— Конечно, мы можем придти к прокурору вместе с Бобриком, — добавил Радченко. — Он сделает это, чтобы вытащить тебя отсюда.
— Нет, — покачал головой Элвис. — Нет и еще раз нет. Не факт, что Бобрик проживет в тюрьме хоть сутки. Люди, которые его ищут, устроят какую-нибудь подлянку через блатных. Узнают все, что хотят узнать. А утром контролеры найдут мальчишку со сломанной шеей. В свидетельстве о смерти напишут, что он упал с верхнего яруса нар. И всех дел. Я продержусь неделю. Даже месяц, если надо. Как ты достанешь паспорта?
— Пока не знаю, — пожал плечами Радченко. — Пришла одна идея, но это не верняк.
— У тебя есть хоть одна хорошая новость? — помрачнев, спросил Элвис.
— Сегодня только плохие, — помотал головой адвокат. Он решал про себя, рассказать ли Элвису о проблемах Ларисы Демидовой, — лишнее, с этим всегда усеется. — На меня наезжают два майора с Лубянки. После того, как наше письмо оказалось в приемной ФСБ, чекисты как-то вычислили меня. Ко мне подвалили некие майоры Столяров и Задорожный. Сначала я хотел им обо все рассказать, но потом…
— Что потом? — Элвис подался вперед.
Радченко обвел беспокойным взглядом темные углы следственного кабинета и заговорил тише.
— Читай по губам, — прошептал он. — Похоже, что эти фээсбэшники — шоколадные. Или кем-то прикормленные. Или ведут свою игру. Если они появятся здесь, а они обязательно нарисуются, будь осторожнее с ними. Твоя хата с краю — и точка. Я пошуршу по своим каналам, постараюсь выяснить, что это за персонажи, но на все нужно время. А времени у меня с гулькин хрен. И на хвосте висят эти хмыри.
— Почему ты так думаешь? — Элвис тоже перешел на хриплый едва слышный шепот. — С чего бы им вести свою игру? Или на кого-то батрачить?
— Мне они сразу не понравились, задницей чувствую: тут какая-то лажа.
— Это не ответ.
— Прошлой ночью Ленка дежурила на той самой съемной квартире, ну, на Волгоградке, наблюдала за стоянкой, за этим долбаным фургоном, — Радченко вытащил платок и вытер лоб, на котором выступила испарина. — Если честно, я уже не надеялся, что кто-то туда явится. Но сработало. Около трех ночи у вахты остановился Форд Мондео. Из него вылезли два мужика, сунулись в будку охранника. Через минуту они подняли шлагбаум, вытряхнулись из конуры сторожа. Свет в окошке погас. Подошли к фургону, достали ключ, приклеенный к днищу. Открыли грузовой отсек, пару минут шуровали там. Потом один из них некий Валерий Задорожный сел за руль «Газели». Майор Столяров вернулся к Форду. И все. Они уехали. Посмотри. Тот, что поздоровее, — майор Задорожный из военной контрразведки.
Радченко развязал тесемки конторской папки, придвинул ее к Элвису. Папка содержала в себе полтора десятка фотографий, выполненных цифровым аппаратом и распечатанных на принтере. Снимки сделаны поздним вечером или ночью при свете уличных фонарей. Но у камеры вполне приличные характеристики и, главное, отличная оптика, длиннофокусный японский объектив. Фигуры людей, даже их лица, можно хорошо рассмотреть. Вот два мужика, один в плаще, другой в темном костюме, подходят к будке. Горит единственное окно, на занавеске отпечаталась тень человека. Вот те же мужчины выходят из помещения. Свет уже погашен, а шлагбаум поднят. Вот они возле «Газели», у фургона распахнуты дверцы грузового отсека. Мужчины один за другим, святя фонариком, забираются внутрь. Задорожный запирает фургон. «Газель», отъезжая, поравнялась с будкой. Столяров возле Форда… Элвис крепко завязал тесемки и отодвинул папку от себя, прищурившись, посмотрел в глаза дяди Димы.
— И эти карточки ты притащил сюда, в тюрьму? — Элвис закашлялся от волнения. — Ты что, мозги дома оставил? А если на выходе тебя…
— Спокойно, все учтено, — Радченко открыл портфель, опустил в него папку и записную книжку. — Это тебе не Бутырка. И здесь адвокатов не шмонают. А если и проверят, ну, что с того? Какие-то люди, какой-то фургон… И хрен бы с ним. Дослушай. Офицеры ФСБ не имели право таким макаром изымать со стоянки фургон. По закону они подступиться к нему не могли без понятых, без саперов и работников прокуратуры.
— Нет, ты совсем отмороженный… Притащить сюда…
— У нас уже перебор со временем, — прошептал Радченко. — Слушай. Еще есть запись, выполненная при помощи аналоговой видеокамеры. Сам знаешь, если с цифровыми фотографиями можно устроить любые фокусы, то с аналоговой записью ничего такого не сделаешь. Это стопроцентное доказательство, от которого не открестится ни следствие, ни суд. Запись в надежном месте. Но это еще не все. Того мужика сторожа утром нашли с пробитой башкой. Он пока жив, но мало шансов, что выкарабкается. Перелом основания черепа и выбит один глаз.
— Отвези кассету на Лубянку. Лично отвези. Передай из рук в руки начальству, под расписку…
— Пошел ты со своими советами. Я туда уже письмо туда отвозил. После кассеты я едва ли смогу помочь тебе или Бобрику. Потому что меня за казенный счет снесут на свалку и сыграют музыку. А мой теперешний начальник толкнет речь над могилой. Мол, наш Дима всегда был погружен в работу, поэтому не смотрел на светофор, когда переходил улицу. А водила, который раздавил нашего лучшего адвоката, даже не подумал остановиться. Короче так: я не хочу попасть под машину или кончить жизнь с удавкой на шее.
