Так вот этот любвеобильный Юрий Николаевич в очередной раз нашел себе новую пассию. И очень, по мнению собеседниц Олега, молодую – «ей еще и пятидесяти не было». И это очень могло обидеть Нину Ивановну, столько раз прощавшую своего неверного соседа. Действительно, погулял в молодости, а после шестидесяти пяти мог бы и остепениться.
А эта новая его краля – пробы негде ставить. Все деньги с Вавилова тянула. Он, возможно, и решил к Нине Ивановне подкатиться, денег в долг взять. Как обычно – без отдачи. Да что с нее возьмешь? Одно слово – Горюнова.
Глава 3
Этим утром в юридической конторе Никиты Сергеевича Рубина было многолюдно.
Савенков не стал прорываться без очереди. Он спокойно сел на свободный стул рядом с секретаршей и стал ждать. Ждать пока она по звонку шефа на минутку заскочит в его кабинет. Этого времени хватило, чтоб под недоуменными взглядами посетителей пролистать журнал учета клиентов, еженедельник и несколько документов, лежащих на столе «командного пункта».
Очевидно, Савенков нашел в этих бумагах нечто, позволяющее больше не томиться в очереди. Когда пришла секретарша, он встал из-за ее стола, протянул свою визитную карточку и громко произнес:
– Передайте Рубину, что мне нужна срочно встреча. Я по делу об убийстве гражданки Горюновой…
Если это подозреваемый, пусть даже потенциально, то все его действия воспринимаются несколько иначе, под особым углом зрения.
А Рубин явно суетился. Нет, он не был испуган. Но был излишне приветлив и услужлив. Он выскочил из своего угла, пожал руку в легком поклоне, затребовал для гостя кофе, предложил расположиться у приставного столика, не сев при этом первым… Возможно, он всегда такой. Но после того, что Савенков увидел на столе у секретарши, у него был повод насторожиться.
– Надеюсь, вы знаете, Никита Сергеевич, зачем я здесь?
– Увы… Ни сном, ни духом, как говориться… То есть, я знаю, что моя клиентка госпожа Горюнова убита в субботу, но это все… Вы, Игорь Михайлович, как я понимаю, частный детектив. Агентство «Сова». Красиво! И со смыслом – даже ночью все видит и слышит.
– И очень когти цепкие. Захватит кого – не выпустит.
– У вас прямо зловещий тон, Игорь Михайлович. Если вы меня решили зацепить, то зря. Пустой номер. Горюнова – просто клиентка. Имущественный вопрос. Детали, уж извините, от вас скрою. Так требуют наши правила. Известная вам юридическая этика.
– Этого я и не требую… Но скажите мне, в котором часу вы пришли в квартиру Горюновой в субботу?
– Стоп! Не надо меня так грубо ловить… Не был я у Горюновой в субботу двадцать пятого числа.
– Отлично… Понятых у нас хватит. Я вызываю следователя для изъятия еженедельника вашей секретарши.
– Зачем?
– Там есть хорошая запись за пятницу: «Согласовать встречу с Горюновой на 9.30». И стрелочка на субботу. А в субботу вы не работаете, значит, встреча на ее квартире. А убита она была в девять тридцать… Дальше объяснять?
Рубин отскочил к своему столу, схватил трубку прямой связи с секретаршей и прокричал:
– Анастасия, немедленно уничтожь свой еженедельник. Немедленно! Сожги, порви, в туалет спусти… Новый заведешь!
Савенков во время этой тирады встал и, подойдя поближе к Рубину, ехидно прошептал.
– Зря вы, Никита Сергеевич, так явно себя выдаете. Важна не запись, а ваша реакция на нее. Значит в ней что-то страшное для вас… Но представьте: у вас в приемной сейчас пять – шесть свидетелей, которые на суде сообщают, как после вашего звонка испуганная Анастасия схватила еженедельник и побежала в туалет…
Рубин опять поднял трубку:
– Настя, ты еще не ушла? И не надо. Оставь все как было.
Они вернулись к приставному столику и заняли исходную позу, погрузившись в мягкие кресла.
– Вы правы, Игорь Михайлович. Эта запись и моя реакция… дают основание подозревать. Но не был я у Горюновой в субботу. Хотел, но не был. Не получилось. По семейным обстоятельствам.
– И алиби есть?
– Есть.
– Жена засвидетельствует?
– Нет… Любовница.
– Тоже не самое беспристрастное свидетельство. Ваша дама – заинтересованное лицо, некоторым образом… Крутится у меня в голове коронная фраза нашего великого Станиславского: «Не верю!»
– Понимаю… Но я действительно не был у Горюновой в субботу утром. Хотел, но не смог… оторваться… Плохо еще, что Анастасия действительно с ней договорилась.
– Плохо, Рубин, не только это… Вещи в квартире Горюновой разбросаны. Но только крупные. Шкафы не трясли, ящики не вскрывали. Искали нечто крупное. Чемодан, например. А вы единственный, кто знал, что хранила у себя Нина Ивановна.
– Но вы же знаете. Значит, не я один был в курсе.
– Молодец, Рубин. Вы вновь обретаете форму. Шок прошел… Скажем так, вы один из немых, кто знал о чемодане с однокрылым орлом… Кстати, как вы узнали о ее смерти? Газеты об этом не писали. Вездесущее телевидение не передавало. Телефон Горюновой молчал… Колитесь, Рубин.
