Я испытываю почти нестерпимое желание добраться до этих огней, до Килмери – до паба, до людей, до того места, – настолько сильное, что бегу навстречу бурному прибою. Он обдает ледяным холодом мои ботинки и джинсы, гораздо выше и быстрее, чем я ожидала. А потом я вижу более близкие и яркие огни. Слышу шум дизельного двигателя.
Я хватаюсь за телефон и включаю фонарик. Начинаю размахивать обеими руками высоко над головой, крича сквозь шум ветра. Катер находится достаточно далеко, и я уверена, что меня не увидят, но через несколько секунд он замедляет ход и начинает разворачиваться. Я оглядываюсь на сгущающуюся темноту, горы позади меня теперь выглядят не более чем темными тенями. Я ничего не вижу. Никого. Я понимаю, что мой фонарь, вероятно, единственный огонек на много миль вокруг.
Через несколько минут катер достигает края бухты. Два больших мачтовых фонаря включаются, на мгновение ослепляя меня, а затем я вижу, как в воду за чертой прибоя спускают шлюпку. Я смотрю, как она несется ко мне – ее подвесной мотор работает резко и громко, как бензопила. Я ошеломлена таким количеством шума после зловещей глухой тишины Старой дороги Глен. Теперь, когда страх ослабел, я успеваю почувствовать легкое смущение из-за своего поведения, но тут шлюпка вьезжает на песок, и я узнаю рослого темноволосого человека, который вылезает из нее.
– Джимми!
Он щурится, протирает глаза.
– Мэгги? – Качает головой. – Быстрее залезай, пока волны не стали выше.
Я неловко пробираюсь сквозь ледяной прибой, и Джимми натягивает на меня через голову спасательный жилет оранжевого цвета, а затем помогает забраться в шлюпку. Он быстро разворачивает ее, и мы с ревом несемся по волнам, достигая рыбацкого катера за считаные секунды. Забираться на борт еще труднее из-за пронизывающего до костей холода от воды, и к тому времени как Джимми затаскивает шлюпку следом за нами, мне кажется, что все силы покинули мое тело через ноги.
– Вот, проходи в рулевую рубку, – говорит он, прежде чем полуобернуться ко мне.
В маленьком тесном помещении к нам от скопления компьютерных экранов и электронных пультов управления оборачивается вместе с креслом другой рыбак – моложе Джимми, одетый в такой же грязно-желтый непромокаемый комбинезон. Он выглядит столь же изумленным, как и Джимми.
– Добыли маленькую крыску-утопленницу. – Джимми ухмыляется. Но при этом он выглядит страшно рассерженным. Полагаю, вполне обоснованно. Теперь, когда мне больше ничего не угрожает – да и угрожало ли вообще? – я могу позволить себе немного смутиться. Когда он непременно спросит, почему я старалась остановить проплывающий мимо рыболовный катер, я точно не скажу ему, что мне показалось, будто меня на Старой дороге Глен преследовал человек или бокан.
У меня стучат зубы. Джимми стягивает с меня спасательный жилет и заменяет его чуть более теплым и непромокаемым.
– Какого черта ты размахивала фонарем на Холлоу-Бич? – спрашивает он.
Я не упускаю из виду чуть заметную ухмылку в уголках рта другого рыбака, когда он поворачивается обратно к иллюминатору рулевой рубки, одной рукой держась за нечто похожее на гигантский джойстик, а другой – поворачивая маленький корабельный штурвал между коленями.
– Извини, – говорю я. – Я отправилась в пешую прогулку и заблудилась, а потом погода… стало темно, и… – Я смотрю на него сквозь падающие на лицо мокрые волосы. – Я запаниковала.
– Пешая прогулка. – Джимми только сурово смотрит на меня, а потом все его лицо расплывается в широкой восторженной ухмылке. – Пешая прогулка!
Его громкий смех заставляет меня вздрогнуть, но, когда к нему присоединяется другой рыбак, я испытываю негодование.
– Боже мой, женщина! Если ты хочешь отправиться в пешую прогулку, то тебе как минимум нужен прогноз погоды, карта и, – Джимми оглядывает мое растрепанное состояние с ног до головы, – какое-нибудь приличное снаряжение для походов.
– Ну, теперь я это знаю. – Я хотела бы сказать, что не планировала сегодня никуда идти, но тогда мне пришлось бы объяснять про Джаза, Фиону и Ардшиадар, а это кажется гораздо худшей перспективой. К счастью, Джимми, похоже, начинает испытывать ко мне сострадание: он вручает мне дымящийся черный кофе, после чего уходит на палубу и оставляет меня в покое. Другой мужчина вообще ничего мне не говорит, хотя время от времени я замечаю, как он смотрит на меня в отражении в темном окне, а потом быстро отводит взгляд.
Джимми возвращается за мной, когда огни Килмери становятся ближе. Я стою на палубе, дрожа от холода, пока мы медленно поворачиваем к небольшой каменистой бухте с бетонным причалом вдоль берега – должно быть, это Шелтерид-бэй. И смотрю на огни Блармора на Лонгнессе, на уютные золотые квадраты окон паба, на более тусклый свет от домов за его пределами.
– Так сойдет, Билли! – кричит Джимми, когда мы оказываемся примерно в пятидесяти ярдах от берега.
Только когда мы с ним садимся в шлюпку и возвращаемся на сушу, он снова поворачивается, чтобы посмотреть на меня. На этот раз улыбка у него удивительно теплая. Я замечаю, что на левой щеке у Билли глубокая ямочка.
