?
Глаза Юэна блестят, когда он смотрит на нас, а потом на Кору, его рука перемещается с ее талии на щеку.
– Это о любви.
И взгляд, которым он смотрит на Уилла, полон боли, горько-сладкий, с тем же темным гневом в сердцевине. Как трудно любить тех, кого мы собираемся потерять! Как тяжело, как до странного неожиданно осознавать, что мы всегда были готовы их потерять. Я думаю о той жаркой, темной комнате. Как невозможно смириться с тем, что мы всегда должны оставаться в одиночестве…
Глава 18
За три недели больше не было ни одной мертвой птицы. И, насколько я знаю, никаких ночных посетителей.
Но я не стала больше разжигать камин. И я опасаюсь оставаться ночью в «черном доме», с его ненадежным замком на входной двери и коллекцией мертвых ворон, которые теперь сложены за вешалкой в прихожей. И неважно, что призрак Роберта ведет за собой мою надежду. Я до сих пор не люблю ходить одна по ночам, слышать звуки за шумом ветра и волн, видеть силуэты в абсолютной темноте между Гробовой дорогой и горами, в Долине Призраков. Зная и сомневаясь, что там всегда кто-то есть. Наблюдая.
Я начала медитировать каждый день, тщательно фиксируя свои ощущения в дневнике доктора Абебе. Совершаю долгие прогулки на Роэнесс и к Прекрасному Месту или спускаюсь к Лонг-Страйду, чтобы устроить пикник с Келли и Фрейзером. И за эти три недели меня не посещают ни сны, ни ночные страхи. Даже просыпаясь, я чувствую себя спокойно.
Сегодня утром я слышу с запада звук квадроцикла Уилла. В полдень я пойду на ферму, и мы будем есть лепешки или сладкую кашу и пить крепкий черный кофе. Он попытается убедить меня остаться, а я притворюсь, будто меня нужно в этом убеждать. Солнце низко стоит в безоблачном небе; оно греет мою кожу через кухонное окно. На короткой траве сверкает иней. Я очень стараюсь жить этими моментами. Не поддаваться желанию смотреть только вперед, видеть только бедствия.
Я знаю, что делаю на самом деле. Я тяну время, потому что, несмотря ни на что, я счастлива. Я приехала сюда с целью – но эта цель предполагала только один ответ. И поскольку мне не понравился тот ответ, который я получила, – та истина, которая с каждым днем становилась все ближе, – я остановилась. Все сводилось к одному и тому же: счастье всегда делало меня трусихой.
Деньги с маминых банковских счетов теперь лежат на моих; их достаточно, чтобы я могла не думать о работе – или о жизни – по крайней мере какое-то время. Я смотрю на фотографию Роберта, все еще висящую на стене рядом с моим ноутбуком. Думаю о фразе Чарли: «У тебя есть вопросы, у тебя есть ответы». С тех пор я с ним не разговаривала, не желая, чтобы он злился на меня. Потому что каждое утро я сажусь за этот стол и притворяюсь, будто исследую жизнь Роберта, его смерть. Я притворяюсь, будто завтра поеду в деревню, чтобы снова попытаться дозвониться до Гордона Кэмерона. Притворяюсь, будто не рада, что никто больше не пытается меня напугать – если вообще пытался. Притворяюсь, будто все еще верю в возможность как-то подтвердить, что Роберт был убит и что мама была права насчет нас, насчет меня. Притворяюсь, будто все еще хочу знать. Потому что, если я не буду этого делать, чувство вины нахлынет снова, как цунами.
Когда спустя несколько часов Чарли и его собака Бонни проходят мимо «черного дома», это кажется неким знамением. Я снова смотрю на фотографию Роберта, стоящего на лугу; сложенные на груди руки, стоический хмурый взгляд.
– Знаю, – говорю я, вставая из-за стола. – Мне нужно попросить прощения.
Бросаю взгляд на вешалку в прихожей. И мне нужно задать ему последний вопрос.
Снаружи царит спокойная погода, на острове тихо; я даже не слышу знакомых звуков раскопок. На короткой прогулке от Ардхрейка до Большого пляжа я никого не вижу. Даже Особняк Лэрда выглядит безлюдным. Поднявшись на холм над Прекрасным Местом, я останавливаюсь. За ночь трава на лугу окуталась покрывалом из коротких, густых цветов. Насколько хватает глаз, они розовые, пурпурные и желтые. Махир Уилла. На солнце цветы становятся ярче, озерца – ослепительнее. Кролики скачут и резвятся по склонам. Теплый западный ветерок пахнет морем, он щекочет мою кожу. После дождя, холода и темноты это просто волшебно. Я вспоминаю, как лежала в постели, пока мама читала мне книгу про хоббитов и Шир. Еще один момент, которым можно жить…
Я пересекаю луг и поднимаюсь на обрыв. Дюны такие же белые и глубокие, как и раньше; к тому времени, когда я пробираюсь вдоль берега достаточно далеко, чтобы привлечь внимание Чарли, я уже настолько выдыхаюсь, что с трудом могу вымолвить хоть слово.
Увидев меня, он несколько секунд стоит неподвижно, а потом коротко взмахивает рукой. Чем ближе я подхожу к берегу, тем легче становится путь. Один раз я бросаю взгляд вверх, на длинный мыс Роэнесс, и, хотя знаю, что высматриваю одинокий силуэт, который наблюдал за нами с Уиллом, все равно поражаюсь, когда снова вижу его на краю высокого утеса. Он наблюдает. Я вздрагиваю от внезапной вспышки, затем еще от одной. Он не просто наблюдает. Он смотрит в бинокль.
