– Мне не кажется, что это медленно.
Он ухмыляется.
– Мы можем продолжить медленнее.
Поскольку мне ужасно хочется прикоснуться к нему, я протягиваю руку, чтобы прижать ладонь к его груди, к бледным мышцам живота.
– Пойдем со мной гулять под солнцем, Мэгги, – говорит Уилл. – И давай пообедаем с мамой и Юэном. Пожалуйста.
Я наблюдаю, как по его коже бегут мурашки.
– Это тоже не кажется медленным.
– Нет. – Впервые его улыбка делается неуверенной. – Наверное, нет.
– Я уверена, что Донни думает, будто я разобью твое сердце, – произношу я слишком тихо.
– Теперь мы говорим о Донни?
– Я не хочу разбивать твое сердце.
Он смотрит на меня.
– Тогда не надо.
Я наконец-то уступаю своей улыбке, этому чувству неизвестности и новизны.
– Я пойду с тобой в Особняк.
Уилл смеется и притягивает меня к себе, сжимая так сильно, что на мгновение мне становится трудно дышать. Он ослабляет хватку, утыкается головой мне в шею и держит меня так долго, что я не могу не почувствовать облегчение. И его, и свое. И когда в моей груди вспыхивает что-то похожее на счастье, как в тот день на пляже, я тоже позволяю себе почувствовать это. Я позволяю себе хотеть этого.
И я почти верю в это.
Биг-Хуз изнутри впечатляет не меньше, чем снаружи. Вестибюль просто огромен. Темные дубовые панели на каждой высокой стене, широкая грандиозная лестница с резными балюстрадами и зеленым бархатным ковром. Большие арки ведут в длинные мрачные коридоры. Стены увешаны живописными портретами, большинство из которых выглядят впечатляюще старыми: мужчины в полном облачении горцев, женщины в платьях с корсетами и замысловатых париках. На самой большой стене над двумя шкафами из вишневого дерева, в которых за толстым стеклом выставлено несколько дробовиков, висят устрашающего вида мечи и щиты.
В нише, освещенной электрическими свечами, – огромная картина в раме, на которой изображены Кора и Юэн, стоящие на парадной алебастровой лестнице: Кора в шелках цвета слоновой кости, Юэн в тартане Моррисонов – темные оттенки зеленого внутри квадратов из красных полос. На переднем плане, рядом с гранитной колонной, увенчанной мрамором, стоит высокий угрюмый мальчик в таком же килте и жакете и мальчик гораздо меньше, в серебристом костюме и с розовым галстуком-бантиком; он широко улыбается.
– Боже мой, это ты?
Уилл смеется.
– И Иэн. Мама и Юэн поженились в городской ратуше Глазго. Моя сестра, Хизер, вынуждена была остаться здесь, бедолага. Ветрянка. – Он усмехается. – Надо было видеть, какой чудовищный костюм они для нее приготовили…
– Вы слишком рано. – Юэн выходит к нам сквозь одну из больших деревянных арок. На нем еще один слишком строгий твидовый костюм, синий шелковый галстук. Я понимаю, что мы с Уиллом держимся за руки, и опускаю свою вдоль бока.
– Уже время обеда, – возражает Уилл.
– Дорогой мой мальчик, едва перевалило за полдень. Практически еще утро. – Он вскидывает бровь. – Она начнет хлопотать больше обычного.
– Ах, – говорит Уилл. – Ничего страшного. Мама любит кормить людей.
Когда они обнимаются, Юэн смеется так же искренне, как и всегда.
– А как ты, Мэгги? – спрашивает он, целуя меня в обе щеки. – Осваиваешься на новом месте?
– Почти, – отвечаю я, когда Уилл подмигивает мне. Я чувствую, что безумно нервничаю. – Может, я смогу помочь Коре?
– Это было бы очень любезно с твоей стороны. – Юэн указывает на самый широкий коридор. – Кухня – четвертая справа. Мы скоро придем.
Уходя, я слышу, как Юэн неловко откашливается.
– Хороший день сегодня, сынок.
Кухня такая же огромная, как и все остальное. Красивый кафельный пол, деревянные шкафы от стены до стены, гранитные рабочие поверхности, бордовая газовая плита с шестью дверцами. В помещении господствует огромный деревянный обеденный стол, накрытый на четыре персоны. Кора сидит за ним и нарезает салат-латук в миску.
Когда я вхожу, она поднимает глаза и, вытирая руки о чайное полотенце, одаривает меня смущенной и вежливой улыбкой.
Я напоминаю:
– Я Мэгги. Подруга Уилла.
Ее улыбка не исчезает, но в ней нет узнавания, что, возможно, и хорошо.
– Уилл здесь?
– Да. Он только что разговаривал с Юэном.
Я не могу встретить ее взгляд и в наступившей тишине вдруг понимаю, что веду себя по отношению к ней так же, как люди вели себя по отношению ко мне. Это своего рода откровение – то, насколько непроизвольно это случается: настороженность, неловкость, незнание, что сказать или как отделить человека от того, что он сказал или сделал.
Я бросаю взгляд на стойку, где лежит разделочная доска, полная нарезанных перцев и помидоров, и догадываюсь, что именно этим Юэн занимался до нашего прихода.
– Я могу закончить нареза́ть эти овощи? – спрашиваю я.
– Спасибо, дорогая, – отзывается Кора, возвращаясь к миске и нарезая салат. Она мимолетно улыбается. – Было бы неплохо.
