Он бросает на меня отчаянный взгляд, как будто хочет, чтобы я поняла то, чего не могу понять. Или не хочу.
– Люди – сложные существа, Мэгги. Я знаю, что ты это понимаешь. Я думаю, что в детстве он верил, будто убил тех людей, поскольку ему казалось, что его мать верит в это. Может быть, она опасалась того, что может случиться, если их друзья и соседи услышат его дикие заявления, ведь единственная возможность для людей пережить подобные трагедии – это держаться вместе, помогать друг другу. А может, она просто обезумела от горя… Не знаю. Но какова бы ни была причина, я думаю, именно поэтому Эндрю придумал тонкое место, полное богов и призраков, где все может быть правдой. Где можно обстрелять маленькими камнями маяк высотой в сто футов и заставить его разбиться – просто потому, что ты этого хочешь. – Он вздыхает. – Но она умерла, когда ему было восемнадцать, и, возможно, тогда он почувствовал, что наконец-то может быть свободен. Он уехал. Нашел жену, которая любила его. Жизнь. Будущее… Роберт задушил Эндрю.
– Ты думаешь, он убил маленького мальчика, потому что ненавидел себя? Потому что верил в богов, призраков и тонкие места? – Но я не могу сильно возмущаться подобному дикому предположению, поскольку прекрасно знаю, что такое ненависть к себе. Толстая и непроницаемая оболочка, из которой невозможно выбраться; бесконечные порочные круги, из которых невозможно вырваться.
Чарли кивает.
– Он сказал мне, что так и было. Я думаю, что, когда Роберт раскрыл свое настоящее имя, свою настоящую историю, он воскресил Эндрю. – Его взгляд внезапно становится спокойным, неподвижным. – А я ничего не сделал. Я был единственным, кто знал о нем. Я видел, как Роберту становилось все хуже, и ничего не сделал. И когда Лорн умер, я захотел сделать хоть что-то.
– Ты хотел помочь ему? – Потому что я понятия не имею, что он имеет в виду. Я вспоминаю тот холодный и затхлый подвал без окон и вздрагиваю. – Помочь Роберту?
– Да. – Маклауд тяжело качает головой. – Нет. Я… Мы были в шоке. Вся деревня. Это длилось всего неделю. Мы продержали его в «черном доме» неделю. Но это была… долгая неделя. А потом… – Выражение лица Чарли меняется. Все спокойствие исчезает, как солнце за тучами. – А потом Роберт заговорил.
Мое сердце бьется медленными ритмичными толчками, настолько мощными, что я чувствую, как пульс отдается в моей шее.
– Что ты имеешь в виду?
Чарли сглатывает. Смотрит на меня почти умоляюще.
– Иногда то, что мы делаем, гораздо хуже того, во что мы верим.
И я понимаю, что он говорит не о десятилетнем мальчике, который обстреливал маяк камнями, желая смерти своему отцу.
– Чарли… – Я прижимаю ладонь к шее, чувствую биение пульса под пальцами. – Что вы сделали?
Роберт
Я не помню, как убивал овец, но знаю, что это сделал я. Потому что под верстаком в погребе лежит комбинезон, заляпанный застарелой кровью. И потому, что я не помню, как убивал всех этих птиц, но их всегда было так много, они были скрыты глубоко внутри той древней каменной расщелины, заросшей зеленым мхом… И поэтому мне приходится верить, что я убил и Лорна Макдональда. Не только потому, что Чарли сказал мне об этом дрожащим голосом, при этом по его лицу текли слезы. А потому, что я чувствую ужасную правду этого, даже если не могу вспомнить.
Я сплю и просыпаюсь. Один раз от резкого запаха хлорки и шума на кухне, другой – от лязга металла и пластика, шепота людей. Я сплю и просыпаюсь; надо мной яркие звезды, маяк Ардс-Эйниш – темная тень в углу, воспоминание о белом луче, медленно движущемся по стенам, неизменном и надежном. И все это время я нахожусь в ловушке под водой; тьма снова накатывает на меня, как цунами, и все, что я могу сделать, – это попытаться всплыть, попытаться дышать. Но все равно я вижу его черные блестящие глаза, как у овцы, когда ее дыхание замирало в холодном воздухе; я ощущаю в своей тогдашней ярости силу, которую никогда не находил в покое. И знаю, что это правда. Все это правда.
На третий день ко мне приходит Мэри, и я так рад, что чувствую, как тьма немного рассеивается. Потому что именно Мэри спасла меня от прошлого цунами. Именно она вытащила меня на сушу.
Она не подходит к матрасу. Вместо этого садится на табурет рядом с моим верстаком и смотрит на меня, как на чужого человека. Она похожа на мою мать. После. Сутулая и слабая. И полная гнева.
– Почему? – Шепот ее тоже звучит слабо. Слезы быстро капают с ее подбородка на колени. Из-за меня у нее тени под глазами, морщины вокруг рта. Из-за меня в ее голосе звучат эти усталые нотки темной ярости.
– С Кейлумом всё в порядке? Я могу его увидеть?
– Можешь ли ты его увидеть? – Мэри встает, обретя достаточно сил, чтобы расправить плечи и сжать челюсти. – Нет, Роб, ты не можешь его увидеть. – Ее глаза все еще блестят, но слезы остановились. – Ты убил маленького мальчика.
Я закрываю глаза, потому что вода снова заполняет мои легкие. А когда открываю их, Мэри уже нет, и надо мной только черное мрачное море.
