Выбор в «Оружейке» неплохой, но всё очень дорого. Чтобы купить винтовку, тем, кто не служил магнатам, нужно было получить у одного из них почти не получаемое разрешение. К счастью, Сашке это не требовалось. Поэтому его доступ к оружию был ограничен только платёжеспособностью. А она у него обычно низкая. В его кошельке редко случалось много ассигнаций. Были в основном «коники» — монеты с лошадью на обороте, отчеканенные магнатами из какого-то сплава на оборудовании монетного двора. А бумажные, полученные от библиофила, все разойдутся.
Одну дорогостоящую винтовку, которую он впервые купил, а не нашёл в пустошах, потом пришлось продать дешевле, чем брал. Потому что не смог к ней привыкнуть. А ещё потому, что ухаживать за оружием Саша не любил и умел недостаточно хорошо. «Эх, низкая у тебя, парень, оружейная культура», — говорил Эдик, называвший себя «менеджером» (это слово ему нравилось больше, чем «продавец»).
«Чтоб кого-то из ружья пристрелить, — говаривал светлой памяти Пустырник, — надо его сначала пристрелять».
С этим у Сашки была проблема. Нет, пристрелять-то — это разовое мероприятие. Но надо было постоянно чистить и смазывать, протирать ветошью. А эти занятия были ему не по нутру. В общем-то, он не был ленивым, просто никогда не верил, что кому-то может быть интересно возиться с железяками.
Да, он делал это со скрипом зубов и был достаточно аккуратен по сравнению с каким-нибудь бродягой-забулдыгой, который нашёл ружье в заброшках. Но чувствовал, что родился на свет для чего-то другого. Например, ему нравилось писать свои путевые заметки. Но это как раз было никому не нужно. За это тут не заработать даже медяка. Младший часто думал, что родился не в ту эпоху. Он читал, что в прошлом были журналисты, писатели, другие деятели искусства, да даже блогеры какие-то, в конце концов. И все они кучу бабла имели, вроде бы.
В общем, крутить гаечным ключом и отверткой железяки — ещё скучнее, чем землю копать. Он был бы рад, если бы это за него делал кто-то другой. Поскольку такого человека не находилось, Младшему приходилось справляться самому, но снаряжение его всё равно не находилось в идеальном состоянии.
Постоянные клиенты «Оружейки» были те ещё стрелковые маньяки из высших чинов гвардии и купеческих фирм, которые могли торчать тут возле прилавка, стендов и стоек часами.
Особенно после поступления новой партии товара — который, конечно, не с заводов приходил, а из мастерских, где оружие восстанавливали и чинили. А ещё они могли спускать там заработанные деньжата. Конечно, несколько известных охотников и «сталкеров» туда тоже захаживали, но в основном бывали те, кто не зарабатывал стрельбой, а именно спускал на неё получку. Чего Молчун вообще понять не мог.
При магазине были тир и даже небольшая таверна «Спусковой курок», где можно было за кружкой пива обсудить вопросы калибров и баллистики. Но он туда не заходил. Пиво не любил, хотя оно было тут очень хорошим, а завсегдатаям Молчун явно казался бы безнадёжным «чайником», и все его трофеи, добытые стрельбой, вроде полудохлых собак, линялых зайцев или двух уток за всю жизнь вызвали бы у них только усмешку.
Для самого Младшего оружие было просто инструментом, и не самым главным. На свою голову он полагался больше. Но покупал патроны именно здесь, потому что сам снаряжать их умел плохо. Сюда же сбывал то, что находил, и что напоминало «пушки», а для него выглядело слишком ценным. Найдя украшенные гравировкой, изготовленные из ценных пород дерева ружья или, например, наградные или позолоченные пистолеты, — он нёс их сюда. Ему почти наверняка недоплачивали добрых три четверти от реальной цены редких «стволов». А может, и больше. Всё зависело от оценщика. Иногда Эдик мог свести с покупателем. Но за всё время Младший нашёл всего три редких ружья и пару таких же пистолетов, которые у него купили тут. Всё-таки районы материкового Питера собиратели хорошо обшарили. И соседние города тоже.
А обычную винтовку или гладкоствол в убитом состоянии у него выкупили бы за совсем смешные копейки. Иногда хотелось просто выкинуть, им всем назло. Или сказать этим экспертам, что коллиматорный прицел кое-где за пределами города дикари называют колебаторным. Чтобы этих снобов хватил инфаркт.
Следующая вывеска сообщала: «Котлы и лопатники», но продавали в лавке не котелки и не лопатки для жарки мяса, а часы и бумажники. Там же, но на втором этаже, был «Русский ломбард», и его вывеска даже сейчас мигала лампочками, привлекая внимание. Её собрали из разного старья, как Франкенштейн — своего монстра, поэтому буквы были разного размера, а некоторые уже разбиты. «Микрокредиты, всего 0,5 % в день!». Вроде мелочь проценты. А сколько в год? Не расплатишься. Особенно учитывая, что с дробями и процентами даже у выросших в городе был полный швах. Не говоря уже про внешних.
Напротив находилась булочная «Французский батон», но сейчас Саше было не до хлеба, хотя к хозяевам булочной он относился нормально. Они с Анжелой там покупали и булки, и ржаной хлеб, и тот самый французский, с хрустящей корочкой.
