Я смеюсь:
– Ты отлично выглядишь, Келли.
Дэвид стоит с Корой, Юэном, Уиллом и женщиной, которую я не знаю. Когда мы подходим к ним, Уилл делает шаг вперед и обнимает меня за плечи.
– Ребята, познакомьтесь с Мэгги. Моя девушка. – Он подмигивает мне. – Мэгги, это моя сестра, Хизер, и мой хороший друг, Дэвид.
Я чувствую, как горят мои щеки, когда Хизер заключает меня в крепкие объятия и сжимает мои руки.
– О, я наслышана о тебе, Мэгги. Уилл не умолкает, рассказывая про тебя. Это похоже на чудо: вечного холостяка наконец-то выманили из его отшельничества! Я какое-то время беспокоилась, что он в конце концов сойдется с одной из своих овец… – Смех у нее такой же звонкий и красивый, как и голос, а улыбка щедрая. Она похожа на женскую версию Уилла: бледная кожа, темные волосы и ярко-голубые глаза.
– Мэгги, можем мы предложить тебе выпить? – спрашивает Юэн.
Уилл уже рассказал мне, что Моррисоны всегда нанимают для сбора торфа рабочих из Льюиса, однако безупречно выглядящие Юэн и Кора слишком резко выделяются на фоне грязного, ликующего паба. Отсутствие сына Юэна, Иэна, тоже бросается в глаза, и когда я смотрю на Юэна, всегда такого приветливого, по-собачьи доброжелательного, обнимающего улыбающуюся жену, то с трудом сдерживаюсь, чтобы не заключить его в неуместно крепкие объятия.
– Всё хорошо, спасибо. Чарли принесет мне вино.
– Славно, что вы с Келли так поступили, – замечает Юэн. – Помогли Чарли сегодня… Никто никогда не хочет просить об этом.
– Особенно если этот «никто» – Чарли Маклауд, – уточняет Дэвид. Он смеется и протягивает мне руку, после чего целует меня в обе щеки. – Очень приятно познакомиться с тобой, Мэгги.
Келли не преувеличивала. «Золотой мальчик» Айлы именно таков, как она расписывала: высокий и широкоплечий, с густыми светлыми волосами и такой рельефной челюстью, что мне сразу же хочется по-подростковому захихикать.
– Я рад, что ты делаешь моего лучшего друга счастливым, – говорит Дэвид.
– О, как красиво сказано, Кэмпбелл, – насмехается Келли. – Неужели в наши дни это считается хорошим тоном в Чаринг-Кросс?
– Вообще-то, я сейчас в Вест-Энде.
– Жаль, – отмечает Келли. – Я надеялась переехать обратно в Кельвинбридж в ближайшую пару месяцев. Теперь мне придется все переосмыслить.
– Рад тебя видеть, Келли. – Он смеется и придвигается ближе, чтобы обнять ее. – Ты выглядишь потрясающе.
Келли стойко пытается сохранить спокойствие, но, когда он отпускает ее, щеки у нее становятся ярко-розовыми. Она откашливается.
– Ты тоже приедешь на сбор торфа?
– Джимми и Джаз предложили помочь маме. – Он кивает в сторону места, где Айла – в грязном полукомбинезоне и самой огромной, самой потрепанной шляпе, которую я когда-либо видела – сидит с полудюжиной других женщин вокруг длинного овального стола. – Но да… – Дэвид одаривает Келли широкой улыбкой с ямочками на щеках. – Я еще вернусь.
– Ты сегодня просто напичкан плохими новостями, – констатирует Келли. Она смотрит на Чарли и Мико, возвращающихся от барной стойки. – А еще мне не очень хочется, чтобы Антониус Проксимо командовал мной еще целый день.
– Что ты несешь, девочка? – хмуро спрашивает Чарли, передавая нам вино.
– Это из фильма «Гладиатор», Чарли. – Келли закатывает глаза, заставляя меня рассмеяться. – Даже такой древний динозавр, как ты, должен был видеть «Гладиатора».