– У тебя такое выражение лица… – говорит он, глядя в сторону берега. – Я тоже так чувствую себя всякий раз, когда возвращаюсь сюда.
Я не знаю, что за выражение у меня на лице, но помню, что чувствовала, стоя на Холлоу-Бич и глядя на эти огни. Как сильно я тосковала по их безопасности и привычности – настолько сильно, что чуть не полезла прямо в море.
– Я рада, что вернулась, – отзываюсь я, улыбаясь сквозь все еще стучащие зубы. И мне с трудом удается удержать последнее слово, которое все еще вертится на языке. Домой.
Глава 22
Роберт
К тому времени, когда я спотыкаясь уже бреду по тропинке к «черному дому», буря ничуть не ослабевает. Я вздрагиваю от внезапного появления силуэта, удаляющегося от двери сарая. Бросаю пластиковый пакет и бегу к нему, проклиная бурю и страх.
Но это просто Джимми. Я останавливаюсь, растерявшись настолько, что порыв ярости сходит на нет. Когда я освещаю его лицо фонариком, он моргает и отворачивается, но я успеваю заметить, как в его глазах мелькает чувство вины. Он в своем рыбацком непромокаемом комбинезоне, неоново-желтом во мраке, так что вряд ли он пытался спрятаться, но все же… Я думаю о том, что кто-то всегда следит за мной, за моим стадом. Думаю о медленно остывающем теле овцы, которая умерла у меня на руках.
– Я был у Западного Мыса, попал в шторм, – почти кричит Джимми, пытаясь пробиться сквозь ветер. – Хотел узнать, как у вас дела с овцами, всё ли в порядке или нужна помощь…
Я слышу овец в сарае, даже сквозь рев волн и грома, – их разноголосое и испуганное блеяние.
– Всё в порядке, Джимми.
– Да. – Он переминается с ноги на ногу. Смотрит на меня, потом снова в сторону. – Слушай, я просто хотел сказать… Я знаю, каково это – быть чужаком. Такие места, как это, они… – Качает головой. – Я просто хотел заверить, что я тебе друг. Если это тебе когда-нибудь понадобится.
И на этот раз, когда я направляю на него свой фонарь, он внезапно выглядит всего лишь девятнадцатилетним парнишкой, смущенным и серьезным; губы напряжены, словно он готов взять свои слова обратно, если я засмеюсь. Но я не смеюсь.
– Спасибо.
Я ненадолго задумываюсь, не схожу ли с ума. Действительно ли я такой параноик, как говорит Мэри? Когда очередной раскат грома сотрясает почву под нашими ногами, Джимми пригибается и поворачивает обратно к дороге, подняв руку в знак прощания.
Я стою еще несколько секунд, пока свет его фонаря не исчезает. Дождь начинает барабанить сильнее, а от очередного раската грома мое сердце снова замирает в испуге. Я проверяю дверь сарая, а затем поворачиваюсь и бегу к дому, подхватывая пакет, прежде чем толкнуть плечом входную дверь. Кейлум, одетый в пижаму с Человеком-пауком и держащий в руках чашку с молоком, замирает на пороге кухни; его рот округляется, напоминая букву О.
– Привет, малыш. – Я стараюсь замедлить дыхание, но знаю, что улыбка у меня не очень веселая. Неубедительная. – Не хочешь спуститься в погреб? Давай спустимся.
– Я хочу выпить молока.
– Я знаю. Ты можешь выпить молока в погребе. – Над головой сверкает молния, сотрясая раму входной двери. Я вздрагиваю. – Пойдем, Кейлум.
Ладошка у него теплая и липкая, и я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не подхватить его на руки и не пуститься бегом. Внутри у меня все замирает, и это пугает меня. Я знаю, что должен сопротивляться этому. Страх – это хорошо, страх – это то, что помогает нам оставаться в безопасности. Но слепая паника – это совсем другое. Именно она все портит.
Я открываю люк и, включив свет в погребе, держу Кейлума за руку, пока он мучительно медленно спускается по узкой лестнице, а его теплое молоко плещется в чашке то влево, то вправо. Внизу останавливаюсь, чтобы достать из полиэтиленового пакета три вандр-варти и разложить их на верстаке.
– Ворона.
– Точно.
Кейлум хмурит брови, наморщив нос.
– Гадкая.
– Это просто грязь. Помнишь, мы ходили к стоячим камням и шел такой дождь, что твои ботинки вязли в грязи? – Я поворачиваюсь к лестнице, прежде чем он успевает ответить. – Мне нужно сходить за мамой. Я приведу маму вниз, и все мы останемся здесь, пока буря не утихнет, хорошо?
Он снова хмурится. И на этот раз, когда над головой раздается очередной раскат грома, тоже вздрагивает.
– Это всего лишь гроза, Кейлум, – говорит Мэри. – Это просто шум. Нечего бояться, помнишь?
Она стоит на полпути вниз по лестнице, одна рука на перилах, другая на бедре. Взгляд у нее яростный.
– Мама права, малыш, – говорю я, приседая на корточки. Я не хочу, чтобы Кейлум боялся грозы. Только не из-за меня. – Просто прикольно спускаться сюда и играть, правда?
Он бросает на меня недоверчивый взгляд, словно копируя Мэри, а затем его пухлые щеки растягиваются в восхищенной ухмылке, когда он показывает на мои джинсы и куртку.