— Хорошо, — кивнул Элвис. — Теперь уходи. Береги себя.
— И ты береги себе, — Радченко положил на стол две пачки сигарет. — Да, совсем забыл… Я собрал тебе дачку, чтобы ты не припухал на казенной баланде. Колбасы, сыра, сигарет. Вечером тебе снизу принесут.
Ужин в ресторане «Парус»подходил к концу, а Игорь Краснопольский, позволивший себе полкило коллекционного коньяка, с удивлением обнаружил, что совсем трезв. В отдельном кабине, тесном, как собачья будка, было душно, в горле першило от табачного дыма. Круглый стол, заставленный бутылками и закусками, напоминал помойку. Михаил Владимирович Мещеряков, костлявый мужик лет тридцати с небольшим, разделивший с Призом трапезу, окольными путями через Украину прикатил из Чечни, разумеется, не для того, чтобы прожигать жизнь в злачных местах. Он был доверенным лицом тамошнего авторитета Рамзана Отрегова и сегодня должен окончательно договориться об условиях передачи товара и авансе.
Мещеряков, видимо, забывший вкус ресторанной пищи, поражал Краснопольского звериной прожорливостью. Такой количество закусок три человека его комплекции не способны умять за один присест. А Мещеряков, забыв о приличиях, жрет, как голодная свинья, — за пятерых. Несколько раз он вызывал официанта, листал меню, делал новые заказы, лихорадочно засовывал в рот мясо и рыбу, будто за спиной стоял надсмотрщик с погонялкой, а завтрашнего дня начинался Великий пост. Покончив с ветчиной, схватился за креветочный салат, но тут же, не доев, переключился на жульен с курицей и грибами. Он напоминал похотливого кролика, который пришел в публичный дом и никак не может выбрать себе девочку, потому что глаза разбегаются.
— Это не тушенка с истекшим сроком годности, — повторял Мещеряков. — И не вонючая ставрида.
Приз, давно утоливший голод, посмеивался про себя над этим вахлаком, окончательно отупевшим в чеченских горах, и от скуки рюмка за рюмкой, глотал коньяк, не чувствуя опьянения. Смолил сигареты и думал о том, что правильно сделал, выбрав для делового разговора ресторанный кабинет, а не общий зал. Хоть посетителей немного и музыка громкая, базару никто не помешал бы, пришлось краснеть перед людьми за этого отморозка.
— Рамзан дает достойные деньги за твой товар, — Мещеряков разговаривал с набитым ртом, вытирал губы салфеткой, снова жрал и говорил. — И платит наличманом. Да, хорошие бабки… Но надо скинуть с цены двадцать процентов.
— Когда Фанера начинал переговоры с Рамзаном, речь шла вот об этой сумме, — Приз нарисовал на салфетке несколько цифр. — Они ударили по рукам. Это была окончательная цена, которая не подлежит обсуждению.
— Все на свете подлежит обсуждению.
Мещеряков выпил воды, взял из стаканчика зубочистку и с немым остервенением принялся ковыряться во рту. Понятно, что имеет в виду этот придурок. Рамзан и его бандиты сами перевозят товар с места до места. Они платят за прикрытие на самом высоком уровне. Капают на жало ментам, каким-то мелким и крупным чиновникам, от которых на самом деле ни хрена не зависят, но они не хотят лишиться своей копейки. Поэтому Рамзан хочет скидку в двадцать процентов. Возможно, это справедливые требования, но сегодня не базарный день.
— Если ты согласен, можешь получить аванс сегодня, — Мещеряков вытащил сигарету и пустил дым. — Хотя в таких делах авансов не бывает. Но Рамзан готов заплатить, хоть это против всех правил. Наш общий знакомый доверяет Фанере. И тебе тоже.
— Доставка груза от места до места — пять процентов его стоимости, — сказал Краснопольский. — Ты сам знаешь расценки. Пять — и на этом точка.
Мещеряков упрямо покачал головой.
— Это особый груз. И расценки выше.
— Еш твою мебель, — Приз начинал злиться. — С чего это вдруг Рамзан опускает цену, когда они с Фанерой обо всем договорились? И почему я должен своими руками чужое дерьмо разгребать? И еще радоваться? Пусть Рамзан приезжает сюда из Европы и ведет переговоры с Фанерой. А я ухожу в сторону.
— Конечно, ты можешь разорвать договор и все такое. Но, как говорят умные люди на Кавказе: разлившись на блоху, не надо жечь кальсоны.
— Почему-то я раньше не слышал этой великой мудрости кавказских народов.
— Все еще впереди, — усмехнулся Мещеряков.
Видимо, он представил себя, что ждет Краснопольского, если тот пойдет на попятную. Чеченские бригады стригут купоны во многих российских городах. Среди ментов есть платные осведомители. Краснопольского, куда бы он ни подался, где бы не лег на дно, ждет печальный конец. И Фанера с его авторитетом и связями не поможет.
Приза вычислят, найдут, для затравки отрубят руки. Потом вырежут язык. И ради праздного озорства зададут много бессмысленных вопросов, на которые он уже не сможет ответить. Будет мычать, как корова, и харкать кровью. А дальше… Ему придется умирать долго и трудно. Конечно, есть шанс податься за границу, но спокойной жизни не будет и там. Еще можно принять постриг, уйти в монахи, найти временное убежище за церковными стенами. Полоть огород, чистить картошку, вывозить на поля навоз, класть кирпичи, выполняя повинность. Ночами, когда послушники спят, трахать кор