Когда вечер клонится к ночи, в зале накрывают шведский стол с горячими закусками. Несмотря на то, что сейчас уже девять вечера, солнце светит в окна паба, и кажется, что лишь недавно миновал полдень. Несколько часов за крепкой выпивкой вдохнули в большинство людей новые силы, и, когда Донни и остальные участники кейли располагаются в углу бара, все приветствуют их с энтузиазмом.
Я, однако, выдохлась – этакая приятная усталость до самых костей, которая заставляет меня тосковать по постели. Когда люди начинают вставать, чтобы потанцевать, я смотрю в сторону барной стойки, где на табурете сгорбившись сидит Чарли.
– Пойду посмотрю, как там Чарли, – говорю я Уиллу, а затем с удовольствием покидаю танцпол.
Джимми стоит, облокотившись на стойку, в руке у него пустой стакан из-под виски. Увидев меня, он выпрямляется и кивает на Чарли.
– Может, ты сможешь развеселить этого угрюмого старого хрыча, – говорит он.
Это звучит крайне грубо, но я все равно благодарна ему за спасение с Холлоу-Бич и за то, что он ни разу не ткнул меня носом в то, что мне понадобилось это спасение. К тому же, возможно, он прав. Плечи Чарли ссутулены и опущены, как будто на них лежит вся тяжесть мира. И в то время как мои щеки болят от многочасовых улыбок, его губы плотно стиснуты, сведены в недобрую гримасу.
– Это же Мэгги! – декламирует он скорее с оскалом, чем с улыбкой. Берет мои руки в свои холодные мозолистые пальцы, и я понимаю, что он пьян – очень пьян. Глаза у него красные и расфокусированные. – Я сказал спасибо за сегодняшний сбор торфа? Потому что Мойра утверждает, будто я никогда не говорю спасибо. – Он качает головой. – И я… я…
– Всё в порядке, Чарли. Ты сказал.
– Я благодарен тебе, Мэгги. Правда. – Маклауд стучит костяшками пальцев по барной стойке. – Джимми, еще один «Талискер» сюда.
– Эй, – восклицаю я, успевая схватить его за плечи, пока он не потерял равновесие и не свалился с табурета. – Почему бы нам не посидеть немного за тем столиком?
– Да. Хорошо.
К тому времени как мне удается снять его с табурета и усадить за стол, группа начинает очень громкую и очень быструю мелодию «Baba O’Riley». Я оглядываюсь и вижу невероятное зрелище: Айла, теперь уже без шляпы, играет на пианино с такой же энергией, как Донни на своей волынке.
– Я был дерьмовым мужем, – заявляет Чарли, как будто в нашем разговоре не было никакого перерыва. Он сжимает руки в кулаки. – Я обращался с Мойрой как с дерьмом.
– Чарли…
– Это была моя вина. – Его взгляд ненадолго останавливается на мне, а затем снова ускользает, и он делает судорожный вдох. – У меня был роман, ты знаешь. Прямо здесь. Прямо у нее под носом.
– Не думаю, что тебе сто́ит мне это рассказывать.
Потому что его волнение становится осязаемым, и даже до того как он повышает голос, слишком многие люди смотрят на нас.
– Мне жаль. Прости меня, девочка. – Маклауд делает видимое усилие, чтобы сесть, расправить плечи. – Я старый пошлый ублюдок. – Он вздыхает, проводит указательным пальцем под носом. – Сбор торфа, все приезжают… возвращаются… – Он задремывает на несколько секунд, а потом моргает. – Это место становится другим, понимаешь? Наше прошлое, все те, кто ушел, становятся немного ближе к нам.
Я вспоминаю наш первый разговор на Лонг-Страйд под теми печальными каменными мемориалами.
– Тонкое место.
Перемена в Чарли происходит мгновенно. Его тревога настолько ощутима, что сразу же заражает меня – холодное, звенящее беспокойство, от которого у меня на затылке встают дыбом волосы. Слезы в его глазах заставляют меня почувствовать себя еще хуже.
