Джимми, Чарли и Брюс. Алек и Фиона. Юэн. Родители Келли.
Мне следовало бы обратиться в полицию Сторноуэя. Я должна была отнести это инспектору Линн Аркарт. И должна была рассказать ей то, что сообщил мне Бобби Рэнкин. Это доказательство лжи. И возможно – возможно – эта ложь была рассказана полиции – так же, как и мне. Но вместо этого я вернулась сюда. Я застряла здесь. Я думаю о птицах. И в какой-то момент мне хочется оказаться где-нибудь еще.
Берег внизу – темно-серое пятно морской воды и взбитой пены. Волны бьются о песок, о скалы мыса. Ветер несет привкус соли. Шум стоит невероятный: череда снарядных разрывов. Я думаю о Роберте, который стоял там, внизу, в шторм, куда более страшный, чем этот. Дождь лупит по голове, точно градины, затуманивает мое зрение, но когда я смотрю на Западный Мыс, где стоял Джаз в ту ночь, когда видел Роберта, я вижу кое-кого другого. Стоящего на утесе над западным концом пляжа. И смотрящего, как и в прошлый раз, прямо на меня.
Нет.
Потому что с меня хватит. Я не хочу бежать. Я не хочу прятаться. Я смотрю на этот силуэт, который наблюдает за мной. Вижу и не собираюсь сдаваться. Я засовываю фотографию вглубь большой заброшенной кроличьей норы, углы деревянной рамки разрыхляют слежавшуюся землю. Свисающие корни травы щекочут мою кожу, словно паучьи лапки.
А потом я направляюсь вдоль обрыва к западному утесу. К Сонни.
Моя отвага сохраняется до тех пор, пока я не достигаю начала мыса Роэнесс. В сотне ярдов от меня виднеются каменистые руины – возможно, это остатки средневековой церкви, давшей название Килмери. Вокруг непроглядная муть. Как будто это не мыс, а остров, длинный и узкий, окутанный мраком и морской пеной.
Сонни исчез. Но менее чем в двадцати футах от края утеса стоит небольшая каменная хижина. В ней лишь одно квадратное окно. Низкая деревянная дверь грязно-серого цвета, испещренная неровными трещинами. Крыша из гофрированной жести ржавая, коричнево-оранжевая.
Я медленно подхожу к строению, потому что внезапно чувствую головокружение и дезориентацию. Я не знаю, что буду делать, когда дойду до этой серой двери. А потом мне уже не требуется ничего решать – потому что она распахивается с пронзительным скрипом.
В гулкой влажной тишине мы смотрим друг на друга. Он высокий и широкоплечий. Когда он скрещивает руки на груди, его плечи занимают весь дверной проем. У него густая борода, такая же ржаво-коричневая, как крыша, с многочисленными пятнами седины. Волосы коротко подстрижены, темные глаза смотрят в упор, а губы сжаты в жесткую линию.
– Роберт? – Я испугана, и это слово слетает с языка лишь сдавленным шепотом.
Он щурит глаза и еще плотнее сжимает губы. Когда от порыва ветра дверь с силой ударяется о косяк, я вздрагиваю.
Он улыбается.
– Полагаю, тебе лучше войти внутрь.
Глава 30
Роберт
Все сидят в пабе – яркие золотые окна в конце деревенской дороги. И когда я стою снаружи в сумраке и смотрю на них, то чувствую такую печаль и стыд, что вынужден перегнать эти чувства в ярость, прежде чем они раздавят меня.
Я вламываюсь в дверь с таким яростным усилием, что она громко хлопает о стену, а потом пытается врезать мне в ответ. Все замирают и оборачиваются, и это так похоже на кошмары, которые мне снились, – все вдовы и дети, оставшиеся без отцов, и как они стоят на улице под окном и с ненавистью смотрят на меня, пока длинный луч света от Ардс-Эйниша пробегает по моему лицу, – что я отступаю назад.
– Где мои овцы? – И я уже жалею об этих словах, потому что мой крик больше похож на вопль отчаяния.
– Ты пьян, – говорит Юэн своим поганым голосом, словно считает себя королем всего, что видит.
Хотя он не ошибается. Я пьян. Ужасно пьян. Потому что я не могу врать, когда пьян. Не могу убедить себя, будто тени не преследуют меня. Не могу говорить себе, что если я буду стараться, если я стану лучше, то судьба изменится. Моя жизнь изменится.
На самом деле я настолько пьян, что все выглядят одинаково: безликие размытые пятна, притворяющиеся людьми. Кроме Мэри и Кейлума. Они сидят одни за столиком недалеко от барной стойки. Мэри полуотвернулась от меня, но ее нога выбивает дробь по ножке стула. Она держится за Кейлума; пальцы ее сжаты так крепко, что суставы побелели. Ее глаза зажмурены.
«Что они тебе сказали? – думаю я, глядя на ее ссутуленные плечи, всегда такие сильные, такие ровные. – Как они настроили тебя против меня?»
– Полиция знает, – говорю я всем этим лицам и тоже сжимаю руки в кулаки. – Я им сообщил.
Том Стюарт обходит стойку бара, на его лице застыла вечная самодовольная улыбка.
– Думаю, тебе нужно успокоиться.
Позади него Брюс качает головой и смотрит в пол.
– Вы убили моих гребаных овец, – заявляю я, обращаясь ко всем ним, ко всем до единого, потому что все они знают, кто это сделал. И все знают почему. Потому что жители острова держатся вместе; жители деревни держатся вместе. И они всегда защищают своих, что бы те ни натворили. – Но вы не отберете мою семью.
