Оу!
Данилов почувствовал желание протереть глаза или надеть очки, которых не носил. Там, где заканчивались плечи − девочки были… одним целым! Сиамские близнецы. Саша видел такое только на картинках.
Но таращиться – невежливо.
– Здравствуйте! – поздоровалась девочка, которая стояла слева.
– Дра-тву-те, – неразборчиво произнесла вторая.
– Малышки, вам же говорили, нельзя заходить, когда старшие обедают, – проворчал доктор, но не очень сердито. Видно было, что он уже справился с неловкостью, возникшей при их неожиданном появлении. Ладно, идите сюда. Не бойтесь, дядя − хороший. Они подошли к столу.
– Я – Няша, а это − Нюша, – представилась за двоих та, что слева.
– Вообще-то они Таня и Аня, – объяснил Андреич. – Но недавно стали так себя звать.– Няшка-двойняшка. Не знаю, откуда слово взялось, – развел он руками. – Будто из мультика что-то. Но сам я не смотрел. У нас с самой Войны нет теликов.
Теперь Саша смог рассмотреть девочек получше. У той, что слева, в зеленой блузочке в горошек, было нормальное симпатичное лицо ребенка лет десяти. У ее сестры в синем лицо какое-то расслабленное, припухшее, с безвольной челюстью, а взгляд пустой. В руках у нее был потрепанный кривенький плюшевый зайчик. Один глаз был из пуговицы, вместо второго торчал пучок ниток.
Девочка в зеленом с любопытством глядела на Сашу.
− А вы откуда приехали? А у вас есть что-нибудь вкусненькое? Хотите, мы расскажем стишок? А вы нам дадите вкусняшку? − она засыпала вопросами Сашу, который еще не совсем пришел в себя и не знал, куда девать взгляд. − Стишок хороший!
Не дождавшись ответа, «зеленая» начала:
«Где вы, грядущие гунны,
Что тучей нависли над миром!
Слышу ваш топот чугунный
По еще не открытым Памирам.
На нас ордой опьянелой
Рухните с темных становий —
Оживить одряхлевшее тело
Волной пылающей крови…».
Стих был не детский. Данилов вспомнил, что это Александр Блок, дед ему читал когда-то.
И если Няша (странное сокращение от имени Татьяна) декламировала четко, то ее сестра только монотонно бубнила. Но голос «порченной» в точности следовал за интонациями здоровой «половинки». Создавая то ли фон, то ли мелодию напева. Как будто гудел большой пчелиный рой. Когда номер был исполнен, парень вспомнил, что полагается аплодировать, и слегка похлопал в ладоши.
– Нюшка, не бойся. Дядя хороший. Он не обидит, – серьезно сказала Таня.
«Еще бы. Я болен и еле жив. При всем желании не обижу даже котенка», – подумал Данилов, глядя на это творение природы. Он читал о таких. Но не думал, что они могут выжить в нынешних условиях. Парень достал из кармана леденец, который нашел в Златоусте. Слипшийся комок сахара, пролежавший пятьдесят лет в круглом аппарате на ножке, куда надо было кинуть монетку, чтобы забрать конфетку. Аппарат пылился в углу магазина неподалеку от «Сбербанка». Рядом валялся перевернутый терминал, с которого когда-то можно было пополнить счет телефона.
Автомат был разбит и выпотрошен, но три конфетки застряли в трубке, по которой они должны были высыпаться в лоток. Пустырник рассказывал, какие места проверять, чтобы найти древние ништяки. Две Саша тогда сразу съел, а одна вот… пригодилась. Ничего так. И не скажешь, что им полвека. Похоже на крупный чупа-чуп, только без палочки. Данилов протянул конфету ближайшей к нему девочке, Няше.
– Нет, – отказалась та принимать гостинец. – Ей тоже дайте, а то обидится.
– Дай, – действительно обиделась вторая половина девочки. – Дай!
Сказано это было четко, почти нормальным голосом. Будто капризничал обычный ребенок. Хотя Сашке почему-то вспомнилось, что по-английски это слово означает: «Умри».
– Хочет, чтоб не только сыто было, но и вкусно, – перевела ее сестра.
– Пищеварение у них частично общее, – пояснил доктор. – Поэтому если наедается одна, то и вторая не голодна. – Но ощущения у каждой свои, отдельные.
Действительно. О том, что конфету надо поделить, Саша и не подумал, воспринимая сестер как одно существо. Да уж! Стыдно.
Доктор взял у Данилова леденец, попытался распилить ножом, но не смог. Антикварная сладость была тверже камня. Подождите, − сказал он, и вышел. Проходя мимо девочек, погладил их по головам. В ответ на ласку Няша улыбнулась отцу, Нюшино лицо осталось полусонным и ничего не выражало. Пока доктора не было, Саша лихорадочно соображал, о чем поговорить с девочками, но так ничего и не придумал. Вертелись в голове совершенно неуместные вопросы, вроде того – не надоело ли им всегда ходить в обнимку, и могут ли они сидеть на обычном стуле, или им нужен специальный… В общем, всякая ерунда. К счастью, доктор вернулся довольно быстро. Он принес чугунную ступку и пестик. Саша был знаком с этими предметами – у бабушки на полке с кухонной утварью стояли почти такие же. Доктор положил конфету в ступку и, бормоча себе под нос – Аккуратно, спокойно, не торопись, – прицелился и тюкнул по ней тяжелым пестиком. Конфета раскололась на две почти равные половинки. Довольный Борис Андреевич протянул их дочерям, которые немедленно сунули куски в рот и начали грызть.
