А вот плакаты на стенах изображали очень накачанных мужиков. Иногда с топорами, иногда с пулемётами. А ещё — тёлок в бронелифчиках или вообще в чём мать родила. Больше эротики не было — поди, не стрип-клуб. Местным девушкам не доплачивали за то, чтобы они ещё и сиськами трясли рядом с шестом, как в обоих казино. Они были делом заняты: или на кухне, или, реже, в спальнях на втором этаже.
Наёмники постоянно тусовались в барах. Это была их, мужская территория. Тут они все были холостыми, свободными и отвязными, хотя жёны или постоянные подруги имелись почти у всех. «Очень женатых», которые не могли вырваться надолго из-под «железной пяты» и считали каждую минуту, тут жалели, но понимали. Хотя посмеивались над ними, слегка третируя.
— Хватит уже о бабах, — попытался Чёрный перевести разговор. — Давайте о мужских делах поговорим. Скорей бы уже нормальное дело, пойти бригадиров отмудохать. Или кауфмановских прижать. Или деревню людоедов сжечь. А лучше две.
— Да ну тебя в сраку. На хер войну. Там страшно и убить могут. Про каннибалов вообще не к месту. Мы, кажись, жрём тут, — заткнули искателю приключений рот коллективно. — Давайте лучше ещё о бабах.
— Чё о них говорить? — пробормотал Бык, который недавно развёлся, и теперь ему завидовали. — Они, стервы, не хотят встречаться без обязательств. Для здоровья. Им сразу трёх детей подай, дом, шубу, огород и в долги влезть, да побольше. Задолбало. Больше туда ни ногой.
— Правило номер раз, мужики, — сказал Богодул, подняв кривой костлявый палец; его лысая голова покачивалась, как подсолнух. — Баба должна быть моложе. Иначе − неликвид. Правило номер два. Трахать и бросать.
— Ага, — поддакнул его толстый сосед по кличке Пузырь, отхлёбывая пиво. — Трахать и бросать. Я по три месяца одну окучиваю, а когда начинает ныть про «взамуж» — сразу к другой. Через год можно и вернуться.
— Это называется «ротация кадров», — вставил веское слово умный Режиссёр, который пил хорошее крафтовое пиво и закусывал солёными фисташками. Их привезли издалека по караванной эстафете. У остальных был арахис, хотя он тоже на Острове не рос.
— Ага. И снова уши развесит. Одно слово, бабы. Если родились ими, значит, заслужили!
— Это называется «предопределением свыше», — Режиссёр, коренной питерец, был человеком образованным, начитанным, знал много умных слов, но — вот парадокс — не казался Саше интеллектуальным.— И вообще… — продолжал Богодул. — Мы меньше живём чисто из-за них. Потому что трудимся всю ночь. А они только лежат, ляжки растопырив. От этого и разница лет в пять.
Кто-то хихикнул, но остальные, наверное, приняли за чистую монету.
— А если кто-то без женщин вообще обходится? — спросил молоденький боец. — Он дольше проживёт?
— Это не жизнь, — ответил ему Чёрный, тот ещё бабник. — Лучше сдохнуть.
— Хуёхнуть, — фыркнул Богодул. — Лучше на необитаемом острове жить. Где только белые, мля, медведицы.
Все знали, что Богодул в прошлом году овдовел и теперь жил с молодой рабыней, которая была у него буквально в неоплатном долгу. Но даже он, выходит, не рад.
Похоже, гендерная тема всех зацепила, началась дискуссия.
— А если её бьют на улице или тащат в парадную... хрен я побегу защищать. Я, блин, не рыцарь. Сама явно того чувака спровоцировала… — неслось откуда-то с задних рядов. — Даже свою не буду. Жизнь одна. А баб много. И всё у них одинаковое.
— Ага! — поддакнул Бык, повернувшись. — Мужик должен быть хозяином, бля, а не сидеть под каблуком.
Много ли они встречали женщин на высоких каблуках? Он вот чуть ли не первый раз за много недель такую увидал. А до этого ему они чаще попадались на картинках. Конечно, выглядели красиво. Но уж очень это непрактично. Даже на Острове все носят ботинки и сапоги на плоской подошве. Про деревни и говорить нечего. Валенки, калоши, какие-нибудь стоптанные боты, резиновые сапоги или вообще «самоделки». Может, только жёны и любовницы Кауфмана, Михайлова и их ближайших клевретов ходили на каблуках, и то не дальше, чем на десять метров по ковровой дорожке. Но такие фифы даже на улицы как простые смертные не выходят, а смотрят на мир сквозь окна дворцов или автомобилей. Младшему пару раз довелось лицезреть их — будто силиконовые куклы, хоть и моложе лет на двадцать лет своих «папиков», но с застывшими неживыми лицами и странно припухшими губами, будто пчёлами ужаленные. И всегда была целая стайка кандидаток на эту роль: тоже «ротация».
И дальше базар пошёл про какие-то «вёдра», обвисшие «дойки» и другие вульгарные описания анатомии и физиологии.
— Да что я, олень? Кормить чужого выблядка? — продолжал Бык. — Да мне и своего не надо. Нужна только баба, чтоб борщ варила и напряжение снимала. С прибора, хе-хе. Но на Острове нормальных почти нету. Все бывшие в употреблении. А от хорошей мужик не уйдёт. Нормальная с одним будет жить до могилы.
