рнуться!
А потом огни перестают быть неподвижными.
Кенни и Чарли спускают ялик – большой, по меньшей мере шестиместный – в море недалеко от мыса. Но прибой слишком силен; даже с помощью двух других гребцов – кажется, Джимми и Брюса – они не могут продвинуться вперед, не могут одолеть роковую полосу.
Большинство фигур уже спустились с обрывов. Пляж озаряется ослепительными огнями, похожими на беспорядочно мечущихся светлячков. Но некоторые фигуры остаются неподвижными: одинокие точки на фоне неба, которые приковывают к себе мой взгляд, заставляют сосредоточиться, напоминают о моей матери.
Ветер становится все более свирепым. Он воет и рикошетит от скал и мысов. Волны колотят меня, разбиваясь о скалу бесконечными наскоками. Все больше людей помогают столкнуть ялик в море. Их так много, что я не могу их узнать, так много, что я перестаю видеть лодку вообще, но наконец она движется вперед, и я вижу, как на борт взбираются люди, судорожно пытаясь выгрести из прибоя. На мгновение кажется, что им это удастся – ялик поднимается на волну раз, другой, но затем ветер снова меняется, и следующая волна ударяет в левый борт, опрокидывая команду в море. Я слышу их крики, вижу, как они пытаются справиться с перевернутой лодкой, но море швыряет ее обратно на берег, увлекая вместе с ней и эти фигуры.
Гром гремит, возвещая о начале ледяного быстрого дождя, который колотит по моему черепу. Молнии трещат и вспыхивают, а море вздымается все выше. Настолько высоко, что в белом свете эти волны кажутся небом. Как будто в мире больше не осталось ничего. Соль жжет глаза и горло. Спазмы сотрясают меня, заставляя зубы стучать, сердце замирает, делая долгие паузы.
Вокруг ялика снова толпятся люди, толкают его обратно в волны. Но двое бегут к отвесным скалам, быстро поднимаются и устремляются на восток. В том, кто бежит впереди, я узнаю Джимми: он, должно быть, идет за своим катером, а может, за подвесным яликом, вытащенным на причал в Баг-Фасах. Я не знаю, кто следует за ним, но знаю только, что это не Чарли. Потому что он обещал мне, что не уйдет. Я вижу, как он снова забирается в ялик вместе с тремя другими, гребет и гребет против моря и прилива. И я задерживаю дыхание в груди, когда ветер и течение подталкивают их ближе, ближе.
Но недостаточно близко. Менее чем в пятидесяти ярдах от моей скалы ветер отбрасывает их на запад, в тень мыса, а море там волнуется все сильнее, грозя разбить их о скалы. И я издаю крик, высокий и протяжный, когда именно это и происходит: ветер хватает ялик и кружит раз, другой, прежде чем бросить на скалы. Я не слышу звука удара – из-за ветра, грома и хлещущего дождя, – но слышу крики и вопли на берегу. При очередной вспышке молнии я вижу, как лодка разлетается на куски, как оказавшиеся в море люди судорожно плывут обратно. Наконец их выплевывает на берег.
Когда все они встают, я выдыхаю воздух и пытаюсь сделать еще один. Смотрю на эти прыгающие огоньки, на эти обмякшие и потерпевшие поражение фигуры на берегу. Ялика больше нет. Даже если Джимми удастся провести катер вокруг Эйлан-Бик и всех этих мысов, это займет слишком много времени. Дождь переходит в ливень, а затем в град, твердый и неумолимый. Гигантские волны бьют и давят меня. Я стал таким тяжелым, что не могу удержаться на скале. Я не могу грести достаточно сильно, чтобы оставаться на плаву. Я проглотил слишком много моря; мой живот кажется твердым и переполненным, но все равно каким-то пустым. Мое изнеможение не похоже ни на что испытанное когда-либо прежде – свинцовое и безнадежное, как беззвездное черное небо.
И тут я оглядываюсь на пляж. Все фонари погасли, кроме одинокой золотой сферы, сияющей на фоне яростных волн. В горле поднимается всхлип, испуганный и беспомощный, как у ребенка. На какое-то ужасное мгновение я не вижу ничего, кроме этого одинокого огонька – мое зрение слишком размыто, а в сумерках слишком много теней, – а потом вижу. Я вижу их. Они входят в море, в бурный прибой. Длинная тонкая вереница людей, держащихся за руки. Чарли впереди, машет рукой, кричит мне, чтобы я продержался еще немного, пока они направляются к моей скале. Ко мне.
И тут я понимаю. Это то, чего я хотел. Не того, чтобы искупить вину за те ужасные вещи, которые я совершил. Не того, чтобы принять судьбу, которая всегда должна была быть моей. Не того, чтобы меня увидели, узнали или принесли в жертву. Я никогда ничего и никого не понимал – в первую очередь самого себя. Я смотрю, как эта людская вереница колеблется и растягивается, но так и не обрывается. Даже когда ветер воет, море ревет, а небо кричит, они продолжают тянуться ко мне. Они хотят спасти меня. Они знают меня. Они видят меня. И все равно хотят спасти меня.
Я думаю о Мэри. Столько обжигающего жара под прохладой и спокойствием – неспешного, уверенного и сильного… Я думаю о Кейлуме, его круглом маленьком личике и предвкушающей улыбке. Мой маленький мальчик, которого я люблю больше жизни, больше всех, кого я когда-либо знал. Никто из нас не получает того отца, которого заслуживает.
