– Что-то понравилось? – спросила она.
– Это все же лучше, чем то, на что мне пришлось смотреть раньше. – Он поискал что-то взглядом. – Что ты сделала с Неваном?
– Он спускается.
– Ясно. – Глаза Марсалиса снова вернулись к экрану. – Надо отдать должное вам, людям, вы здорово это умеете.
– «Вам, людям»?
– Чистокровным. Немодифицированным. Ты только посмотри на это. – Забинтованной рукой он махнул в сторону жизнерадостной картинки на экране. – Они безупречно движутся в ногу. Коллективный разум. Ничего удивительного, что из людей получаются такие хорошие солдаты.
– Какая ирония – услышать это от тебя, – желчно сказала Севджи. – Комплименты от генетически запрограммированного на сражения воина.
Он улыбнулся:
– Эртекин, не верь всему, что говорят по визору.
Звякнул лифт, из него вышел Неван, сопровождаемый Батталом Явузом. Лицо тринадцатого было перевязано, сломанная рука – тоже. Казалось, он в хорошем настроении.
– Еще встретимся! – сказал он Марсалису и поднял поврежденную руку. – Наверно, когда рука заживет.
– Конечно. Где я живу, ты знаешь. Приходи, как поправишься.
Явуз, казалось, был сконфужен:
– Извини за это, Карл. Если бы я знал, что он собирается…
– Забей. Ничего страшного не случилось. – Карл поднялся и хлопнул турка по плечу: – Спасибо, что приехал, здорово было тебя повидать.
Севджи наблюдала за Неваном с некоторого расстояния, будто коршун.
– Может, проводить вас к вертолету? – спросила она Явуза.
Он помотал головой:
– Незачем.
– Но если…
Марсалис ухмыльнулся:
– Стефан, покажи ей свою лодыжку.
Как будто участвуя в каком-то общем представлении, француз потянул вверх левую штанину. Голень над самой косточкой плотно охватывала блестящая черная лента немногим шире браслета мужских часов. На одной ее кромке без устали мигал крохотный зеленый огонек. Не то чтобы Севджи действительно была удивлена, но все же у нее на миг перехватило дыхание.
– Выездная манжета, – сказал Явуз. – Без нее никто из поселения не выходит. Стефан не причинит мне вреда.
– А если он стащит манжету? Найдет способ ее ослабить?
– На ней защита от вмешательства, – на удивление кротко сказал Неван, – по принципу «волчьего капкана». Срабатывает при любой попытке воздействия. Хотите знать, что тогда происходит?
Она и так знала. Наручники «волчий капкан» имели долгую и неприятную историю, которая для Севджи была неприятной вдвойне по личным причинам. Новости об искалеченных военнопленных мусульманах в Америке преследовали ее отца, когда тот собрался эмигрировать: в последние несколько недель перед тем, как он навсегда покинул Стамбул, его почта ломилась от написанных с грамматическими ошибками угроз. Яростная полемика по всем каналам, ее дешевая и агрессивная язвительность отодвинула на задний план собственную борьбу Мурата с культурной средой и совестью. Западные эксперты гневно парировали обвинения в военных преступлениях с применением модифицированных наручников для шариатских наказаний во многочисленных самопровозглашенных исламских республиках, и их заявления некоторое время принималась за чистую монету, но затем, когда выяснилось, кто продает борцам за чистоту ислама калечащие технологии, веры им не стало. Мурат, невзирая на кислый привкус лицемерия обеих сторон, все равно покинул Турцию и никогда не оглядывался назад.
А потом Севджи и самой пришлось иметь дело с «волчьим капканом», словно эти наручники были каким-то семейным проклятием.
– Она работала в полиции, Стефан, – раздался из-за плеча голос Марсалиса, заполняя собой тишину, возникшую, когда Севджи неожиданно замолчала, – так что, думаю, она этих штук навидалась.
Да, она работала в полиции, но близкое знакомство с «этими штуками» ей довелось свести только однажды. Не прошло и двух лет с тех пор, как она стала копом, когда на сто восьмой участок, как бомба, обрушилась проверка отдела внутренних расследований. Проверялась группа полицейских, с которыми Севджи была знакома; эти детективы не раз использовали такие наручники для особо несговорчивых подозреваемых, вероятно, чтобы – хотя, блин, как постичь логику таких людей? – получить показания. Во время следствия давление в какой-то момент стало совершенно невыносимым. Молодую Севджи Эртекин разрабатывали из-за ее знакомства с подозреваемыми, и длилось это недолго, но ей все равно пришлось постоять на рассвете на неком поле в окрестностях Нью-Йорка, глядя, как льнет к перепаханной земле туман, и прислушиваясь к скребущим звукам… А потом – стараясь подавить рвотный рефлекс, когда снабженный искусственным интеллектом робот-копатель аккуратно вскрыл слой, под которым оказались три пятинедельных трупа и, отдельно, оторванные «капканами» кисти рук.
Добро пожаловать в полицию Нью-Йорка.