– Черт. Прости меня. Что я…
– Я не сказал тебе всю правду, Мэгги. Я не сказал тебе всю правду.
– Знаю. – Я беру его руки в свои и сжимаю. – Но послушай, это неважно. – Я вспоминаю мамину улыбку. «Не верь никому. Они все лгут». А потом она исчезает. Как шепот, который я не расслышала. – Правда – это еще не всё, Чарли. Это даже не самое важное. Прошлое остается прошлым, как бы близко оно ни было. Ты помог мне понять это. – Я пытаюсь улыбнуться. – И Роберт, наверное, тоже.
– Я знал правду, – повторяет Чарли, как будто я не произнесла ни слова. – Я хотел, чтобы ты написала эту историю… я хотел помочь тебе написать эту историю… потому что я знал правду.
– Чарли, – отвечаю я и сильно стискиваю его руки, но ничего не могу с собой поделать. Мне нужно, чтобы он остановился. Мне нужно, чтобы он не говорил мне ничего способного поставить под угрозу все обретенное мною здесь. Все выбранное мною в последние недели. Позади нас «Baba O’Riley» достигает оглушительного крещендо. – Пожалуйста, не надо…
Чарли без предупреждения резко привлекает меня к себе. Дыхание у него теплое и резко пахнет виски.
– Я знаю, кто это сделал, Мэгги, – говорит он. Его глаза вдруг становятся очень ясными. – Я знаю, кто убил Роберта.
Когда дверь паба распахивается с громким и резким звуком, похожим на выстрел, Чарли вздрагивает и отпускает меня. Мой стул откидывается назад на двух ножках. Музыка затихает, завывание волынки Донни обрывается возмущенным визгом, и в наступившей тишине Феми смотрит на всех нас из продуваемого ветром, залитого солнечным светом дверного проема. Я нутром понимаю, что что-то случилось. Он потерял всю свою лондонскую развязность. Лицо у него напряженное, почти комически встревоженное; он осматривает комнату с каким-то отчаянием.
– Феми? – окликает Мико, становясь между ним и барной стойкой.
Он смотрит на нее с некоторым облегчением.
– Мико…
– Что случилось? Ты в порядке?
– Нет. Я… мы… – Он качает головой.
– Что стряслось?
Феми делает долгий, судорожный вдох. Потом еще один.
– Мы нашли тело, – сообщает он тихо, почти шепотом, но я все равно умудряюсь расслышать. Чарли замирает рядом со мной, костяшки его пальцев внезапно становятся белыми от напряжения. – На раскопках. Мы… мы нашли тело, Мико.
И я понимаю, что он имеет в виду не «болотного человека», которому три с лишним тысячи лет.
Роберт. Я вижу, как он, не улыбаясь, стоит на фоне зеленого склона холма.
– Это выглядит, как… – Феми, кажется, только сейчас замечает, что все смотрят на него. Он словно съеживается, пригибается, как бы готовясь к тому, что его ждет – как он сам считает. Его взгляд скользит по Чарли и мне, а затем он переключает внимание исключительно на Мико. – Это ребенок.
Глава 25
Мы с Уиллом возвращаемся в паб два дня спустя. Дождь холодный и сильный, небо и море грязно-серого цвета. Мы держимся за руки, но молчим. На дороге, не считая нас, никого. Открытые торфяные насыпи с зубцами, похожими на драконий хребет, выглядят как укрепленные земляные сооружения, словно остров находится в осаде. Последние два дня мы, разумеется, провели на ферме так, словно действительно заперлись от кого-то. Много занимались сексом. В основном, как я подозреваю, потому, что это отвлекает от необходимости говорить. И если б я чувствовала себя менее несчастной, это был бы наш способ сказать друг другу: «Я люблю тебя» или «Я здесь» без необходимости объяснять важность этих фраз. Без необходимости упоминать вслух о мертвом ребенке.