– Света не любит их, – тихо сказал он, повернувшись к Сашиному уху. – Боится, что у нее родится такой же. Из-за меня. Она думает, это мой дефект. Не верит, что это − лотерея… случайность. Думаю, она меня сожрет даже из-за мелкого отклонения у дитя. Не дай бог. Она вовсе не такая тихая, как кажется. Ты понял, конечно, − одна из малюток, Нюша – блаженная. Может, раньше их сумели бы разделить. Они срослись ниже грудной клетки, скелеты у них отдельные, я прощупывал. Но есть общие сосуды, и частично пищеварительный тракт общий. Я не могу сделать рентген, но мне кажется, их спинной мозг тоже соединен какими-то перетяжками. Они воспринимают себя разными личностями, но многое им нравится одинаковое. Заявляют, что могут чем-то «обмениваться». Хотя Нюша почти не говорит. Только «мама» и «дай». А в основном– мычит. Я понимаю ее через раз, а Няша говорит, что понимает всегда. Может, фантазирует, а может, и нет.
– У них общие мысли? – тихо спросил Саша.
Но девочки услышали, и Няша ответила вместо отца, вытащив леденец на время изо рта:
– Не все. Некоторые общие. Некоторые свои. Память разная. Как два кувшина, в которые воду льют. Но один дырявый. Она глупая. А я умная. А ты еще глупее, дядь? У тебя много мыслей в голове, но все не твои. Их тоже туда налили?
– Таня! Санек, не обижайся на них, дурашек.
– Ничего, – пробормотал Сашка.
– А мы знаем, к кому ты идешь, – вдруг произнесла, глядя на него, Няша, закончив грызть леденец.
– Серьезно? – Младший почувствовал неприятное покалывание от направленных на него глаз. Зеленых. Но не желтовато-зеленого или изумрудного оттенка, который был у многих в его семье, а темного, болотного.
– Да. Только он не Упал-намоченный. Он Собиратель. Он собирает. Из частей. Зайку-мозайку. Только эта мозаика − из мяса и костей. Как мы с Нюшей. А кто в нее не входит, тем он лишнее отрубает. И нитками сшивает. Было много людей, станет один.
– Не обращай внимания, – фыркнул доктор. – Зря я им книжки читал страшные. Не помню только, чтобы читал «Франкенштейна». А про Уполномоченного и про Орду – это они наш разговор подслушали. Девочки, сколько раз я вам говорил – нельзя подслушивать! Все, идите к себе!
– Сейчас пойдем, папочка. Мы не подслушивали. Мы просто слушали… Мы же не виноваты, что в нашей комнате все так слышно хорошо. А читать мы и сами умеем (это уже, обращаясь к Саше). Мама научила. Настоящая мама, а не эта. Я одну страницу, а она другую.
– Дугую, – повторила вторая «сиамка».
– Мама не могла вас научить, она умерла.
Строгий доктор сделался перед ними мягким, как воск.
– Все равно научила, – упрямо сказала Няша, то есть Татьяна, и повернулась к сестре, – Ну, пойдем, что ли. Книжку почитаем.
И они ушли, припрыгивая и напевая песенку Винни-Пуха – четкие слова одной и му-му-му другой доносились в такт. Им не надо было даже стараться, чтобы говорить синхронно.
Данилов посмотрел на проигрыватель, стоящий в углу большой комнаты на тумбе. Еще более старый, чем этот дом. Рядом лежала солидная стопка пластинок. Оттуда и песня.
*****
Вскоре вернулась Светлана, чтобы убрать со стола посуду. Она уже не выглядела такой взвинченной. Похоже, прошлась, и это помогло ей успокоиться. А еще Саша ощутил от нее какой-то резкий запах. Может, духи, а может, настойка на спирту. Лекарство от нервов, от загубленной молодости. Про такое он тоже слышал.
Светлана старалась лишний раз не встречаться с ним взглядом. Доктор тоже молчал.
Но Сашка уже узнал все, что хотел. И про убыров, и про обстановку вокруг, и про ордынцев. Когда те останавливались в Еловом мосту, то вели себя миролюбиво и спокойно. Каких-то даров не оставили, но и не обобрали до нитки. Взяли немного продуктов, как плату за защиту. Провели краткий суд. Распяли прежнего старосту и утвердили нового. Лекарства доктор на свой страх и риск купил у их полевого командира. Неофициально. С помощью «взятки». Вскрыл ему какую-то болячку, которая сильно досаждала. А их ордынский врач по кличке Айболит, который ехал в другой колонне, тоже оказался учеником того чувака из Ямантау. Или учеником его ученика. Поэтому они с доктором парой слов перекинулись.
Но все это Сашу мало интересовало.
Главное, он узнал, что к его врагам в этой деревне относились с большим уважением. Хотя сами бойцы СЧП ничего вроде сделать толком не успели. Пообещали, что все «реквизированное» весной вернут в двойном размере. А еще не тронули молодых курочек-несушек, забрав одного петуха и старых кур, которых селяне и так собирались зарезать. Об этом рассказывалось, как о проявлении огромной человечности.
В общем, Младший понял, что искать здесь помощников для борьбы против Виктора глупо. И хорошо, что он смог скрыть свое отношение к завоевателю.