Дрожь, пробегающая между лопаток, мимолетна, но ее достаточно, чтобы испортить мне настроение и напомнить о тех прогулках после наступления темноты.
– Это опять Сонни, – сообщает Чарли, пожимая плечами и улыбаясь, но улыбка не достигает его глаз. В одной руке он держит длинную удочку, а в другой – коробку с наживкой. – Он любит знать, что к чему.
– Может, мне стоит попробовать поговорить с ним? – спрашиваю я, прежде чем вспомнить, что я здесь, чтобы загладить свою вину.
– Это как биться головой о стену. – Чарли фыркает. – Сонни не любит гостей. И разговоров.
Мокрая и запыхавшаяся Бонни подбегает ко мне, прижимается головой к моей ноге и облизывает мне пальцы.
– Она будет ластиться к тебе только до тех пор, пока не поймет, что ты не можешь предложить ей ничего вкусного, – хмыкает Чарли. – Мы собирались на Лох-Ду, но весна наступила слишком резко. Бонни была на седьмом небе от счастья, когда увидела столько кроликов.
– Как ты, Чарли?
Он щурится от солнечного света.
– Нормально. А ты?
– Прости за тот день в коттедже Айлы, – говорю я, понимая, что неловкость между нами не исчезнет. – Когда я спросила тебя о том, кто поехал на фестиваль виски. Ты имел полное право разозлиться.
Маклауд качает головой и смотрит на горизонт.
– Я злился в основном на себя. Это я все заварил. – Он смотрит на меня. – Но это ты настропалила меня. Я не должен был устраивать встречу у Айлы. Я забочусь о ней, она через многое прошла. Я просто вел себя как глупый старик, у которого слишком много свободного времени. Я должен научиться не обращать внимания на все это. Просто расслабиться и наслаждаться жизнью.
– Не думаю, что когда-нибудь научусь этому, – говорю я. Бриз охлаждает мои потные виски, пока я смотрю на волны. – Не думаю, что когда-либо я была счастлива. Даже когда была ребенком, я смотрела, как другие дети играют, смеются, и думала: «Почему ты радуешься? Когда-нибудь твои родители умрут. Когда-нибудь умрешь и ты». Я всегда боялась пораниться, заболеть или остаться в одиночестве, поскольку знала, что это случится. Что это всегда происходит. Все знают, что это всегда происходит, но каким-то образом могут заставить себя забыть об этом. Они могут выбрать жизнь в моменте, а не на протяжении всей жизни. А я не знаю, смогу ли так.
Я умолкаю, потрясенная. Захлопываю рот с такой силой, что прикусываю язык.
– «Но удовольствие – мгновенно: сорви цветок – и непременно он упадает, увядает…»[32] – цитирует Чарли.
– Что это?
– «Тэм О’Шентер». Робби Бернс. – Чарли проводит пальцем под носом. – Вот был человек, который умел наслаждаться жизнью… Немного чересчур. – Он лезет в карман, достает свою потертую фляжку и протягивает ее мне. – Слышал, ты ужинала в Биг-Хузе?
– Обедала, – поправляю я, испытывая облегчение не только от того, что Маклауд снова предложил свой ужасный ром, но и от того, что он сменил тему разговора.
Старик смотрит на меня.
– Нет ничего плохого в том, чтобы быть счастливой, Мэгги.
Я думаю о его бывшей жене. О его снах про Гробовую дорогу. О легкомысленном парне, который любил смеяться и научил Уилла плавать в Лох-Ду.
– И нет ничего плохого в том, чтобы бояться. Иногда счастье может сделать тебя глупым. Или слепым. – Он протягивает руку, чтобы похлопать меня по тыльной стороне кисти, причем достаточно неловко, чтобы я поняла, что он не привык это делать. Его глаза темнеют. – Будь счастливой. Только не позволяй этому увлечь тебя.
Чарли смотрит на горизонт, и мне интересно, о чем – о ком – он думает. Потом старик вздыхает и резко свистит Бонни.
Прежде чем он успевает уйти, я снимаю со спины рюкзак, расстегиваю молнию и достаю наспех завернутое кухонное полотенце. Кладу его на песок и разворачиваю, собираясь с духом, зная, что увижу пустые глазницы и длинные, тонкие кости крыльев.
– Господи, – произносит Чарли, но, когда я поднимаю глаза, солнце висит над его плечом, скрывая выражение его лица.
– Что это? – спрашиваю я, прищурившись. – Я держала их в прихожей «черного дома» четыре недели. Они не пахнут, не гниют. Я думала, что они могут быть чучелами, но…
– Где ты их нашла? – Его голос по-прежнему спокоен и бесстрастен, но что-то меняется. Возможно, этот голос слишком спокоен.
– Ты знаешь, что это такое.
Чарли кивает, все еще глядя на птиц. Потом смещается, заслоняя солнце. Лицо у него бледное.
– Вандр-варти.
– Это по-гэльски?
Он качает головой.
– Это древнескандинавский язык. Это талисманы. Varði означает «защищать от чего-то», а vándr… – Он делает паузу. – Означает «зло».
– Зло? Как, например, злые ду´хи? – Я подыскиваю слово. – Бокан?
Чарли бросает на меня острый взгляд.
– Да, как бокан.
– Но почему они так выглядят? – спрашиваю я, понимая, что он больше ничего не скажет.