В этом морозном темном хаосе я остаюсь на удивление спокойным. Будто все происходит не со мной, будто это дурацкий сон.
Острой частью к себе тяну ножом по рукаву проводника.
Я смотрю на Амая, хочу помочь, но не могу.
Нож, словно масло, разрезает слои кафтана. Три шкуры теленка внутри, три снаружи. Одна шкура оленя внутри, одна снаружи.
Слой за слоем, узкое лезвие отгибает кверху рукав, словно стружку, пока не показывается кожа, а за ней плоть и кости. Амай кричит, льется его теплая кровь.
Кровь проводника согревает мои щеки. Снег рядом окрашивается, словно грудка снегиря.
Теперь я наблюдаю со стороны, как лежит, извивается на снегу мой проводник. Хочу закрыть глаза и не смотреть, но не могу.
Эвенкийский нож разделывает полуживого Амая.
А я не злюсь.
Мои губы улыбаются.
Главное, держать себя в руках. Главное, не чувствовать. Главное, не испытывать эмоций.
– Нельзя противиться зову, – звучит в моей голове голос Сэлэмэ.
– Шампи, иди ко мне, – отзывается чей-то женский голос.
– Это и есть справедливость, – говорит Михаил Григорьевич и заходится смехом.
Мое тело вытирает руки снегом и садится на «Буран».
Мне не снять проклятие. Я обречен.
Пока снегоход несет мое тело обратно в гостиницу, я уже знаю, как мне поступить. Я уже все решил.
Где-то позади, на горе шамана, догорает костер. Розовый снег переливается в лучах карминового солнца.
Конец полярной ночи.
В смерти Димки обвиняют отца.
Пусть арестовывают.
Его не жалко.
Он ведь тоже скоро умрет.
Эти обстоятельства Вике даже нравятся. Не придется говорить о своей беременности. Не придется выслушивать разгневанные крики.
Самое трудное сейчас – изображать страх, отчаяние и горе.
Скорее надевайте на него наручники. Зачитывайте права. Уводите с глаз долой! Тянете резину.
Она решила, что не станет выгораживать, даже не попытается оправдать родителя. Не скажет, что ее папа – пример для подражания для всех отцов на планете. Или что ситуация с братом – трагическая случайность. И тем более она не признается, что смерть братика – ее рук дело.
– Прощай.
Отец, естественно, догадался, кто помог его сыну умереть. Но он зачем-то решил взять вину на себя. Возможно, он посчитал, что быстрая смерть не такой уж плохой вариант. Страдания прекратились. А может, и сам был не прочь так поступить, вот только у него кишка тонка.
Вика смотрит, как полицейские под руки выводят отца из дома, и старательно скрывает радость.
Почему же он не признается? Что его останавливает? Сказал бы, что в момент, когда Димка умер, его и близко не было.
Выгораживает дочь. Притворяется, что заботится. Этот идиот решил спасти ее от тюрьмы.
– Как благородно, – язвительно бросает Вика и задергивает занавеску, чтобы не видеть, как полицейский экипаж увозит ее родителя.
Угу, как же, спасти он решил. Просто он знает, что ничего не докажет. Кто бы ему поверил?
И если разобраться, это он и убил Димку. Сам виноват. Останься он дома, ничего бы не произошло.
– Прощай, от всех вокзалов поезда уходят в дальние края.
Вика кружится, пританцовывает в пустом доме.
И напевает песенку:
– Прощай-прощай. Прощай-прощай.
Вика смотрит в зеркало. Ее отражение улыбается. Оно довольное. И умиротворенное.
– Прощай, мы расстаемся навсегда.
Девушка ставит чайник. Сейчас она выпьет чашечку бодрящего напитка. Все идет как надо.
– Лай-лай. Ла-ла-ла-ла-ла.
Тянется за сахаром на верхнюю полку, задевает локтем и опрокидывает чашку со стола на пол. Фарфор звонко приземляется и рассыпается на осколки.
Перед глазами всплывает квартира Влада. Пустая прокуренная кухня. В руке у Вики упаковка ягодного чая, а в соседней комнате подвешен за шею покойник.
Девушка трет глаза руками, старается прогнать наваждение. Трясет головой, но картинка лишь становится четче. Звон в ушах нарастает. Громкий, оглушительный, как в тот день, когда она шла поздравить Влада с днем рождения.
– Спасибо. Извините, что задержался. Возникли небольшие трудности.
– Борис Михайлович, да какие извинения. Я же вам говорила, занимайтесь делами сколько нужно. Мы с Мишкой прекрасно провели вместе время. Мальчик у вас чудесный.
– Еще раз спасибо.
– Как вам Север?
– Не такой, каким я его представлял, – отвечает и всем видом показывает, что не готов к общению.
Тактичная нянечка больше не пристает с расспросами. Собирает вещи, убирает посуду и прощается с ребенком.
– Ого, здесь гораздо больше, чем договаривались, – говорит она с интонацией, мол, не стоило, но убирает деньги в кошелек.
Вика заходит в комнату.
Она чуть не наталкивается на нянечку в дверях и ловит на себе безразличный взгляд Бориса.
– Что? – Вика спрашивает и удивляется незнакомому голосу, вылетающему у нее изо рта.
Это опять тот голос, речь подростка. Необычный тембр, несочетаемый. Слишком спокойный и мудрый для своего возраста.
