Что?
У Вики перехватывает дыхание.
Ком подкатывает к горлу.
Она не может произнести возмущенное «что?» или уверенное «нет!» У нее не хватает слов. Вернее, она не может подобрать подходящие, чтобы выразить свои эмоции.
– Вик, ты меня слышишь? Ты должна убить его.
Он охренел? Девушка сжимает в руке телефон. Влад просит ее… убить их ребенка?
– Вик, это очень важно!
Влад говорит, что это очень важно. Говорит, что этот ребенок испортит жизнь и ей, и всем окружающим ее людям.
Ребенок убьет всех, кто будет ему дорог.
Влад говорит, что единственный выход – смерть.
Нужно убить.
Только так можно остановить проклятие.
– Что? Что ты несешь?
– Ребенок проклят! Вик, послушай.
Вика встает во весь рост.
Она видит себя в отражении: гордую, сильную, сияющую. Она ни за что не даст своего ребеночка в обиду.
Нет.
– Влад.
– Да, моя хорошая.
– Это ты слушай меня внимательно! Во-первых, никогда не смей называть меня «моя хорошая». Во-вторых, раз уж ты оказался трусом и покончил с собой, не надо теперь вмешиваться в мою жизнь и говорить мне, что делать, а чего не делать.
Вика смотрит на свое отражение. Отражение смотрит на нее в ответ исподлобья.
– И в-третьих, Влад, у меня нет телефона. Я не пользуюсь мобильниками. У меня в пальцах сейчас ничего нет.
Девушка раскрывает ладонь. Из зеркала отражение показывает ей пустую руку.
– Так что, Влад, проваливай… Пшел вон!
Вика произносит последние слова, и перед ней возникает образ мужчины. Она не может его рассмотреть, его силуэт размыт, как на старой выцветшей фотографии. Но, кажется, на нем военная форма.
Силуэт приближается.
– Убей! – кричит мужчина.
Его голос скрипит, размывается, размазывается радиопомехами.
– Убей! – он уже не кричит – ревет нечеловеческим голосом.
Он приближается.
В кулаке он сжимает нож.
Одной рукой мужчина хватает Вику за волосы, другой замахивается и бьет финкой в живот.
Вика замирает от страха.
Она смотрит в зеркало. Наблюдает, как нечеткий силуэт военного избивает ее отражение.
Она боится открыть рот и закричать.
Она не может драться, не может бороться. Ее тело отказывается сопротивляться.
Вика зажмуривается.
Она сквозь приоткрытые веки видит, как разъяренный военный безжалостно наносит удар за ударом.
Острая финка, словно игла швейной машинки, неумолимо движется вперед-назад.
Девушка вздрагивает от каждого взмаха ножа.
Страх сковывает.
Страх.
Но боли Вика не чувствует.
Лезвие не ранит ее. Удары звучат как звонкий деревянный стук. Будто вместо кожи у нее на животе натянут щит, крепкий деревянный щит.
Тук-тук.
Нож ритмично врезается ей в тело.
Тук-тук-тук.
Звук разлетается по комнате. Эхом проносится от стены к стене.
Крепкие руки мужчины давят, не отпускают.
Тук-тук.
Еще и еще.
Тук-тук.
Звук заставляет открыть глаза.
Вика просыпается от стука.
Она, похоже, уснула лицом на тетради, так и просидела всю ночь на стуле.
Девушка протирает глаза.
Тук-тук.
Она слышит, как кулак ее папы настойчиво стучит в дверь, оповещает, что уже пора просыпаться.
Вика отодвигает стул от двери.
– Привет, пап.
– Ты что, не ложилась?
– Зачиталась.
Вика улыбается.
Дежавю.
Она ощущает, что уже была в подобной ситуации. И она знает, что нужно сказать. Девушка знает, что ответит, когда папа спросит о том, что именно читала. Скажет, на всю ночь погрузилась в исторический роман об СССР. Потом они спустятся и позавтракают пережаренным омлетом.
– Глупое занятие. Кому нужны книги? Никакого толка от пустой траты времени. Иди лучше помоги для Димки собрать вещи в больницу.
Похоже, папа не в духе.
Он в последнее время сильно изменился.
С каждым днем все меньше бывает дома. Постоянно куда-то уходит и не говорит куда. Всегда рассержен, раздражен.
Может, все это связано с его здоровьем, а может, это папа так реагирует на проблемы у Димы.
Состояние братика ухудшается.
Болезнь прогрессирует, и Вика об этом прекрасно знает, несмотря на то, что отец всячески старается это от нее скрыть.
– Что это там?
Отец показывает на почерневшие обои у стола.
Вика смотрит на обгоревший стол.
Она сама, собственными руками устроила пожар. Она хотела уничтожить проклятые документы.
Девушка смотрит на ожог – это она схватилась за горящий край стола, когда старалась потушить огонь.
– Ничего, пап. Это опыты, – девушка заикается, – химические проводила. Хотела вспомнить.
– Чтоб я больше такого не видел! Дом мне сожжешь к чертям собачьим, – не дает договорить отец.
Он хлопает за собой дверью и уходит.
Вика рассматривает почерневшую стену.
