло около семи километров. Если двинуться в путь с восходом солнца, через час можно занять места в соответствии с планом разработанной операции. Вряд ли малочисленный отряд чеченских боевиков выставляет посты вдалеке от лагеря. В двенадцати километрах к востоку, у безымянной горной речки находится еще один лагерь боевиков. «Почистить» бы и его — наверняка там пленные, наши солдаты, но не хватит времени, отход расписан по минутам.
«Ладно, в следующий раз», — думал Орешин. Хотя такая близость чеченской базы подмывала совершить решительные действия.
«Так, — снова продолжил размышления командир, — по плану нам надлежит двигаться по пересеченной местности. В темноте опасно, можно налететь на „растяжку“, поэтому начало продвижения приурочено к рассвету. А что, если...»
Орешин четко представил себе карту местности. К Шали сходятся два хребта — Скалистый и Сунженский. На севере Шали соединен с Аргуном обычной автомобильной дорогой, в обратном направлении она ведет к чечено-дагестанской границе. Строго на юг, вдоль реки, также проходила дорога, она соединяла Шали с Советским и далее с Хал-Килой. До базы боевиков, где прятали Евдокимова, дорога не доходила примерно с километр, оставляя ее в стороне. Если более точно, то восемьсот метров. Это расстояние отмечено на карте даже не как грунтовая дорога, а как тропа. Притом по ней можно проехать на машине. Что, собственно, боевики и делали, выезжая на основную трассу.
Если тронуться в путь сейчас, но не по пересеченной местности, а выйдя на автодорогу, то можно добраться до чеченского лагеря к рассвету и взять боевиков на заре. Сэкономить час. А дальше...
Мысль о соседнем лагере боевиков не давала Орешину покоя. Каких-то двенадцать километров. И столько же чеченцев. Ну пусть их будет пятнадцать, двадцать.
Мысленно он уже нарушил приказ командования, хотя пока не решился довериться своим бойцам — только слово скажи, сразу одобрят.
Орешин не знал, как ему поступить. «Другой раз», о котором он думал, может затянуться на месяцы, годы. К тому времени большинство пленников будут мертвы. К тому же еще одна вещь не давала покоя командиру «беркутов». Ясно, что Евдокимов был не единственным русским в лагере, обычно на базах держат до пяти-шести пленников, они готовят, стирают, служат развлечением для боевиков. И вот пленники исчезли, а остались трупы чеченцев, которых вскоре обнаружат в лагере их товарищи по оружию. Налицо силовая акция российских спецслужб. Ближайшая база в двенадцати километрах, на русских пацанах тотчас отыграются. На других базах вряд ли, а вот на ближайшей... Могут изобрести что-нибудь показательное, изуверское, которое не раз видели командир и его бойцы во время боевых операций на Северном Кавказе.
Время шло, Орешин, проклиная себя за слабость, в кровь кусал губы. Помогло слово «карьера», которое он не любил, а именно: крест на собственной карьере, если он решит действовать по совести, а не по приказу. Даже совесть тут ни при чем, он будет работать в соответствии со сложившейся ситуацией. А она позволяла ему «почистить» еще одну базу.
«Да, совесть тут совсем ни при чем», — усмехнулся командир.
— Вот что, ребята, — тихо обратился он к бойцам. — Предлагаю выйти к лагерю боевиков с востока, а не с юга, как нам предписывалось. Не боясь «растяжек», открыто пройдем автодорогой, при появлении транспорта будем сходить с нее. Не дает мне покоя соседняя база.
В 4.10 были уже на месте. Северо-восток светлел на глазах, горизонт широкой полосой окрашивался в розовый цвет.
В лагере было только одно строение — грубо сколоченный сарай, боевики жили в пяти военных палатках. Посередине базы — два врытых в землю столба, поверх них приделана металлическая труба — турник. Под ним пудовая гиря. В шести метрах от «турника» — яма, забранная деревянной решеткой, поверх нее также отрезок длинной трубы, оба конца вставлены в проушины, торчащие из земли.
Запор так себе, подумал Орешин. Из ямы можно ухватиться за трубу и толкать ее, пока она не выйдет из проушин. Только вот потом что делать?.. Далеко не уйдешь. Обидно, конечно, тому, кто находится в яме.
Помимо всего прочего неподалеку от первой палатки стояли две порядком раздолбанные «четверки».
Ночной дозор состоял всего из двух человек. Один из них, аккуратно подстриженный чеченец, расположился на стандартном поддоне для транспортировки грузов, который был укреплен между двумя деревьями на высоте трех метров. Одной рукой часовой придерживал «РПК», другой массировал подбородок, заросший бородой. Сооружение находилось в пятидесяти метрах от лагеря и в четырех шагах от Михаила Зенина, который в совершенстве владел холодным оружием. Миша уже держал нож-"разведчик" в крепкой ладони, продолжая бесшумно сокращать дистанцию.
Для удобства к дереву была приставлена короткая лестница. Зенин не обратил на нее никакого внимания. Он прошел под поддоном, на котором валялось какое-то барахло, возникая перед боевиком спереди. Снимать его со спины Михаил не рискнул, мешали ветки, о которые мог задеть нож и изменить направление. У самой «караульной вышки» разведчик остановился. Плавно выдохнув, он перенес руку с ножом за голову, развернулся и быстро отступил на три шага.
Часовой на мгновение застыл. Он видел перед собой только могучую фигуру и незнакомое лицо, испещренное полосами масккарандаша, но не заметил ножа, который со скоростью артиллерийского снаряда летел ему в физиономию.
