– Потрясающе, правда? – Его глаза все еще сияют. – Просто потрясающе.
– Как…
– Тело мумифицировано. Профессор Хиггинс считает, что оно было закопано в торфе, прежде чем его похоронили здесь. – Он ухмыляется. – Я имею в виду, это чертовски удивительно. Он выглядит так, будто его могли похоронить год назад, верно? Но всё – все артефакты, которые мы нашли на данный момент, – относится к позднему бронзовому веку. Ему должно быть три тысячи лет. – Его глаза расширяются. – По меньшей мере.
Я смотрю вниз на дождь, барабанящий по брезенту и уже образующий лужи. Мое сердцебиение замедляется, но кожа все еще стянута, мышцы напряжены.
– Как он умер?
– Мы не знаем точно. У него на черепе след от удара тупым предметом. На туловище, возможно, ножевые ранения. Нужно провести углеродный анализ костей, и тогда мы сможем установить достоверную причину смерти. Выясним точно, был ли он убит. Узна́ем, почему.
Но я знаю почему. Я думаю об этих коричневых кулаках, закрывающих его лицо. О кожаных ремнях вокруг его запястий. Вспоминаю все книги, которые читал в детстве. Так поступают люди. Они всегда так поступали. Чтобы защитить себя и тех, кого они любят. Гнев, насыщенный и глубокий, как печаль, обжигает мою кожу и замедляет биение сердца. Я вспоминаю, как мой отец разреза́л брюхо рыбы и разбрызгивал ее кровь над волнами. Мы жертвуем, чтобы нас не принесли в жертву. Мы отдаем все, что можем, чтобы быть в безопасности. Вот что действительно позволяет ослепительно-белому лучу продолжать гореть.
Глава 16
– Что сказала тебе Шина? – спрашивает Келли. – Ты выглядишь расстроенной.
– Ничего особенного. – Я пытаюсь пожать плечами, но не могу забыть, как смотрела Шина, говоря: «Здесь тебе небезопасно». – Просто еще раз сказала, что я должна уехать.
– Не обращай на нее внимания. Боже, она ужасная зануда!
Солнце уже выглянуло, но все еще прохладно, и все столики для пикников за пабом пустуют. Мы выбираем один поближе к огороженному краю скалы, с видом на узкий пролив и остров Льюис.
Фрейзер бежит к нам.
– Смотрите! Смотрите! Я нашел еще одну витую ракушку. – Он разжимает руку и протягивает ее Келли. – И в ней что-то есть.
– Это очередная улитка, – говорит Келли. – Просто положи ее обратно и будь очень аккуратен, хорошо?
Когда он исполняет ее указания, она корчит мне недовольную рожицу, и я смеюсь. Я вижу беленые коттеджи Лонгвика на другой стороне дамбы и узкий каменный мост, по которому мы с Джазом проезжали, когда я только прибыла. Тени облаков медленно перемещаются по серым скалам и коричнево-фиолетовым болотам.
– Давай, Фрейзер, садись и обедай, – приказывает Келли, открывая контейнер «Тапперуэр», и протягивает мне сэндвич. – Бекон, яйцо и коричневый соус. Полная гадость.
– А там что? – Я указываю на очередной пляж с белым песком чуть дальше по противоположному берегу. Он гораздо меньше, чем Лонг-Страйд или Большой пляж, больше похож на бухточку или небольшой залив.
– Холлоу-Бич, Пустой пляж, – говорит Келли. – К нему не ведет ни одна дорога, так что спускаться туда тяжело.
Это название крутится у меня в голове, пока я не вспоминаю слова Чарли, сказанные в доме Айлы.
– Это тот самый пляж, где после шторма нашли ялик малыша Лорна.
– Правда? – Келли смотрит в сторону пролива. Она вздрагивает. – Жутковато, как мне кажется… Как те монументы у Лонг-Страйда.
– Я хотела спросить – ты разговаривала со своими родителями с прошлых выходных? Спрашивала их о Роберте?
Келли перестает есть, ее сэндвич застывает на полпути ко рту.
– Нет. Извини.
– Они, должно быть, переехали в Блэкхауз вскоре после смерти Роберта, – говорю я, чувствуя, что начинаю проявлять назойливость или действовать на грани дозволенного, как в тот день в коттедже Айлы.
– Да. То есть я, конечно, не помню этого – мне было около двух лет. Но да, они купили дом у Юэна Моррисона где-то в девяносто четвертом, по-моему. Как я уже говорила, отец хотел стать фермером; бог весть почему это взбрело ему в голову.
– Но разве ты не говорила, что твои родители покинули Килмери в девяносто пятом? Ты знаешь, почему они это сделали?
– Вообще-то, мне кажется, это было в девяносто шестом, – быстро отвечает Келли, пожимая плечами. – Не знаю. Они никогда не говорили об этом. Тот шторм был самым сильным за последние десятилетия, даже если не брать во внимание число погибших. Он нанес большой ущерб. – Она качает головой. – Может, они поняли, что совершили ошибку, и предпочли отделаться малыми потерями, убравшись отсюда…
Я снова бросаю взгляд на Холлоу-Бич и белые вершины волн. «Это было тяжелоее, черное время».
– Наверное, это было ужасно.
Келли кивает, отворачиваясь, и начинает рыться в своей сумке. А когда поворачивается, чтобы передать Фрейзеру баночку с йогуртом, она снова улыбается.
– А может, папа просто был очень хреновым фермером… – Ее улыбка превращается в ухмылку. – Итак, перейдем к более интересным вещам: расскажи мне, что ты узнала в Сторноуэе.