Некоторое, пусть и слабое утешение – посмотри с другой стороны, Сев, как посоветовал ей тогда не замешанный в это дело сослуживец, брат по оружию, – было в том, что наручники, давно запрещенные в Союзе, нелегально появились в сто восьмом участке благодаря иисуслендскому шурину одного их изобличенных детективов, старшему офицеру частного полицейского подразделения Алабамы. Правоохранительные органы Республики – кто бы сомневался! – до сих пор использовали «капканы» вопреки трем международным соглашениям и их номинальной ратификации везде, за исключением лишь Иллинойса.
Посмотри с другой стороны, Сев.
Отдел внутренних расследований оставил ее в покое довольно быстро, офицер Эртекин не была привлечена к делу в качестве соучастницы; более того, ее образцово-показательная лояльность сослуживцам, которая не шла в ущерб выполнению долга, была замечена начальством и впоследствии помогла оказаться в убойном отделе Центрального района.
Посмотри с другой стороны, Сев.
Плакать по мертвецам с поля особого смысла не было – у всех троих имелись судимости за провоз через границу секс-рабынь. Они обещали молодым гражданкам Республики прибыльную и непыльную работенку, расписывая ее в самых радужных красках, а потом с помощью насилия и батареи добивались от большинства безропотного предоставления отверстий своего тела самым бедным ньюйоркцам.
Севджи находила в этом то самое слабое утешение, о котором ей говорили. Всю весну она смотрела с другой стороны, но в конце концов все-таки обрушилась в воспоминания о вони разлагающейся в утреннем тумане человеческой плоти. В тот день в ней что-то переменилось – и подтверждение тому она нашла в глазах Мурата, когда чуть позже пришла к нему в гости. В тот день он перестал убеждать дочь, что существуют карьеры куда более завидные, чем карьера копа, – возможно, потому, что понял: если уж это не заставило ее бросить полицию, то ничто не заставит.
Неван опустил штанину, и Севджи вернулась в настоящее. В фойе больницы повисла тишина.
– Я думала, в Европе они под запретом, – сказала Севджи, чтобы прервать эту тишину.
– Да, когда дело касается людей, – согласился Неван, стрельнув в Марсалиса взглядом. – А когда дело касается тринадцатых, никакие предосторожности не излишни. Так, марсианин?
Марсалис пожал плечами:
– Я бы сказал, это зависит от того, насколько эти тринадцатые умны.
Без единого слова и движения он смотрел, как Явуз уводит француза и сажает его в ооновскую «каплю». Можно было представить, что его лицо вырезано из антрацита. Только когда автомобиль плавно отъехал, он перевел взгляд на экран над головой, где по-прежнему мельтешила танцевальная труппа, и в морщинках около его глаз что-то изменилось. Севджи сочла, что это гримаса отвращения, но не могла хоть сколько-нибудь уверенно сказать, на что или на кого оно направлено, и решила, что Марсалис, наверно, и сам этого не знает.
Так что они отправились обратно в служебную квартиру, ими двигала какая-то объединяющая сила, ощущение, что там осталось нечто, что необходимо забрать. Они шли пешком, потому что было не слишком холодно и не слишком поздно, и, может, еще потому, что обоим требовалось провести какое-то время под открытым небом. Они заблудились, но не подключили голографический поисковик на магнитном ключе, а попытались, насколько это было возможно, сориентироваться относительно моря и в конце концов оказались внизу и в начале поднимавшейся под небольшим уклоном Moda Caddesi. Она должна была привести их к колиновскому кварталу. Склеенная рана Карла зудела от прохладного воздуха.
В какой-то момент Эртекин задала ему вопрос, который давно вертелся на языке:
– Когда ты узнал, что он попытается тебя достать?
Карл пожал плечами:
– Когда он сказал мне об этом. Через пару минут после того, как вы с Батталом ушли.
– И тебя совсем это не обеспокоило? Ты даже не позвал нас.
– Если бы я вас позвал, он напал бы сразу. И ничего не сказал бы.
Некоторое время они шли в молчании. Их окружали жилые кварталы Фенербахче с увитыми листвой балконами (с некоторых до сих пор слегка капало после недавней поливки). На одной глухой стене красовалось изображение Ататюрка[58] с пронзительным взором и четкой линией бровей. Над его головой красовалось изречение, которое Карл неоднократно видел в свои предыдущие визиты и поэтому запомнил перевод. NE MUTLU TURKUM DIYENE – «Как счастлив говорящий „Я – турок“!» Кто-то (видимо, используя перчатки-гекконы) вскарабкался на стену и черным баллончиком пририсовал к его рту пузырь с еще какими-то турецкими словами. Их Карл не понял.
– Что там написано? – спросил он Севджи.
Та задумалась над переводом:
– Э-э… Облысение по мужскому типу – более серьезная проблема, чем вы думаете.
Он посмотрел на заметные залысины национального героя и хмыкнул:
– Неплохо. Я думал, там что-то исламское.
Севджи покачала головой:
– У фундаменталистов плохо с чувством юмора. Они бы просто изуродовали портрет.
– А ты?
– Это не моя страна, – отрезала Севджи.