– В гостиной у Айлы висят его фотографии, – замечаю я.
– Да, она считает, будто он пердит солнечным светом… ну да ладно. – Уилл смеется. – Последний раз я видел его, когда он приезжал на Рождество. Он хороший парень.
– А что случилось с Кенни?
Уилл наливает мне еще вина.
– Я слышал историю о том, что он отправился один на «Единстве», до самого шельфа, хотя в основном работал на берегу, – и в открытом море выпал за борт. Судно было найдено, но, как и в случае с Робертом и Лорном за несколько недель до этого, его тело так и не обнаружили.
– Подожди. – Я замираю, не донеся бокал с вином до губ. – Ты хочешь сказать, что Кенни Кэмпбелл погиб сразу после Роберта и Лорна?
Уилл кивает.
– По-моему, это случилось через несколько недель. Не знаю точно, когда именно.
– Это странно. – Более чем странно… Даже если принять во внимание слова Уилла о том, что «здесь много опасностей. Много того, что может тебя убить. Но только не люди».
Уилл пожимает плечами.
– Айла просто смирилась с этим, как сказал Юэн. Излила всю свою любовь на Дэвида. Горе меняет людей, как мне кажется. Иногда в лучшую сторону, а чаще всего нет. Взгляни на Алека. Не думаю, что он когда-либо пытался смириться со смертью Лорна. – Уилл морщится. – Конечно, что я могу знать о том, каково это – потерять кого-либо? От Чарли ушла жена, и он за одну ночь словно стал другим человеком.
– Жена Чарли ушла от него?
– Да, около пятнадцати лет назад. Но, я думаю, это было давно предрешено. Ходят слухи, что у Чарли был роман с кем-то на острове еще в девяностые годы.
– У Чарли?
Уилл смеется, но без тени юмора.
– Понимаю, может, это даже неправда, а просто островные сплетни. Но когда Мойра уехала, Чарли как бы… замерз. – Он вздыхает. – Как будто того веселого, беззаботного парня, который часами гонял нас по Лонг-Страйду, когда мы были детьми, или учил плавать в Лох-Ду, никогда не существовало.
Мы замолкаем, когда приходит официантка и забирает наши тарелки.
– Ладно, Мэгги, – говорит Уилл, когда она уходит. – Все это чертовски уныло. Расскажи мне что-нибудь о себе. Ты постоянно задаешь мне вопросы.
– Думаю, сегодня мы уже достаточно поговорили обо мне, – возражаю я, и мое лицо начинает пылать.
Уилл смотрит на меня слишком долго. Как будто он уже знает обо мне все, о чем я не расскажу ему даже под страхом смерти. Когда молчание между нами затягивается, я с трудом подавляю желание скрестить руки на груди.
– Я просто не настолько интересна, Уилл.
– А по-моему – очень даже настолько, Мэгги Маккей.
– Андерсон. – Я чувствую, как к лицу приливает кровь. – Я родилась в Крое, но мы переехали в Англию в…
– Ты шотландка? – Когда я киваю, он смеется и качает головой. – Ты шотландка, а я англичанин. Полагаю, ты сразу раскусила, что стоит за этим «традиция шотландцев – танцевать первый танец с местным жителем»?
Я улыбаюсь.
– Мама вышла замуж за моего отчима, Джеймса, когда мне было десять, и мы переехали в Эссекс, а затем в Хизер-Грин. После школы я поступила в Университетский колледж Лондона на факультет английской литературы и устроилась стажером, а затем и автором в женский журнал, о котором ты никогда не слышал.
– Ты все еще живешь в Хизер-Грин?
– Нет. У меня есть – была – квартира в Блэкхите. По безумно завышенной цене. – И в основном за нее платил Рави, который настаивал, что если ему придется жить к югу от реки, то либо там, либо нигде…
– Там ты жила с человеком, который подарил тебе кольцо? – Уилл слегка касается большим пальцем выцветшей белой полоски кожи на моем пальце, и я инстинктивно снова сжимаю руки в кулаки.
– Его зовут Рави. – Мой голос срывается. – Мы познакомились в университете. Дружили много лет. Мне казалось, что между нами возникло нечто большее. В прошлом году он попросил меня выйти за него замуж. – Я откашливаюсь. – И я не смогла придумать причину, чтобы отказать ему.
– Мэгги, – произносит Уилл, и, когда я смотрю на него, меня удивляет теплота в его взгляде. – Ты не должна мне ничего объяснять.
– У нас были ужасные отношения, – говорю я. Потом смеюсь, и почему-то это звучит нормально – чисто и ясно. – Я имею в виду, что они были действительно ужасными. – Осушаю бокал. – Даже по моим меркам.
Я не буду рассказывать Уиллу, как долго репетировала разговоры с Рави. Репетировала их перед зеркалом, чтобы он не смог заметить какую-то слабость или недостаток, о котором я не подозревала. Я ставила смайлики в телефонных сообщениях, зная, что он заметит, если я не сделаю этого. Я старалась не говорить слишком громко или слишком тихо, слишком жизнерадостно или слишком сдержанно. Я делала все, чтобы избежать его нетерпеливой заботы, его непринужденной снисходительности, его бесконечного разочарования. И уж точно не скажу Уиллу, что иногда я все еще веду эти воображаемые и глубоко нездравые разговоры. Потому что – хотя я ненавидела быть с Рави, ненавидела то, какой маленькой и слабой он заставлял меня чувствовать себя, – не могла избавиться от ощущения, что, возможно, он прав. Может, мне действительно нужен кто-то, кто будет меня сдерживать. Может, он действительно был единственным, кто уберег меня от того, чтобы меня сорвало с места и унесло прочь.