Книжная полка из светло-бежевой стала шоколадно-коричневой. На столе прогоревшие следы пожара. В комнате, несмотря на открытое окно, все еще пахнет гарью. Покрывало, которым девушка тушила огонь, валяется мокрое и скомканное на полу.
– Выходит, это был не сон?
Вика проверяет.
Она уже не знает, что реально, а что нет. Как узнать? Где эта грань?
– Я схожу с ума?
Стол обгорел, а проклятые документы лежат нетронутые. Фотография Михаила Григорьевича в целости и сохранности покоится наверху стопки остальных снимков.
– Чертовщина, – говорит Вика шепотом.
Она знает, что все ответы сможет найти в синей тетради, но боится возвращаться к чтению.
Вика выглядывает в окно.
Во дворе бегает Шамп.
Он, как обычно, задорно виляет хвостиком. У него, похоже, сегодня отличное настроение. Вот он задорно лает. Вот отец выносит ему еду. Шамп подпрыгивает от радости. Он бежит навстречу, ластится к своему хозяину, путается у него под ногами.
Вика меняет улыбку на испуг.
Она замечает, что пес пристегнут цепью.
Цепью.
Проклятой звенящей стальной толстой цепью.
Нет.
Она не будет паниковать.
Ну уж нет.
Это все гормоны. Это пережитый стресс. Это все обострившиеся материнские инстинкты.
Надо переключиться.
– Так, скорее всего, со всеми беременными случается, – говорит Вика и пытается себя успокоить. – Ничего. Все будет хорошо.
Вика гладит живот и приговаривает, что все будет хорошо.
Нет.
Все и так хорошо!
Она в порядке! Она справится.
Переключится.
Она сегодня весь день проведет за уборкой. Вытрет всю чертову пыль со всех столов и полок. Вымоет все стекла и все полы. Разберет все вещи во всех шкафах. Вычистит каждый угол в этом проклятом доме.
И она точно не запаникует.
А вечером отец вернется, соберет продукты и поедет в больницу.
Скажет ей, что он поедет к Димке. Скажет, что он ненадолго и скоро вернется. В очередной раз обманет.
Вика знает, что попросится поехать с ним, но отец не возьмет с собой. Накричит и оставит дома.
Она знает.
Она все знает наперед.
И она сильная, со всем справится.
Она не сойдет с ума.
– Много голосов. И они звучат, как мой собственный. Множество глаз. И они смотрят, как мои собственные.
Молодой ученик произносит выстраданные слова и продолжает кружиться в танце у костра. Он подпрыгивает то на одной, то на другой ноге. Его голова качается в такт ударам бубна.
Собравшиеся шаманы потрясают ладонями, двигают руками, имитируют вихрь. Массовое погружение в транс. Каждый из них хочет поближе подойти к призванному учеником и так явственно осязаемому миру духов.
Лишь старый учитель не участвует. Стоит в стороне и с гордостью наблюдает за своим воспитанником. За его ловкими движениями, за его переживаниями.
За его речью.
– Много мыслей, и они… Мысли. Они… – Ученик сглатывает. Ему трудно произносить эти слова.
Из его стеклянных затуманенных глаз текут слезы.
– Да, мысли словно твои, малыш, – еле шепчет старик, чтобы его никто не услышал. – Правильно.
Он знает. Уверен, что ученик наконец-то нащупал, он на правильном пути. Он познает.
– Мысли. Как мои собственные, – произносит ученик и с яростью, со злостью, с остервенением принимается бить в бубен.
Что есть религия? Что есть вера?
Каждый человек приходит к Богу своим собственным путем, своей неповторимой тропинкой. Один с детства участвует в обрядах, повторяет за родителями и постепенно втягивается. Другой в результате трудных духовных поисков и непрекращающейся работы над собой обретает веру. Третий находит успокоение раскаявшись.
Вика решает искать спасения в церкви.
Даже если ты не веришь, стоит попробовать. Она уговаривает себя. Чем черт не шутит, авось сработает.
– У меня не так много вариантов, – рассуждает Вика и ускоряет шаг, практически переходит на бег. – Или в психушку, или в церковь.
– Милочка, куда так разогналась? Сюда без платка нельзя!
Старушка отодвигает Вику в сторону.
Удивительно, откуда в этом старом морщинистом теле столько силы. Старушка стальной хваткой держит девушку, отчитывает и одновременно оценивает нарушительницу своими проницательными глазами.
– Если нет с собой, вон лавка. Можешь там купить.
Вика смотрит, куда показывает старушка.
Деревянное строение. Небольшая пристройка. В этом ларьке, сверху донизу увешанном иконками, крестиками, свечами и прочими церковными принадлежностями, сидит женщина. Возле домика стоит урна для пожертвований с наклеенной распечаткой с неразборчивой надписью и изображением церковной крыши.
– Спасибо, – отвечает Вика и выдергивает свой рукав из цепких пальцев старушки.
Вот как так?
Она и без того скептически относится к религии, а тут еще вдобавок теплейший прием. Она же не виновата, что не в курсе всех обычаев. Зачем хамить? Почему просто спокойно не объяснить, как правильно?
Вика останавливается возле киоска и опускает несколько монет в урну. Это она на случай, если окажется, что все посетители обязаны сперва что-нибудь пожертвовать.