– Ты разочарована? – Тон Уилла совершенно нейтрален, но я ощущаю, как уколы становятся все горячее.
От необходимости отвечать меня спасает бармен, который подходит к столику с нашими напитками. Я с благодарностью принимаю свой, чокаюсь бокалом с пинтовой кружкой Уилла, прежде чем сделать долгий охлаждающий глоток, и смотрю в сторону бара, потому что это проще, чем смотреть на него.
Заглянув в поликлинику по дороге в «Вид на гавань», я воспользовалась наличием 4G в Сторноуэе, чтобы погуглить «Гордон Кэмерон + актер + Глазго». Нашла запись на сайте «Мэнди», бесплатной платформе по поиску работы для актеров и съемочных групп. На фотографии в учетной записи был изображен темноволосый мужчина подходящего возраста; он не улыбался, зубы были спрятаны. В его фильмографии не было ни одной работы, о которой я бы слышала, но в качестве контактного лица он указал свое агентство – «Джей-Эн энтертейнмент». Я набрала номер, глядя на гавань и придерживая волосы от ветра. И когда раздался звонок, высокий и резкий, только и успела подумать: «Не забирай это у меня, мама. Не надо». Когда раздался щелчок, свидетельствующий о начале записи сообщения, мое облегчение было слишком велико.
«Здравствуйте, меня зовут Мэгги Андерсон. Не могли бы вы дать мне контактный номер Гордона Кэмерона? Это личное дело. Он знает меня как Мэгги Маккей, дочь Вив. Я доступна по этому номеру. Спасибо».
– Я попала в аварию, – говорю я, не вспоминая ни о чем, кроме этого «не надо». Я смотрю на Уилла, прикасаясь к своему правому веку. – Анизокория – постоянно расширенный зрачок, результат тяжелой травмы головы. Когда мне было четыре года, я ударилась о лобовое стекло автомобиля.
Лицо за стеклом, рот раскрыт в форме идеальной круглой буквы О.
– Мама всегда говорила мне, что я просто отпустила ее руку и выбежала на дорогу. Она говорила мне это много раз. Но… – Я снова поднимаю вино. – Когда мне было лет четырнадцать, мама очень разозлилась и никак не могла успокоиться. Целыми днями. Иногда у нее такое случалось. И она сказала мне, что это была ее вина. Это она отпустила мою руку и выбежала на дорогу. У нее были навязчивые мысли, импульсы, и иногда она действовала в соответствии с ними. А я… Я пыталась остановить ее.
Уилл кладет ладонь мне на плечо. Я чувствую ее тепло через два слоя шерсти, прежде чем отстраняюсь.
– Она считала себя медиумом. Знала все о жизни и смерти. У нее были виде´ния. Она получала послания. Озарения. – Мои пальцы нервно и сердито постукивают по столу, и я сжимаю их в кулаки. – Она была одержима этими ужасными телешоу, где фальшивые медиумы бродили по кладбищам с искренними лицами. Обманывали убитых горем родственников, притворяясь, будто раскрывают убийства их близких. Мама хотела бы стать такой. Быть такой. Чтобы в это верили.
Я смотрю на Уилла; наконец-то я произнесла вслух то, о чем думала с тех пор, как увидела дату на свидетельстве о смерти и фотографию в «Сторноуэйской газете». Мамины светлые глаза, улыбка, которую она пыталась и не смогла скрыть.
– Что, если мама мне солгала? Что, если ничего из этого не было правдой? Что, если она заставила меня поверить в это?
– Ты думаешь, она выдумала всю эту историю с перерождением? – говорит Уилл.
Я использую его в качестве лакмусовой бумажки, возможно, даже исповедуюсь ему. И это неуместно, но в то же время кажется совершенно нормальным. Совершенно естественно. И я знаю, что не собираюсь останавливаться.
– Нет. Я не знаю. Мне было пять лет. То есть я не помню всего этого, но помню, что верила в это. Была уверена в этом абсолютно.
Но я также знаю, что для мамы лгать было все равно что дышать. Это тем более опасно, что она почти всегда верила в свою ложь. И в детстве, по крайней мере, я всегда была готова – слишком готова – выбежать на дорогу, чтобы спасти ее. Однако то, что произошло здесь двадцать лет назад, всегда казалось мне слишком сакральным, слишком незыблемым, слишком большой частью нас. Это определило нас, это была наша история – история, которую мы рассказывали снова и снова, как мантру, как клятву, как самый крепкий узел, который когда-либо связывал нас вместе. В груди снова щемит. Единственное время, когда мы были заодно. Воспоминания о стольких ссорах, стольких слезах… Все те моменты, когда я кричала, раненая и пристыженная, и всегда ужасно, невероятно одинокая: «Я ненавижу тебя! Я совсем не такая, как ты!»
– Но да. Что, если она это сделала? Она могла накрутить меня. Это не исключено.
Сжатые кулаки, горячие слезы. «Я Эндрю Макнил. Я Эндрю Макнил!» И мама, стоящая передо мной на коленях, держащая мои руки и смотрящая на меня с безмятежной улыбкой. «Да, это так».
– Может, она читала о нем, о его смерти. Знала, что он умер через несколько недель после моего рождения, и поняла, что это ей пригодится.
Потому что, хотя это единственное воспоминание всегда было ярким и острым и никогда не ослабевало, я не помню, чтобы повторяла: «Kill Merry» – снова и снова, пока она не прислушалась; я не помню, чтобы сходила с ума от шотландской передачи о путешествиях на остров Льюис-и-Харрис. Я не помню, зачем мы туда приехали.