Я импульсивно протягиваю руку, чтобы сжать ее плечо, но потом передумываю и отступаю к стойке. Потому что испытываю я отнюдь не сочувствие. И не понимание. Это гнев. Глубоко запрятанный и слишком горячий. Как чертовски несправедлива жизнь… Как неумолимо беспощадна… А мы все равно должны продолжать жить.
– Как продвигается сюжет, Мэгги? – спрашивает Юэн, откинувшись на спинку кресла. – Уилл сказал, что во вторник ты побывала в ратуше. Нашла то, что искала?
Мы ненадолго остались одни. После обеда Кора отправилась вздремнуть, а через полчаса Юэн отправил Уилла наверх проверить, как она там. Теперь я думаю: а не потому ли это, что Юэн хотел задать мне вопрос? Хотя я рада возможности тоже расспросить его, когда рядом больше никого нет.
– Да. – Я смотрю на него. – Я просто хотела проверить свидетельства о рождении и смерти Роберта.
– А-а… – Юэн кивает. – После того, как Чарли проболтался об Эндрю, да?
Я вспоминаю ту фотографию. Высокий размытый силуэт у поврежденного водой края – мне показалось, это мог быть Юэн.
– Я думаю… То есть я уверена, что Чарли просто хотел…
Юэн улыбается, похлопывает меня по руке.
– Все к лучшему. Такие вещи всегда в конце концов выясняются. Лучше всего, если это скажут те, кто знает.
Я делаю обжигающий глоток кофе.
– Вам нравился Роберт?
После небольшой паузы Юэн вздыхает. Он пристально смотрит на фарфоровое блюдо с дорогим на вид печеньем, стоящее между нами.
– Лучше спросить, нравился ли я Роберту? И ответ на него: ни в малейшей степени. Повезло ли мне родиться в семье Моррисонов? Конечно, повезло. Но от рождения люди не равны в правах и привилегиях; все, что каждый из нас может сделать, – это добиться лучшего, чем было. Как сказал бы Роберт, удачливому человеку очень легко говорить об этом. Он любил острова и землю, а мы, гебридцы, давно и прочно привязаны и к тому, и к другому, независимо от того, кому они принадлежат. – Он мрачно улыбается. – «У человека есть свой дом и своя ферма, и земля роднее его сердцу, чем плоть его тела». Роберт хотел владеть «черным домом» и фермерскими угодьями Ардхрейка. По крайней мере, он так заявлял. Снова и снова. На каждом собрании общины. У него не было средств, чтобы купить их. Вообще никаких. Однако для Роберта эта проблема была так же важна, как кровь или дыхание. Я не виню его за это. Но он-то, несомненно, винил меня. – Юэн пожимает плечами, и его глаза темнеют, а улыбка увядает от каких-то эмоций, которые он изо всех сил пытается скрыть или, возможно, не почувствовать. – Я сожалею о том, что с ним случилось. Он был еще молод. У него была маленькая семья. Но некоторые люди просто не живут. Они почему-то не могут жить. Таким был и Роберт. Больше о нем нечего знать.
Я смотрю на него и откашливаюсь.
– Вы помните что-нибудь о режиссере-документалисте, который приезжал сюда со мной и мамой?
На мгновение Юэн, похоже, удивлен этим вопросом.
– Кажется, его звали Гордон Как-То-Там. Или Как-То-Там Гордон. Из Глазго. Проныра. Разбрасывал вопросы, как обвинения, словно считал, будто находится на волосок от того, чтобы уличить человека во лжи. – Он качает головой. – За день успел достать почти всех.
Я вздрагиваю, когда вдруг слышу звук, похожий на выстрел. А потом еще один. Юэн перегибается через стол и снова похлопывает меня по руке, как раз когда в комнату возвращается Уилл, ведущий под руку Кору.
– Мама не спала, – поясняет Уилл и кивает в сторону большого окна. – Сомневаюсь, что она уснула бы под все это.
– Не волнуйся, дорогая, – обращается ко мне Юэн, когда раздается еще один громкий хлопок, на этот раз ближе. – Это просто компания охотников, гостящая в поместье. Ужасная компания из Эдинбурга, не отличит свою задницу от фазаньей, но в это время года у нас не так много заказов. – Он хмурится. – Дни, когда мы могли быть разборчивыми, давно прошли.
Кора поворачивается к радио, которое играет чуть слышно, и вдруг хлопает в ладоши.
– О, это наша свадебная песня, Юэн.
– Я уже давно не в форме, чтобы танцевать, – отвечает он, но улыбается, вставая и приглашая ее на вальс по кухонному кафельному полу.
Песня старая, смутно знакомая. Уилл закатывает глаза и улыбается мне.
– «Кланнад». Старая кельтская народная музыка.
Юэн смеется.
– Пригласи Мэгги на танец.
Уилл встает, протягивает руку.
– Не окажешь ли ты мне честь, Мэгги, станцевать со мной под эту ужасную песню?
И вот я уже танцую на огромной кухне с человеком, которого едва знаю, и его семьей, и в мире нет другого места, где бы я сейчас предпочла быть.
– «Я найду тебя, даже если на это уйдет тысяча лет»[30]. – Уилл ухмыляется, его ладонь прижимается к моей спине, а глаза становятся еще теплее. – Прямо заявление упорного преследователя, верно? Разве это лучше, чем «Don’t Worry, Be Happy»[31]