Я позволяю ей сменить тему, потому что взгляд ее снова становится замкнутым, как это бывает каждый раз, когда я спрашиваю ее о родителях, и сегодня я не чувствую в себе сил размышлять: может, она тоже что-то скрывает от меня?
– Ну, Чарли был прав насчет дат.
– А-а. Значит, ты не будешь участвовать в шоу «За гранью веры: факт или вымысел для тебя?»
– Что?
– Это просто какое-то ужасное телешоу, которое любит Фрейзер. – Келли делает паузу. – Подожди. Ты когда-нибудь видела свое свидетельство о рождении?
– Конечно. – Но мой смех звучит слишком натужно, пока я пытаюсь вспомнить, видел ли я его на самом деле.
– Можно мне покататься с горки, мамочка? – просит Фрейзер.
– Ты доел свой йогурт?
В ответ он переворачивает баночку вверх дном, а затем спрыгивает со скамейки и бежит к мини-площадке на другой стороне сада.
– Итак, какие у тебя теперь планы? – спрашивает Келли. – Ты все еще собираешься писать свою историю? Все еще собираешься выяснять, был ли Эндрю убит?
Я откидываюсь на спинку стула и качаю головой.
– Не знаю. Вряд ли. То есть насчет истории – да, возможно, а вот насчет убийства – нет. – Мне совсем не хочется врать Келли, ведь я столько уже успела ей поведать – о себе, о маме… Но меня заставляет сдерживаться не только ее замкнутый взгляд или подозрение, что она или ее родители могут знать о Роберте больше, чем она говорит, – а то, что, по сути, мне всегда было проще доверять как можно меньшему числу людей. Безопаснее.
– Значит, перейдем к более интересным вещам, – произносит Келли, когда я умолкаю. – Вы с Уиллом провели вместе ночь в Сторноуэе. – Она поднимает брови. – Пожалуйста, скажи мне, что у вас был жаркий двенадцатичасовой секс-марафон.
Когда я не отвечаю, а вместо этого смотрю назад на пролив, Келли облокачивается на стол.
– Ну?
Я качаю головой, но осекаюсь и вместо этого слегка киваю.
– Что-о? – Ее возглас достаточно резок, чтобы на мгновение отвлечь Фрейзера от карабканья по лестнице. – О боже! То есть я, конечно, вела себя так, словно это и предполагала, – но я не думала, что ты на самом деле пойдешь на это. – Она хватает меня за руку и сжимает. – Боже мой, Мэгги! Ты теперь официально моя героиня. Ну и как он себя показал? Я имею в виду, мне определенно интересно.
Я чувствую, как пылают мои щеки, и выдавливаю из себя смех.
– Он был хорош.
– Хорош? Держу пари, что он был гораздо круче, чем просто «хорош»… Но ладно, я понимаю, что ты с уважением относишься к его чести. А я просто буду довольствоваться своими фантазиями.
Должно быть, что-то вспыхивает в моих глазах, потому что Келли отпускает мою руку и с восторгом хлопает в ладоши.
– Он тебе нравится!
Я качаю головой, прижимая к векам основания ладоней.
– Я просто… Я не знаю, что делаю, Келли. Я имею в виду, я едва с ним знакома.
– Только ты сама определяешь, что тебе делать, но если тебе нужны заверения, то я скажу, что Уилл – хороший парень. Действительно хороший.
– Я просто… не знаю. Я не должна так поступать. Действовать на основе иррациональных или импульсивных чувств – это именно то, чего я должна избегать. Должна брать на заметку такие вещи.
– Мэгги, послушай. Я многого не знаю. Большую часть советов по жизни я получаю от Кардашьян и Доктора «Прыщик»[29], но… похоже, ты лучше разбираешься в себе, чем большинство людей. – Несмотря на то, что она улыбается, взгляд у нее жесткий. – К тому же у тебя был секс с Уиллом Моррисоном. И я должна сказать тебе, что нет ничего более разумного, чем это.
Вопреки собственному желанию, я смеюсь, и, когда Келли смеется в ответ, я чувствую прилив симпатии, чистой благодарности, которая заставляет меня устыдиться своей паранойи, своих беспочвенных подозрений.
– С тобой всё в порядке, – продолжает Келли. – И если мне вдруг покажется, будто с тобой что-то не так, я скажу тебе, ладно? Обещаю. – Она подмигивает. – В обмен на это тебе нужно всего лишь вернуться со мной в магазин прямо сейчас, чтобы мы могли сказать Шине Макдональд, что ты видела член Уилла. Она умрет на месте.
Я тяжело приваливаюсь к стене телефонной будки, наблюдая за тем, как две чайки гоняются за пакетом из-под чипсов по направлению к разрушенной церкви, а в трубке раздаются длинные гудки. Перед моим мысленным взором все время возникает та газетная фотография; я постоянно думаю: «Что, если мама мне солгала? Что, если ничего из этого не было правдой? Что, если она заставила меня поверить в это?» Вспоминаю мамино лицо, залитое слезами, и все те моменты, когда я слышала: «Прости, Мэгги, прости…» Как мало мне было до этого дела, как редко я ей верила!
Гудки, гудки. Мое сердце бьется слишком быстро, а в горле пересохло; мне все время приходится сглатывать.
«Не отнимай это у меня, мама. Не отнимай». Потому что – даже несмотря на «9 апреля» в свидетельстве о смерти – мне нужно, чтобы ее слова не были ложью. Если даже в прошлой жизни я не была Эндрю Макнилом, то мне необходимо, чтобы мама этого не знала. Иначе я никогда не смогу простить ни ее, ни себя.