Я думаю о докторе Абебе. «Может быть, вам стоит немного побыть одной, Мэгги… Проверьте это на практике».
– Эй. – Уилл протягивает руку через стол и берет обе мои холодные ладони в свои, осторожно разжимая мои пальцы. – Я не должен был спрашивать.
– Прости.
– Всё в порядке.
Он продолжает смотреть на меня все так же пристально, и тепло от его взгляда распространяется по моей коже.
– Послушай, я давно хотел сказать… – Он качает головой. – Знаешь, ты можешь приходить на ферму. В любое время. Я имею в виду, я буду рад тебе всегда. Ну, если у тебя закончится сахар или еще что-нибудь, или просто, не знаю, чтобы увидеть меня… В любое время. По любой причине. – Он сжимает мои ладони, внезапно ставшие липкими, и я не могу сдержать дрожь, которая пробегает по моему телу, и мурашки, которые появляются на моих предплечьях.
– Хорошо. – Я не говорю больше ничего. Не могу. Потому что, когда я убираю руки, мне уже не хватает не только его тепла. Мне не хватает его. И я не знаю, что с этим делать.
– Мы когда-нибудь поговорим об этом, Мэгги? – спрашивает Уилл, указывая сначала на себя, а потом на меня, на мои руки, покрытые мурашками. – Или просто будем все ближе и ближе подходить к тому, что собираемся сделать, никогда не говоря об этом вслух?
– Извини, – говорю я, вставая. – Мне нужно в туалет.
В туалете останавливаюсь у раковины и омываю запястья прохладной водой. Я смотрю на себя в зеркало. Я похожа на ту Мэгги, которую помню лишь смутно. У той Мэгги спутанные волосы, румяные щеки и ясные глаза. Всю свою жизнь я хотела быть кем-то – кем угодно – кроме себя, и вдруг мне это надоело. И я устала отказывать себе во всем, чего хочу, потому что мне стыдно, или страшно, или я думаю, что не заслуживаю этого. Я помню мамин смех, когда мы бежали по пляжу под дождем и раскатами грома, и натянутый нейлон нашего воздушного змея трещал на ветру. Я помню, что из всех вещей, которые мама ненавидела, она больше всего ненавидела трусость.
Когда я возвращаюсь к столу, Уилл смотрит на меня с обеспокоенным выражением лица.
– Прости меня, Мэгги. Я не должен был этого говорить. Забудь, что я…
– Дождь не прекращается, – говорю я, не садясь на свое место.
– Мэгги…
Я вспоминаю, как забилось мое сердце лишь оттого, что он коснулся моей руки тыльной стороной ладони в пространстве между нашими креслами, где никто не мог видеть.
– Портье только что сказал мне, что погода на западе сильно ухудшилась. Лучше перестраховаться, как ты и говорил.
Уилл ненадолго прикрывает глаза.
– Верно. – Он встает, снимает плащ со спинки стула.
Я беру свой плащ и смотрю на Уилла, пока он наконец не оглядывается на меня.
– Поэтому я забронировала для нас номер, – продолжаю я.
– Боже, Мэгги, ты дрожишь, – замечает Уилл.
– И ты тоже.
Он смеется – возможно, от нервов.
– Наверное, да.
Мы стоим лицом друг к другу посреди крошечного гостиничного номера, оформленного в разных оттенках коричневого, и крепко держимся за руки. Я вижу крошечные красные прожилки в белках его глаз, большие черные зрачки. Уилл наклоняется еще ближе, касается своими губами моих, отстраняется.
– Ты уверена?
И я без колебаний киваю. Потому что – хотя кажется невероятным, что я могу быть хоть в чем-то уверена, хотя есть тысяча причин, по которым эта идея просто ужасна, – я не собираюсь отступать. Я давно не доверяла себе, не была уверена ни в чем, но здесь и сейчас эта уверенность вдруг пришла ко мне.
Я касаюсь его лица, и меня пробирает дрожь, когда он закрывает глаза… когда я слышу его учащенное дыхание. И я целую его без всякой нежности, неуклюже и так настоятельно, что он теряет последние остатки нерешительности и крепко прижимает меня к себе. И так же крепко целует в ответ.
Спотыкаясь, мы делаем шаг к кровати, и Уилл отпускает меня, чтобы присесть на ее край. Он стягивает с меня джемпер и футболку, прижимается лицом и губами к горячей коже моего живота, пока я сражаюсь с лифчиком. Когда он накрывает ладонями мои груди, я скидываю свои джинсы, одновременно расстегивая молнию на его штанах. Уилл выводит слова на моей коже, шепчет их, но я тянусь вперед и толкаю его обратно на матрас. Мне не нужна прелюдия. Мне не нужна нежность. Они мне не нужны. Мне нужен только он.
Я сажусь на него верхом, и он выдыхает что-то неприличное, подается навстречу мне, хватает меня за бедра. Его лицо раскраснелось, я вижу, как бьется пульс на его шее. Я дергаю и тяну за одежду, пока не обнажаю его в достаточной степени, вырываю презерватив из его рук, раскатываю нетерпеливыми пальцами. А потом снова опускаюсь на Уилла с такой силой, что мне становится больно. Он стонет, притягивает меня ближе, чтобы поцеловать, и мы двигаемся навстречу друг другу без усилий; слишком быстро, слишком резко. Такое ощущение, что я занимаюсь сексом впервые в жизни, и я почти в па