Второй этаж был приватной зоной, и вход туда закрывался на ключ. Поэтому надо было подняться на третий по пыльной грязноватой лестнице. Этаж этот последние лет пять не использовался, и всё тут заросло грязью и паутиной.
С трудом он добрался до заветной двери.
А вот и туалет… Сантехника в ржавых потёках, половина окна заколочено фанеркой, через него дует с улицы. Посвежело.
Нет, его не тошнило. Только какое-то бурление в желудке, кислый привкус во рту и муть в голове.
Вдруг вырвало, стоило ему наклониться над унитазом. Видимо, надо было больше закусывать. Или меньше? Жирного он перебрал, рыбы, курицы с подливкой, а не водки с пивом, вот в чём дело. Как бы ещё печень не взбунтовалась. Такими темпами годам к тридцати пяти он сам будет как Богодул. Желчным. Или как Пузырь − жирным. И ведь никакого удовольствия он от этого застолья не получает. Может, и они все тоже только притворяются? Да нет, ряхи счастливые. Лыбятся. Им в кайф опускаться до уровня животных, снимают стресс. А ему — нет. Почему-то он неспособен на эту трансформацию.
Закончил дела и вышел из кабинки. Мутноватое зеркало на стене поведало всю правду о нём, ничего не утаило.
«Какого чёрта я делаю со своей жизнью? Пью с уродами, хотя противно. Служу кровососам, хотя ненавижу. Омар Хайям вроде бы говорил об этом что-то важное…»
Скоро день рождения. Самое время подвести, блин, итоги жизни своей непростой.
Дед говорил, что раньше в эти годы он бы считался молодым парнем. По теперешним временам Молчун − давно уже зрелый мужик. Но лицу не хватает матёрости,мордатости. Телосложение лёгкое, но он уже хотя бы не такой тонкий, как был. Не волк, конечно, но хорёк или камышовый кот. Взгляд жёсткий, складка на лбу — и то жёсткая.
Жизнь потрепала его, и совсем не ласково − по щеке, а зубами за загривок, как волк ягнёнка. Но он вырвался и убежал, оставив ей клок шерсти в пасти, а себе на память шрамы, снаружи и внутри.
А ведь когда-то он ждал от жизни другого. Мир казался полным чудес и тайн. Хороших, захватывающих тайн, а не страшных секретов. Как же он ошибался!..
Грязный притон… даже в те часы по утрам, когда всё прибрано. Грязный город, не снаружи, так внутри. А есть ли чистые?
На лице почудилась лёгкая небритость. Уже щетина лезет, хотя с утра скоблился тщательно. Ещё пару лет назад это надо было делать раз в три дня, а сейчас уже каждый божий день. Это называется — возмужал.
Кстати, ему случалось бриться и охотничьим ножом.
Он знал человека, который на спор брился топором. Но тот плохо закончил свой жизненный путь. Хотя и не из-за этой привычки.
Весной здесь, под окном, нёс свои воды безымянный ручей. Раньше его не было, сточную канаву прокопали уже после Войны, для отведения весенних (или вешних?) вод, чтобы не было наводнения. Прорыли прямо через бывшие газоны, а по тротуарам положили кое-как ржавые трубы. Временами этот ручей, в который попадали и канализационные стоки, становился довольно зловонным. То тут, то там через него были переброшены деревянные мостки. Иногда проплывало что-то похожее на фекалии (смешное слово, звучит как имя святого блаженного пророка — преподобный отец Фекалий). Стекал он прямо в канал.
В конце весны ручей мельчал. На Острове имелось несколько десятков таких же самопальных водоотводных канав, и все они вели в Неву, Большую или Малую, или в протекавшую по острову речку Смоленку.
Западная сторона здания, где располагался ресторан, была далеко не такой чистой, как восточная, которая выходила на фасад Небоскрёба. Там всё убирали до блеска и красили.
А здесь этой весной из-под снега оттаял кошачий скелет. Его было хорошо видно из окон. Дворника, чтобы убрать жалкие останки, не нашлось, а проходящим через парк было или лень, или противно. Только отпнули подальше от тропинки. Так и лежал этот скаливший зубы голого черепа и щетинившийся рёбрами бывший кот. Он умер еще осенью, до того, как лёг снег.
Делать то, что ты не обязан, особенно чужую грязную работу (в данном случае — вечно пьяного одноглазого дворника по кличке Кутузов, который был на содержании Михайлова и наводил порядок вокруг важных мест с десятком таких же забулдыг), — западло. Не человеческий труп — и ладно. Нормальным считалось постоянно ощетиниваться и отбиваться от попыток навязать тебе дополнительные обязанности. «Нормальные» подростки сидели там же на пустыре, в спортивных костюмах и криво сидящих кепках, на корточках, с пивасом или самогоном и лузгали семечки, щерясь уже выбитыми зубами. Красномордые от выпитого и постоянного нахождения на солнце.
Младший, который часто срезал там дорогу, уже собирался взять лопатку и предать останки земле, но его опередили. Не зарыли, а растащили по косточкам, оставив только нижнюю челюсть. Видимо, собаки или крысы. Смысл рыть могилу, чтобы похоронить одну кость? Смешно. Тут люди-то на материке лежат без погребения, не то, что коты…
В городе было довольно много грызунов и чуть меньше охотившихся на них кошек. А вот собак было мало — они почти сразу попадали на разделочные доски. Если мусор и отходы рыбного производства будут дальше накапливаться, то у грызунов случится демографический взрыв, и Михайлову придётся отправить на субботник не только узбеков и работяг, но и людей Туза. Тогда и вонючий парк в порядок приведут. Только неизвестно, когда это случится.