Это был крохотный осколок старого мира — потёртое, слегка осыпавшееся великолепие витрин и украшенного лепниной потолка, который не закрыли гипсокартоном, а просто подмазали трещины и оставили как есть. Раньше там была не булочная, а что-то иное.
Дальше в ряду шла лавка древностей «Зигзаг». Держал её человек по фамилии… а может, прозвищу Хорст. Имени его Саша так и не узнал.
Хоть и говорили все, что Остров маленький, но Младшему этот бывший район большого Питера казался очень большим. Именно потому, что здесь на ограниченной площади можно было встретить настолько разных людей и разные ситуации, будто из параллельных миров.
Хозяин лавки был лысый, носил иноземные армейские ботинки на толстой подошве, камуфляжные штаны и рубашку на подтяжках со всегда закатанными рукавами. Ему Младший иногда сбывал старинные монеты, украшения и различные редкости, типа оружия из заброшенных музеев.
Пару недель назад он принёс Хорсту «фашистский автомат». Понятно, не из земли, а из подвала музея артиллерии в Петроградском районе. В Питере военных музеев много, сувениры можно найти в любом, даже если там уже тысячи порылись. Но надо было уметь разбираться. Интуиция тогда подсказала Младшему, который целенаправленно ходил с картой по музеям и проверял их подвалы и подсобки, что это не боевое оружие, а артефакт. Он его в фильмах видел. Про фашистов и ту самую мировую войну. Которая была перед Войной. Может, и можно было добиться, чтобы он стрелял, но как раритет автомат мог иметь более высокую цену.
И тут ему пришлось выслушать десятиминутную лекцию про то, чем отличаются немецкие нацисты от итальянских фашистов. И почему важно не называть этот автомат «шмайсером». И про историю создания автомата Калашникова — до кучи. Верить этому или нет, Младший не знал. Но подыгрывать тем более не захотел.
Хорст исподтишка враждовал с сапожником Ашотовичем, называя его «хачиком» и поклонником кровавого упыря. Но вслух на улице он такие вещи не произносил, сквозь зубы кивал соседу по торговому ряду.
А ещё он изготавливал зловещие украшения из черепов.
«Эти твои артефакты − от слова фак. Эти медали, которые ты принёс, — сувенирные, чувак, — говорил ему в прошлый визит Хорст. — Их выпускали миллионами. А эти значки почётных трактористов и отличников народного образования… на хрена мне побрякушки давно рассыпавшихся в прах совков, паря? Принеси мне настоящие ордена Второй Мировой, да и то возьму не все, а только редкие. Ну и зубы золотые тоже неси. За тридцать штук заплачу хорошо, но больше не возьму.
Это была трудная задача. Когда случилась Война, золотых уже не ставили. Металлокерамику только. Только у старых скелетов на кладбищах они и остались. Вряд ли Хорст собирался перепродать золотые зубы стоматологу Якину, державшему кабинет на этой же улице. Скорее, хотел изготовить из них какую-нибудь жуткую композицию. Но Младший никогда не взялся бы за такой заказ. Есть вещи, которые даже для него были за гранью.
И про медали за Победу тоже… Мерзко это. Награды, которые кто-то получил за подвиги, пусть он и давно истлел… продавать человеку, который из зубов орнаменты делает. Пусть та война, Вторая, была и не такая масштабная, как Третья… но Сашка ещё с детства помнил, что День Победы был праздником у них в Прокопе... да и в остальной Сибирской Державе у Богданова тоже. Его отмечали, хоть детям те события казались такими же дальними, как Отечественная война 1812 года. В Заринске даже фейерверки запускали (в Прокопе у них с пиротехникой было туго, порох для ружей-то был дефицитом). Но зато ставили какие-то сценки, смотрели хронику, пока телевизоры и DVD были. Старики в основном.
С тех пор в эту лавку он старался пореже заходить. Плохой человек этот Хорст. Хотя шмайсеры только ему можно сбыть, больше их никто не берёт.
А стоматолог Якин зубы золотые действительно ставил, но говорил, что отливает их сам. Брал дантист за свои услуги очень дорого. Чёртов живоглот! Даже тут, на Острове, у многих плохие зубы, поэтому без заработка он не сидел. Мимо его двери Младший прошёл, не останавливаясь, чтобы лишний раз не вспоминать про зубную боль. Вроде пока она его не беспокоила, но это дело такое — застигнет, и что будешь делать? Порошки-то можно купить в аптеке в этом же ряду, но толку от них мало. Всё равно придется лечить. И тут непонятно, чего бояться — боли от сверления без укола или счёта за услуги. Скорее − второго. Боль можно вытерпеть. И всё равно в пустошах с этим хуже. То есть − вообще никак.
Следующей была лавка «Богемия». Там тоже продавались древности, но менее брутальные, более утончённые.
Если у Хорста на видном месте стоял пулемет MG, то в «Богемии» был дверной колокольчик, бамбуковые занавески, китайские божки, африканские маски и целая витрина с кальянами и другими восточными редкостями. В воздухе витал запах благовоний.
«Благовония — это то, что хорошо воняет», — расшифровывал термин для себя Младший.