– Мне вчера позвонили.
– Кто?
– Не знаю. Он не назвался. Он сообщил о ее смерти и сказал, что я главный подозреваемый. И еще он сказал, что чемодан не нашли.
– И что хотел этот инкогнито?
– Встретиться хотел. В каком-нибудь пустынном месте… Я бросил трубку. Очень трудно разговаривать на такие темы без подготовки. Да еще с неизвестным.
– Хорошо, Рубин. Ваша версия мне понятна. Ее трудно подтвердить, но трудно и опровергнуть… Будет правильно, если вы будете сразу же сообщать мне и о таких звонках, и обо всем, что связано с этим делом… Следователь, кстати, может вас и не вызвать. Раз в квартире нет чемодана, то, возможно, нет и связанных с вами бумаг. А самому вам проявлять инициативу нет никакого резона…
Его взяли в квартире… Дима Назаров долго стоял под мощной струей прохладного душа и не слышал настойчивых звонков в дверь. Он понял, что происходит, только тогда, когда до него донесся грохот ударов и шум вышибаемой входной двери… А через несколько секунд слетела с петель и дверь в ванную комнату и к голому Дмитрию заглянули ребята в бронежилетах и с автоматами… Не выключая воду, он поднял руки вверх.
Если бы его арестовали на улице или даже в его редакции – было бы не так обидно. Он был в шоке, а эти сатрапы просто издевались над ним. Им почему-то срочно понадобилось предъявить его понятым и снять отпечатки пальцев. И все это они проделали пока он был еще в том самом первозданном виде. При этом и понятые, и капитан криминалист были, некоторым образом, женского пола.
Тогда он воспринял все это как самое большое унижение в своей жизни… Дима Назаров просто не знал, что его ждет в ближайшие дни…
Обыск провели очень быстро. В четырехкомнатной квартире с кладовками, антресолями, старинными книжными шкафами можно было «шмонать» три дня. Но знать бы – что искать…
Рубашка со следами крови лежала на полу ванной под рухнувшей только что дверью. Найдя ее, следователь Бухонин сразу решил, что этого достаточно не только для привлечения «купальщика» к ответственности, но и для его осуждения. Тем более что криминалист подтвердила с ехидной улыбкой, что «следы в квартире Горюновой совпадают с отпечатками голого мужчины…»
Нельзя сказать, что Дмитрий совершенно перестал соображать. После подписания всех протоколов, когда его уже собирались выводить, он попросил разрешения взять с собой блок «Мальборо» и большую полукилограммовую пачку индийского чая. Он был интеллигентным и образованным человеком и знал, что там самое большое богатство – курево и чифир… Правда, его знания о нравах и порядках в СИЗО на этом заканчивались.
Он думал, что его сразу же посадят в камеру. И непременно в одиночку, где будут толстые решетки на маленьком окне под потолком.
Но до камеры было еще далеко. В довольно большой комнате с грязными кафельными стенами и единственным столом в центре его заставили раздеться. Предстояло нечто вроде регистрации и медосмотра. Потом Дмитрий узнал, что это называется «сборка».
У него еще раз взяли отпечатки пальцев. Измерили рост, вес. Все это заносилось в «дело», заведенное на нового постояльца… В остальном он оказался очень удобным клиентом – ни особых примет, ни шрамов, ни татуировок, ни видимых признаков болезни.
Несколько часов он провел в камере, где проводился первый для него тюремный «шмон». Здесь ему снова пришлось снять с себя все. Одежду, после прощупывания каждого шва, отправили на санитарную обработку… Теперь пришла очередь самого Дмитрия. Обыскивали, заглядывая и ощупывая каждое углубление его тела.
Затем пришла очередь стрижки. Пока с него начисто снимали волосы, придавая вид уголовника, Дима подумал, что теперь его наверняка не отпустят. Не оправдают. На суде всем будет ясно, что не может быть честным человек с отсутствием намека на прическу.
Когда после бани, которая здесь называется «прожаркой», ему вернули одежду – узнать ее было трудно. Брюки превратились в нечто бесформенное. Химия съела всю синтетику в ткани, сделав из нее бугристую сизую тряпку. Исчезла и пластиковая молния на ширинке – от нее осталась лишь бурая клейкая полоска… Понятно, что не был возвращен ремень и шнурки.
Фотографируясь в фас и профиль, Дима еще раз представил свой вид – «был бы я народным заседателем, не поверил бы такому».
Камера по размерам могла бы быть одиночкой. Но в нее ловко вместились двухъярусные нары на восемь лежаков. Жителей же в этой «хате» было ровно двенадцать. Дмитрий довел их число до чертовой дюжины…
Машинально он делал все правильно. Он не сел на лежак у «кормушки», у дверного окна – это законные места «блатных». Он не суетился, не трепался, не казался слабым и униженным.
Его сразу приняли за «индивидуала», за такую темную лошадку, которую лучше не трогать. К нему даже возникло некоторое уважение, когда узнали, что новому их собрату «клеят убийство при отягчающих…» Два дня его не трогали.
Но Дмитрий не знал, что такое его состояние может продлиться лишь пару – тройку д