«Ты искал цивилизацию? Вот она. Вместе с канализацией».
Когда-то он думал, что это тот город из сна, где башни стоят у воды. В котором они были с дедом и собакой-лайкой. Но нет. Тут деду бы не понравилось.
В книжке у деда были такие слова, которые Младший сначала не запомнил, а теперь они всплыли в его памяти. Мол, умные люди говорили, что вопрос цивилизации — это не вопрос морали. Это вопрос энергии. А ещё гигиены.
У Острова был худо-бедно работающий водопровод и система отведения стоков, хотя они постоянно требовали ремонта, и санитарное состояние обитаемой зоны оставляло желать лучшего. Нигде Младший не видел так много людей на крохотном пятачке и так много заселённых многоэтажных зданий. Но все коммуникации… даже его ума хватало, чтобы понимать: они в ужасном состоянии.
Энергия была. Электрическая. Почти во всех жилых домах. Правда, неделю назад электричество жителям отключили на целый день, и даже на опорном пункте гвардии лампы горели вполнакала. Видимо, были какие-то проблемы с сетями. Вряд ли на плавучей станции.
Но перебои с электричеством случались редко. Его хватало с избытком. Отсюда и море света на острове, которое видно издалека. Которое манит как магнит и злит чужаков.
Атомный ледокол «Князь Владимир» пришвартован у Северной пристани. Эта плавучая АЭС, стоящая у самого берега, её реактор, один из двух (второй, как говорили, не функционировал), давали энергию Острову. Ею магнаты пользовались совместно.
«Смогут ли они её починить, случись что? Сколько у неё осталось ресурса и горючего? И где потом брать электричество? Ветряки? Солнечные панели? Дизель? Пар?» — такой разговор Младший случайно подслушал, когда в бар заглянули двое механиков михайловской Коммунальной службы или просто Коммуналки. У Кауфмана была такая же служба. Свои половины города они обслуживали независимо. А электростанцией занимались совместно.
Именно после этого Саша задумался. А визит к Мозгу и случайно увиденное на мониторе только подтвердили его догадку. Вряд ли он один об этом узнал. Скорее, все надеялись, что как-то рассосётся.
Младший подходил довольно близко к кораблю. Будто бы рыбу ловил с набережной. Но его любопытство чуть не закончилось плохо — пристань стерёг патруль городской стражи с собаками. И пришлось долго объяснять, что он не шпион, а просто прогуливается между сменами. Больше Саша в лазутчика не играл.
С этими мыслями в голове Молчун подошёл к умывальнику. Он помыл руки и вдруг вспомнил, что надо пришить эти чёртовы лычки к камуфляжной летней куртке. Проклятье. Лампочка еле светит, надо подойти к окошку в коридоре. Он видел там забытую кем-то табуретку, а катушка ниток с иглой была у него припасена …
Но до окна не дошёл. Охнул. Возле лестницы, совсем рядом с ним, стояла женщина. Саша узнал её, несмотря на полутьму. А ведь даже не слышал, как она поднималась.
— Карина? Ты, блин, не подкрадывайся! У меня же оружие есть.
— О... Я знаю… И не только оно. Мне тебе кое-что сказать надо.
Официантка подмигнула ему и, сильно покачивая бёдрами, отвела обратно в комнату с рукомойниками. Он даже не смог возразить. На ней было платье с оборками и глубоким вырезом, довольно короткое. Обычная форма для здешних работниц.
— Вижу, у тебя сегодня важный день? Ой, что за нитка, давай уберу…
Она повернулась так и эдак, давая осмотреть себя со всех сторон. Наклонилась, будто действительно убрать невидимую нитку (Саша даже подумал, что уронил свою, с иголкой). Вдруг прижалась и начала тереться о него. Без предисловий. Будто кошка. Издавая почти такие же стоны.
Он немного удивился. Но понял, к чему она клонит.
«Аттестат зрелости», — вспомнил Молчун глумливое перешёптывание и перемигивание «котов». — Пусть, мол, отметит «лычки». Парню жениться скоро, тогда уже не погуляет. Черти, блин.
Бретельки лифчика начали соскальзывать с плеч. Так, что большая белая грудь больше чем наполовину оголилась, и можно было, протянув руки, просто взять её в ладони.
А ведь в зале никому не разрешала себя трогать. Сразу звала вышибалу. Хотя все знали, что за деньги разрешит, и не только потрогать. Бесплатно и при всех — нельзя. А в комнатах на втором этаже и когда заплатил по таксе — можно всё.
Вот и в его случае, похоже, о бесплатности речи не шло. Видимо, «уплочено».
Он почувствовал руку у себя на ремне.
— Убери, — потребовал Младший. Его смутил её напор. Даже попытался отодвинуться.
— Тебе жалко, что ли? Я же вижу, что ты хочешь. Чувствую, — хихикая, она начала елозить рукой вверх-вниз, ритмично. — Ты что, не мужик? Гомик? Или больной? А вдруг тебя завтра грохнут? Бери от жизни всё, пока живой.