Я прохожу дальше в зал и опираюсь на пустой стол, когда пол ненадолго кренится.
– Кейлум. – Я пытаюсь проморгаться, чтобы лучше его разглядеть. – Подойди сюда, сынок.
– Прекрати! – отзывается Мэри, и ее голос высок и тонок, каким я его никогда раньше не слышал. – Просто прекрати это. Иди домой, Роберт.
– Я же говорил тебе не слушать их, мать твою! – Потому что я это говорил. Я говорил ей столько раз, что с трудом могу поверить, что все это вообще возможно. – Я твой муж, Мэри!
Но она снова отворачивается. И ее слезы только сильнее разжигают во мне ярость. Я смотрю на Кейлума, моего мальчика, прильнувшего к ее боку, как котенок. Как младенец.
– Кейлум! Иди сюда. Сейчас же!
– Ты его пугаешь, – вмешивается Мойра Маклауд. Спокойно и мягко, словно я ребенок, которого нужно успокоить после истерики. Рядом с ней встает Чарли, протягивая руки ладонями вперед. Вечный миротворец.
– Ты знаешь, что твой муж хочет трахнуть мою жену, Мойра? – Сердце стучит у меня в ушах, кровь пульсирует в кулаках. – То есть я знаю, что ты делаешь вид, будто небо всегда голубое, а море всегда ласковое, но даже ты не можешь…
– Ну, хватит!
И на меня надвигается уже не Чарли, а Алек Макдональд. Ему сгодится любой повод, чтобы помахать кулаками, выплеснуть свою ярость, которую он всегда приносит с собой с Северного моря. Возможно, это сделал он. Я представляю, как человек наподобие Алека может резать беззащитный скот просто ради удовольствия. Джимми тоже встает, и это задевает меня – почти так же сильно, как и беспомощное покачивание головы Брюса, пока я не понимаю, что Джимми вскочил лишь для того, чтобы схватить Алека и оттащить его к барной стойке.
Но он тоже не смотрит на меня. И вместо того, чтобы вспомнить, как он сказал мне, что у меня есть друг, если он мне когда-нибудь понадобится, я вспоминаю вспышку вины в его глазах, когда я нашел его возле своего сарая.
Никто не смотрит на меня, понимаю я. Как будто для них я – безликое пятно, притворяющееся человеком.
– Сынок, – говорит Кенни. Он подходит слишком близко, слишком быстро, заслоняя собой всех остальных. – Что бы ни случилось, ты можешь рассказать нам.
Сынок! Как будто разница в возрасте между нами не составляет менее десяти лет. Он протягивает мне руку, но моя обида слишком сильна, а потом я моргаю, и выражение его лица у меня перед глазами становится четким. Оно не самодовольное или надменное, а теплое и, возможно, даже обеспокоенное.
Чарли подходит ко мне; его ладони по-прежнему вытянуты вперед, словно я – злой пес.
– Мы хотим помочь тебе.
И я почти верю ему. Пока не вспоминаю лицо матери, перекошенное, бледное и красное от ярости. «Если б они знали, они бы тебя возненавидели».
Поэтому вместо того, чтобы ответить Чарли, вместо того, чтобы ответить кому-либо из них, я разворачиваюсь и иду обратно. Когда никто не останавливает меня, когда никто даже не окликает меня по имени, дергаю дверь.
– Мэри. Пожалуйста. – Мой голос звучит слишком слабо, чтобы перекрыть шум дождя и вой ветра. – Пойдем со мной…
И хотя она колеблется, хотя она наконец смотрит на меня, в конце концов только качает головой.
Глава 31
В хижине темно, но на удивление тепло. Кроме огня, единственный источник света – полусгоревшая свеча. Стул только один. По другую сторону комнаты лежат матрас и спальный мешок, в противоположном углу – небольшая походная печь. Воздух пропитан дымом, тяжелой сладостью торфа, но под ним чувствуется горький, металлический привкус. Я замечаю мертвого кролика одновременно с дробовиком, лежащим рядом на столе.
– Мужчина должен убивать то, что ест.
Мой желудок слегка сжимается – то ли от вида ружья, то ли от вида кролика, а может, и от того, и от другого, – и я складываю руки и расправляю плечи. «Не позволяйте панике или беспокойству закрепиться».
– Почему вы следили за мной? – Это не тот вопрос, который я хотела бы задать, конечно. Но все происходит слишком быстро, и я не успеваю осмыслить. Мне нужно время, чтобы перестроиться.
– Это то, чем я занимаюсь, – говорит он.
– Почему вы наблюдали за мной?
Он улыбается – так мимолетно, что кажется, будто я это вообразила.
– Думаю, ты знаешь, почему.
– Вы знаете, кто я?
– Да. – Он подходит к своему стулу и садится, оставляя меня стоять в центре комнаты. – Люди из деревни приносят мне еду, новости. В основном женщины. – Он хмурится. – Или Чарли, если мне не повезет…
– Я думала, вы умерли. Говорили, что вы утонули в море.
Он издает внезапный рев, в котором я распознаю смех только тогда, когда снова вижу эту мимолетную ухмылку.
– Так говорят. Но это всего лишь история. А истории могут быть опасными, девочка. В основном для тех, кто их рассказывает. – Темные, почти черные глаза смотрят на меня из-под кустистых седых бровей. – Или для тех, кто их пишет.