Я смотрю в окно на здания портового управления и длинные причалы, уходящие в Минч. Несмотря на угасающий свет, вижу зловещие черные тучи на далеком горизонте.
– Или это мог сделать кто-то другой.
– Кто?
Я думаю о Гордоне Кэмероне. Даже если это клоун с моего дня рождения, ухмыляющийся золотозубый актер, который приходил на мамины званые вечера, это не значит, что он не был еще и режиссером-документалистом. Вполне возможно.
Я пытаюсь поймать взгляд Уилла.
– Не знаю. Может, это режиссер, который привез нас сюда, может, он как-то использовал маму… Может быть, у него были свои планы…
Настороженно-сомневающееся выражение лица Уилла вызывает у меня желание защищаться. Я знаю, что хватаюсь за соломинку, но то, что я узнала сегодня в мэрии, – это слишком сильное разочарование… возможно, слишком сильная правда… все сразу. И я чувствую необходимость дать отпор.
– Но как она узнала, Уилл?
– Что узнала?
– Как она узнала, что настоящее имя Роберта Рида – Эндрю Макнил? Если это был один и тот же человек, – а я думаю, что это так, – как она узнала?
– Хм… – Он откидывается на спинку стула. – Ты права. Она должна была знать о нем.
– Или ей мог сказать кто-то, кто знал. Может быть, даже кто-то веривший, будто его убили, и желавший привлечь к этому внимание.
– Хорошо, так почему бы тебе не спросить ее? – предлагает Уилл. – Твою маму.
– Я не могу. – И на этот раз вместе с горем и чувством вины приходит гнев. Гораздо сильнее, чем когда-либо прежде. – Она умерла.
– Черт. Прости…
Я пожимаю плечами, качаю головой. Сжимаю губы, глядя в окно. Потому что в сотый раз хочу рассказать Уиллу – хочу рассказать кому-нибудь – всю уродливую правду о том, почему я здесь на самом деле. И не могу.
– Господи, Мэгги… Ты действительно думаешь, что его убили? То есть я пытаюсь представить, что кто-то из них на самом деле мог прикончить человека. Юэн, скорее всего, заплатил бы кому-то другому, чтобы тот запачкал руки, а Брюс, который всю жизнь прожил на острове, сходит с ума во время весенних приливов… – Улыбка Уилла становится болезненной. – Алек может своими воплями довести кого-нибудь до смерти, я полагаю.
И именно его улыбка заставляет меня отречься от своего самолюбия. Это люди, с которыми Уилл живет, которых знает почти всю свою жизнь. Использовать его в качестве лакмусовой бумажки не просто несправедливо, это чудовищно бесцеремонно – даже для меня.
– Нет, – быстро говорю я. – Наверное, нет.
И это еще одна ложь. Судя по тому, что я узнала о Роберте, он не похож на самоубийцу, а тем более на героя. И несмотря на то, что я узнала сегодня, а может быть, и благодаря этому – пусть это уже не имеет ко мне никакого отношения, – мой ответ все равно «да». Я думаю, что он был убит.
– В любом случае с датами могла произойти ошибка, верно? – Я заставляю себя улыбнуться. – А может, перевоплощение работает не так, понимаешь? Может, есть какой-то период ожидания в семь с половиной недель или что-то в этом роде…
Уилл улыбается уже спокойнее.
– Немного отдыха на небесных курортах, прежде чем вернуться в угольную шахту?
Я улыбаюсь в ответ и чувствую медленное, тяжелое биение сердца о ребра – от странного чувства облегчения и поражения одновременно.
– Вы, ребята, будете ужинать у нас сегодня? – Джек выглядывает из-за барной стойки, и я быстро отстраняюсь от Уилла. – В ресторане много народу, но есть свободный столик на ближайшие пять минут.
– Я не против, если ты согласна, – говорит Уилл.
Вопреки всем своим инстинктам я киваю.
– Но потом нам, наверное, стоит возвращаться. На сегодня прогнозируется плохая погода. – Уилл улыбается, продолжая смотреть на меня. – Лучше перестраховаться, верно?
– Итак, – говорю я, как только официантка приносит нам еду и одаривает Уилла долгим, томительным взглядом, от которого я внутренне ощетиниваюсь, – расскажи мне, каково было расти на Килмери. Должно быть, это было классное место для детства.
– Дэвид, Донни и я практически все лето проводили на свежем воздухе. Плавали в озерах и море около Шелтерид-бэй или Лонг-Страйд. Гонялись друг за другом по острову или играли в войнушку в Долине Призраков. Подножие Бен-Уайвиса было хорошим местом для пулеметных гнезд. – Уилл усмехается. – Чарли называл нас «Три чучела».
– Должно быть, иногда бывало очень одиноко…
Уилл пожимает плечами.
– Не так уж и одиноко, когда не знаешь ничего другого. К тому же были еще Хизер и Шина. – Он корчит гримасу. – Пусть даже они были девчонками.
– Келли сказала, что Шина всегда была неравнодушна к тебе.
– Ну да. Можешь себе представить, каково это – расти на маленьком острове? Сплошные гормоны, и девать их некуда. – Он ерзает в своем кресле, и меня очаровывает его неловкость. – В общем, все больше семей стало переезжать в Урбост. А потом мы все разъехались по школам: я и Иэн – в Глазго, все остальные – на Льюис. В итоге Шина и Дэвид встречались почти всю среднюю школу.