"Точно в «яблочко», — похвалил себя Зенин, видя только рукоятку метательного оружия, которое пробило глазное дно чеченцу, поражая мозг.
Второй часовой нес службу возле догорающего костра. На нем были наушники, надетые только наполовину — эту деталь очень хорошо видел Олег Аносов через оптику снайперской винтовки. Как только Зенин метнул нож, Орешин тихо скомандовал снайперу:
— Давай, Олег.
Аносов почти всегда находился рядом с командиром, порой действуя как наблюдатель. Он положил пулю точно в висок бандиту — между его ухом и глазом. Тот мешком повалился на горящие угли.
Первым у ямы с пленными оказался Саша Гвоздев. Его прикрывали восемь стволов «АКМ» и один «СВД» Аносова. Саша вгляделся и увидел несколько пар глаз, смотрящих на него из темноты. Он подмигнул и склонился над решеткой:
— Отвечать только шепотом, ясно?
Глаза пришли в движение.
— Кроме вас, в лагере есть пленные?
— Да, — ответил молодой голос. — В сарае. Наш, русский, подполковник.
— А в палатках?
— Только боевики.
— Сколько их?
— Четырнадцать... — Голос парня дрогнул. — Вы за нами?
— Ага. Посидите чуток.
— Мы слышали вертолет, уже давно не спим.
— Ладно, ладно, пацаны.
Гвоздев выпрямился. Показал на пальцах: пять. Потом в сторону сарая: один.
«Беркуты» с трех сторон вошли на территорию лагеря, разбились на пары, взяв по палатке.
Орешин подал знак: давай.
Огонь из десяти автоматов прошил брезент. Поменяли магазины и снова разрядили их. Ножами вспороли палатки. Похоже, боевики даже не все успели проснуться.
Командир вошел в сарай. Перед ним, прикованный наручниками к высокой железной балке, сидел человек. Он весь высох, на исхудавшем лице жили только глаза. Сейчас они стремительно наполнялись влагой; подполковник Евдокимов не мог четко рассмотреть человека, который пришел ему на помощь.
Пленных солдат уже вытащили из ямы. Позже они расскажут, как попали в плен, как работали на чеченцев, терпели унижения... А сейчас они отвечали на вопросы командира спецназа о соседней базе.
Орешин снова сверился с часами: 4.28. Восход солнца через двадцать три минуты. По идее, его отряд должен был выступить только через полчаса. Еще час на то, чтобы добраться до лагеря, провести рекогносцировку, саму операцию. Потом отходить строго на юго-восток, где в квадрате выброски их должен подобрать транспорт.
— Должны успеть, — проговорил Орешин. — Можно воспользоваться машинами.
— Годится. — Ремез первым занял место водителя в «четверке», боясь, что его опередит кто-то из бойцов, и слушал командира через опущенное стекло дверцы. Первым делом он включил зажигание и посмотрел на показания приборов: бензина было больше полбака.
— Здесь остаются Гвоздев и Степин, — распорядился Орешин. — На всякий случай возьмите оборону. Оружия достаточно. Приказ понятен? — Эти слова он адресовал освобожденным солдатам, которые стояли перед ним навытяжку. А глаза горели! Давно, видно, хотели они подержать в руках оружие.
— Так точно, — ответили они хором, — товарищ...
— ...Капитан, — вдруг докончил один из них.
— Почему капитан? — удивился полковник.
Тот пожал плечами: не знаю. И неожиданно добавил:
— Там, в палатке, должна быть видеокамера с кассетами.
Чеченцы снимали нас, других пацанов. Двоих уже нет. Насмерть забили, отрабатывали удары, как на «грушах».
— Ладно, — протянул Орешин. И к Гвоздеву: — Саша, посмотришь в палатках.
На соседней базе они взяли еще четырех пленных: трех рядовых 81-го самарского полка и лейтенанта из 131-й майкопской бригады.
В этот раз второго часового снимал Ремез. У него были далеко идущие планы, поэтому он только придушил его и оставил лежать под деревом рядом с плитой и двуногой от миномета. Когда с боевиками было покончено, Ремез привел дозорного в чувство и поставил его на ноги. Глаза Пичуги больше походили на ястребиные.
— Хау, Муслим! — приветствовал он чеченца, приложив руку к груди. — Я твоя новая «груша».
— Леша! — строго окликнул его командир. — Уходим.
— Я догоню, — не оборачиваясь, отозвался Алексей. И снова обратился к чеченцу: — Меня специально для тебя выписали. Из России. С любовью. И вот я здесь. Ну что, начнешь?
Чеченец с ненавистью посмотрел на Алексея, во взгляде было больше звериного, чем человеческого.
— Ишак! — выкрикнул он и поднес кулаки к глазам.
— А вот здесь ты ошибся. В племени «Черных беркутов» ишаков нет. — Ремез отвернулся от чеченца и, разворачиваясь по ходу движения туловища, ударил его. Боевик отлетел на несколько метров. Алексей подошел к нему, быстрым движением достал пистолет и три раза выстрелил в грудь.
Сморкнувшись в сторону, он вытер нос кулаком и убрал пистолет на место.
— Леша! — снова позвал его командир.
— Иду! — Боец поспешил за отрядом.
Им даже пришлось немного подождать транспорт. Когда вертолет приземлился на небольшой поляне, пилот покачал головой: двадцать душ, включая бригаду спецназа, а в салоне умещалось от силы шестнадцать человек.
Орешин, пригибаясь под тугим напором воздуха, махнул рукой: уместимся.
Пилот поднял вертолет и, набирая скорость, ушел на три тысячи вверх. Семьдесят километров до границы с Дагестаном машина прошла за четверть часа.