Вместо этого я стану просто еще одной душой, потерянной в море. Тем, кто так долго и упорно боролся, чтобы вернуться. Потому что призраки – это просто невысказанные истины. И груз моего страха больше не будет жерновом на моей шее, а станет якорем. Памятью о доме.
Конец – это еще не конец.
Я разжимаю руки, которыми судорожно цеплялся за скалу. Смотрю в беззвездное небо. И наконец-то позволяю морю забрать меня.
Глава 37
– «РЫБАК». – Я думаю о том высоком строгом монументе над Лонг-Страйдом, смотрящем на море. – Это по Роберту.
Чарли вытирает глаза.
– Он хотел, чтобы надпись была именно такой. Мы так и сделали.
Я выглядываю в единственное окно бунгало. Вижу узкую полоску звезд над головой, сплошную и ровную, как дверная перекладина. А под ними – море. Я не знаю, что сказать. Я даже не знаю, что чувствовать.
– После… – Чарли проводит указательным пальцем под носом, а затем свешивает руки между коленями, – ничто уже не было прежним. Стюарты – родители Келли – проголосовали «за», но не пришли на пляж. После этого Том купил дом, взял в аренду землю и продержался там чуть больше года, прежде чем навсегда увез свою семью в Норт-Уист. – Он качает головой. – А Кенни… Может, он и был единственным, кто проголосовал «против», но в ту ночь он все равно был на пляже. И когда я понял… когда я увидел, что Роберт хочет вернуться, Кенни был первым, кто бросился к ялику. Он оставил его на приколе у Роэнесса. Может, он все это время намеревался воспользоваться им? – Он вздыхает. – Алек так и не простил нас. Когда мы попытались вывести лодку в море, Брюсу пришлось нокаутировать его.
Чарли встает и смотрит в окно на полосу звезд.
– Вина, которую мы всегда испытывали за то, что сделали, – это наш крест, который мы должны нести. – Он снова поворачивается ко мне. – Мой крест. Полагаю, это тоже правосудие.
– Раскопки… Вот почему Феми показалось, что кто-то шарил вокруг, сдвигал брезент, после того как Мико перенесла раскопки обратно на старый курган, не так ли? Вот почему Джаз стал их тенью, да? Все вы опасались, что тело Лорна обнаружат? – Легче задавать Чарли вопросы. Искать, в чем его можно обвинить, вместо того чтобы думать о том, что он на самом деле сделал.
Маклауд кивает и садится обратно.
– Это Роберт предложил похоронить там Лорна. – Его улыбка ужасна. – Мы не могли похоронить его на кладбище, не… не объяснив, что произошло, но Роберт сказал, что вся гряда до болота и стоячих камней была священной землей на протяжении тысячелетий.
– Но почему, Чарли? Почему вы не могли просто объяснить полиции, что произошло? Я не понимаю.
Он открывает рот, закрывает его. Качает головой.
– Мэгги, я не могу… Это трудно объяснить. Мы…
– А фестиваль виски? – говорю я. – Я знаю, что вы подделали ту фотографию. Почему?
Чарли вздыхает.
– Роберт заявил, что мы виновны в гибели его овец. Он сообщил полиции в Сторноуэе, что все мы против него и хотим его убить. – Он снова качает головой. – Мы не доверяли ни поведению Кенни, ни молчанию Мэри. И Алек подумал, что если полиция найдет кровь… то есть мы ее смыли, но, понимаешь, они все равно могут ее найти, если захотят, а ее было так много, – то они решат, будто это он убил Роберта.
Чарли закрывает глаза, и его голос становится тихим, слабым.
– А мы все еще ждали ответа по поводу заявки в Земельный фонд. На эти деньги претендовали по меньшей мере шесть других общин. Никто из нас никогда не упоминал об этом, не говорил открыто, но, если бы правда вышла наружу – не говоря уже о том, что Алека обвинили бы в убийстве Роберта, – мы никогда не получили бы финансирование, чтобы выкупить землю у Юэна.
– Господи…
Маклауд вздрагивает.
– Это был ужасный хаос, Мэгги. И мы поступили так, как поступают провинившиеся люди. Мы сделали всё еще хуже. Мы сделали хуже себе. Стали параноиками. Придумывали ложь в ответ на вопросы, которые никто не задавал. Решили, что тем из нас, кого Роберт, вероятно, обвинил, необходимо алиби. На всякий случай. На следующий день после шторма мы попытались добраться до Сторноуэя, чтобы сделать фотографии, пока Айла будет заявлять о пропаже Роберта и Лорна, но дороги были затоплены и непроходимы. Пришлось ждать до понедельника. Телефонные линии не работали – они почти всегда выходят из строя во время сильных штормов, – поэтому никто не стал допытываться, почему мы не обратились в полицию до этого времени. Джимми бросил ялик Лорна в море к северу от залива, и мы придумали историю о том, что произошло той ночью. Мы – община, семья. У нас не может быть секретов. Именно это и стало причиной всего этого хаоса. – Он вздыхает. – Когда Джаз решил остаться на острове, нам пришлось рассказать правду и ему. Он согласился дать ложные свидетельские показания, что видел, как Роберт в одиночку заходил в море. Кенни согласился сказать то же самое, но… – Чарли отводит взгляд. – Меньше чем через неделю после нашего разговора с полицией он ушел жить в хижину на Западный Мыс. Там и остался.