Я медленно всплываю на поверхность. Так медленно, что сначала не замечаю этого, пока не осознаю́, что снова могу дышать. Я снова могу чувствовать, видеть и слышать. Столько боли и шума, что я почти тоскую по тяжести воды. Лорн – это все, что я вижу. Маленький мальчик, который даже не начал жить. Я понимаю, что не могу смотреть на свои руки, не могу смотреть на свою кожу. Я вообще не могу смотреть на какую-либо часть себя.
– Чарли… – На него я тоже не могу смотреть. Вместо этого смотрю на еду, которую он мне принес: термос с бульоном, который, как я знаю, приготовила Мэри, и свежий белый хлеб. – Пожалуйста, не сообщайте полиции. Пожалуйста, не позволяйте им забрать меня. Я умоляю вас. Пожалуйста.
А Чарли просто опускает голову на руки и покачивает ею.
– Я знаю, что сделал. Я знаю, что никто никогда не простит меня за это. – Я пытаюсь отстранить от себя всю эту боль и весь этот шум, заставить их подождать хотя бы до тех пор, пока Чарли не уйдет. Пока я не скажу то, что хочу сказать. – Меня нужно наказать. Но не так. Я не могу… Я не смогу этого выдержать, Чарли. Пожалуйста.
Я вспоминаю здание без окон, полное шума, крови и стали.
Он смотрит на меня сверху вниз, глаза у него красные.
– Просто скажи нам почему, Роберт. Почему ты это сделал?
– Ты знаешь почему.
Но Чарли продолжает качать головой, притворяясь, будто не знает. И еще он притворяется, будто не знает, почему я все еще здесь. Почему он запирает меня в этом погребе каждую ночь.
– Скажи нам ради Мэри. Она любит тебя. Она хочет тебе добра.
Я смотрю на поднос, суп, хлеб, пока мое зрение не затуманивается.
– Нет. Она любит Роберта.
Когда Чарли ничего не отвечает, я встаю на шаткие ноги. Иду к подножию лестницы, оглядываюсь на маяк Ардс-Эйниш. В этом погребе слишком много того, что дарит мне комфорт; это крепость, а не тюрьма. Вместо этого я смотрю вверх, на светлые сосновые стены «черного дома». Солнечный свет, падающий сверху, согревает мою кожу, мои руки. Мои руки. Я все отравил. Всех – всех, – кого я когда-либо любил. И я должен искупить вину. Мы жертвуем, чтобы нас не принесли в жертву. Вот что я сделал. Я убил – умертвил – маленького мальчика, который даже не начал жить, потому что хотел убить Эндрю. Я всегда хотел убить Эндрю.
– Истина обитает в тонких местах, Чарли. Глаз за глаз, ожог за ожог, рана за рану. – Я смотрю вверх, в Блэкхауз, и чувствую, как мои легкие расширяются, наполняясь огромным количеством воздуха. – Жизнь за жизнь.
– Самоубийство, – догадываюсь я. – Роберт имел в виду самоубийство.
Чарли единожды кивает. Его руки сцеплены так крепко, что костяшки пальцев белые.
– Ему нужна была помощь, Чарли! Он никак не мог быть в здравом уме. Ни когда убил Лорна Макдональда, ни когда решил покончить с собой. И вместо этого вы сказали «хорошо»? Вы не сообщили в полицию, не сказали врачу? Вы заперли его на неделю, а потом просто сказали «ладно»?
Ужас и возмущение, которые я испытываю, относятся не только к Роберту, я знаю это. Это касается и мамы, и ее собственных мифов и тонких мест. И столь же сильно это касается меня – меня, которую вечно тянет в двух направлениях, и ни одно из них я не могу назвать домом.
– Он бы сошел с ума в тюрьме, Мэгги. Или в какой-нибудь больнице. Когда он был совсем юн, с ним случилось несчастье, и он так и не смог это пережить, никто не помог ему с этим справиться. – Чарли смотрит на меня. – Просто вернуться на материк было бы для него… Ему нужно было это место, эта земля, это небо, даже это море. Это была его часть. Это часть всех нас. – Он протяжно вздыхает. – Я хотел помочь ему. И это правда. Правда, которую я никому не говорил, ведь он только что убил восьмилетнего мальчика.
– Если вы это сделали – если допустили это, – значит, то, что сказал Кенни, было правдой. – У меня в горле пульсирует тупая боль. – Роберт был убит. Вы убили его.
Взгляд Чарли внезапно становится яростным, горячим.
– Роберт Рид хотел искупить вину за содеянное. Он хотел понести наказание. Чтобы его простили.
– И ты рассказал всем остальным, что он хотел сделать? Или просто позволил ему сделать это?
– Я рассказал всем. Конечно, рассказал. Я рассказал им все, что он мне поведал, о своем настоящем имени, об Ардшиадаре, о том, почему он поступил с Лорном так, как поступил. – Чарли опускает взгляд на свои руки. – Мы должны были принять решение.
Внутри у меня все замирает. Даже сердцебиение.
– Боже мой… – Я вспоминаю слова Уилла: «Обычно люди без голосования в кругу друзей не могут договориться даже о том, кто купит первую порцию пива после звона колоколов». – Вы проголосовали. – Чарли слегка вздрагивает и отводит взгляд. – Вы проголосовали за то, чтобы убить его.
– Мы проголосовали за то, чтобы помочь ему умереть. Это не одно и то же.