— Дело говоришь! — зычным тенором произнёс смуглолицый Чёрный. — Распоясались, сучки. Я на них вдоволь насмотрелся, когда диски переключал.
Чёрный ещё зелёным пацаном успел поработать диджеем в «Новом Русском». Переключал треки для обдолбанных или пьяных любителей почувствовать себя в ХХ веке. Вообще, по правильным понятиям, мужик должен воевать, отнимать чужое или служить с оружием в руках. Чуть менее престижно — работать руками. Ещё хуже − торговать. И совсем позор — быть прислугой или клоуном. Хуже этого — только не быть мужчиной вовсе. Но Чёрный делами доказал, что пацан он правильный, поэтому к нему это прошлое не липло. Платили ему там, как он говорил, неплохо. Но однажды его всё достало, он набил морду кому-то и записался в «коты».
— А потому, что город, — Богодул многозначительно показал на окно. — В посёлке, где мой батя жил, с этим было проще. Муравейник он назывался. Это под Саратовом… или Самарой… забыл. Не важно. Там тёлок можно было купить целый пучок за телегу с навозом или углём. А чуть что — камень на шею и в прорубь. А тут… развели демократию, блин.
— Точно, — согласился начитанный Режиссёр. — Мужчина сотворен Создателем для великих дел. Должен быть творцом, завоевателем… Как Наполеон и Александр, мать его, Македонский. А не киснуть, оплачивая хотелки лишней кожи вокруг влагалища. Каковая женщиной зовётся.
— Золотые слова! — поддержал начальство Богодул, — За её «пельмень» я должен надрываться, мёрзнуть в патрулях? Бояться, что меня прирежут оборвыши? А она будет у меня дома на диванчике сидеть и чай пить с моим пайковым сахаром? Хрена с два. Надоест — пусть побирается. Или на панель. Новую найду. Или двух. Мужик должен жить как кот на нашем гербе. Бродить где вздумается, покорять вершины, драться и передавать свои гены. Шоб каждый ребёнок на районе мог сказать ему: «Папа!».
Покровительственный хохот.
— И пусть радуются, что мы уделили им внимание.
— И какие у тя вершины, ха-ха-ха? — попытался кто-то поддеть старикана. — Новые рекорды в литроболе?
— Да пошёл ты! Завтра вот спортбайк будем испытывать. Я его из запчастей три года собирал, в гараже стоит.
— Ты это уже четвёртый год говоришь, дядька Богодул.
Все его так называли. Странная фамилия, настоящая, давно стала частью прозвища. У многих из них имя заменилось кликухой, но его имя и вовсе мало кто помнил.
— Ну, надо же наконец-то закончить эту фигню-муйню. Или послезавтра…
После этого ещё минут двадцать трепались о тачках, большую часть из которых они никогда не видели. Про убогие газогенераторные повозки говорить не хотелось. Это скучно. Болтали о лимузинах и электромобилях. Но больше об агрессивных джипах, стотонных грузовиках и всякой экзотике, начиная от американского мотоцикла-чоппера до советского ракетного тягача размером с вагон.
Вот такие у них шли мужские разговоры.
По старому телевизору, кинескопному еще, шли гонки, потом их сменил футбол, потом летсплей, то есть записанное прохождение игры «DOOM». Космический пехотинец бензопилой вырезал розовых, похожих на поросей, демонов. Вблизи они состояли из квадратиков, будто из кирпичиков. Потом включился хоккей. Затем должен быть бокс. Запись склеена и закольцована. Младший готов был поклясться, что помнил этот матч, сыгранный давно покойными хоккеистами, наизусть. Как и кадры из игрушки «GTA V», где обдолбанный лысый негр стрелял по копам из пулемёта и давил на угнанном спортивном кабриолете девушек в бикини на пляже.
На минуту кто-то завладел пультом и включил порнуху со стонами и вздохами, но ему с хохотом дали по шее и напомнили, что он здесь не один. Хотя в другое время посмотрели бы с удовольствием, ещё и комментируя. Иногда хозяин сдавал один из залов как ночной кинозал.
— Да ну их в сраку, этих курв! От них все беды. Не так хорошо с ними, как хреново без них. Я вам вот щас чё расскажу, — всё-таки вклинился Пузырь, который строил из себя крутого вояку, хотя Младший не помнил, чтобы он всегда был таким смелым в рейдах. — Про пацанские дела.
— Ну, лады. Давай, заливай. Про баб много говорить не надо, их надо «жарить». Что там у нас нового на фронте?
И от женских прелестей разговор перешёл на мужские разборки. Обсуждали тактику оборвышей, их нового Большого бригадира, который звался Кирпичом. То, как он вешает и режет своих, которые чуть прокололись, чтоб чужие боялись.
Богодул в который раз с жаром рассказывал, что у врагов есть опытные «пастухи», вооружённые хорошо и старающиеся не лезть на рожон, и масса необученных «баранов» с гладкоствольными ружьями, а то и с холодным оружием, которых набирают по деревням, иногда добровольно, а иногда и против их желания. Нормальное оружие они должны добывать в бою. Но чаще у них это не получалось.
Говорили про бойню перед Биржевым мостом, когда эти старшие погнали своих баранов в лоб на гвардейцев Кауфмана — «енотов». И опытные наёмники просто выкосили сотню человек, да ещё и загнали на минное поле оставшихся. А сами «пастухи»-авторитеты так и не появились.
— Это у них типа разведка боем такая. А может, наказание.