– Вы Борис? Простите, Борис Михайлович? – Вика спрашивает, но, кажется, ее никто не слышит.
Ответа не следует.
– Вы меня не видите?
Вика размахивает руками перед лицом Бориса.
«Он уже знает, что такое истинная справедливость», – звучит в голове голос комиссара.
Вика отворачивается от Бориса и проходит по комнате.
Отчего-то ей знакома обстановка. В углу должен стоять веник, под кроватью лежит коричневый чемодан со стальными застежками, на подоконнике вот-вот распустится цветок. На стене картина, за которой спрятан конверт с деньгами и документами.
Откуда она все это знает?
Вика заглядывает в кроватку с малышом.
– Влад.
Девушка слышит, как из коридора доносятся голоса. Борис Михайлович прощается с нянечкой.
Женщина говорит, что она готова в любой момент приехать и присмотреть за малышом.
«Уходи! Тебе нельзя здесь быть», – раздается мощный голос Михаила Григорьевича.
Вика инстинктивно прячется за кресло. Забирается за спинку, вытирает коленями скопившуюся на полу пыль и прижимается спиной к стене.
«Проваливай отсюда, стерва! Вон! Пшла вон! Уноси отсюда своего нерожденного ублюдка», – ревет комиссар.
– Что происходит? – взвизгивает Вика и прикусывает палец, чтобы перестать кричать.
Сквозняк распахивает окно, в помещение врывается ветер. Стремительный, обжигающий холодом поток.
Слышно, как в коридоре Борис любезно благодарит нянечку, закрывает за ней дверь, но сквозняк не исчезает. Ветер только усиливается.
«Нельзя, чтобы он увидел тебя».
Борис возвращается в комнату.
Он проходит мимо Вики и останавливается у кроватки. Он смотрит на своего ребенка и улыбается.
Вика не двигается.
Ей непонятно, почему нужно прятаться, тем более что она сама убедилась, Борис Михайлович не видит ее, но продолжает прикрывать ладонью рот, чтобы скрыть звук дыхания.
Занавеска подлетает почти до потолка. Ветер треплет цветы в горшке. Борис продолжает стоять возле кроватки и, кажется, не видит, что в комнате заметно похолодало.
– Апчхи, – сдавленно чихает Вика.
Борис резко оборачивается и смотрит на кресло.
Похоже, он услышал.
Борис медленно приближается и продолжает смотреть на то место, где притаилась Вика.
Девушка жмурится, прижимает колени к груди.
«Теперь ты умрешь!» – кричит Михаил Григорьевич и хохочет.
«Он тебя не видит. Не бойся, – снова звучит голос юноши. Он говорит спокойно, но звучит громче, чем крики комиссара на фоне. – Он не может тебя видеть. Ты в безопасности».
Борис заглядывает за спинку кресла. Перегибается. Тянет руку. И достает оттуда спрятанную бутылку коньяка.
Мужчина подходит к столу. Наливает себе рюмку. Смотрит на содержимое, но не пьет.
– Кто ты? – спрашивает Вика шепотом у незнакомца.
– Я не знаю.
– Почему помогаешь мне?
– Не знаю. Чувствую, что должен. Огонь мне не отвечает, зачем и почему. Он лишь показывает образы. А я наблюдаю.
– Какие еще образы?
– Разные. Например, тебя. Этот удивительный дом. Эту невероятную параллель.
Вика хмурит брови.
– Покажись.
– Не могу. Думаю, я и разговаривать не должен.
– Опа, – говорит Борис, опрокидывает рюмку в рот и усаживается за стол.
Он достает чистый лист.
Вика наблюдает из своего укрытия.
– Я могу выйти? Он меня не увидит?
– Думаю, можешь.
Вика перелезает через кресло и встает за спиной Бориса.
Отец Влада берет ручку. Стучит колпачком по зубам и мычит какую-то грустную мелодию. Похоже, он хочет что-то написать, но не знает, с чего начать.
Борис наклоняется, что-то ищет в своей сумке и выкладывает на стол пистолет.
«Дотронься до него, – шепчет молодой голос. – Встань с правой стороны и дотронься до него».
Ноги сами разворачивают тело и обходят Бориса.
«Молодец. А теперь не бойся, дотронься до него».
Рука тянется к плечу.
«Стой. Нельзя».
Вика отдергивает руку и отпрыгивает в сторону.
«Не слушай. Ты все правильно делаешь. Подойди и дотронься», – говорит похожий голос.
Эти голоса звучат практически одинаково. Словно говорит один и тот же человек. Один человек, только в разном настроении. Один голос теплый и мягкий, а другой мрачный и безжизненный.
Вика сопротивляется, но ноги приводят ее к Борису.
«Отойди», – говорит мягкий голос.
И девушка отходит на несколько шагов назад.
«Дотронься!» – приказывает безжизненный.
Пальцы Вики прикасаются к воротнику Бориса.
– Боб! Ты что творишь!
Вика смотрит по сторонам.
Вокруг снег. К Борису торопится какой-то человек с ружьем наготове. Дует сильный ветер. Но Вике не холодно.
– Боб! А ну отойди от него!
Раздается выстрел.
Вика вскрикивает от боли.
Она смотрит на свой живот. Из него сочится кровь. Она зажимает рану пальцами и ловит ртом воздух. Майка пропиталась. Красный цвет сползает по ноге. Снег окрашивается румянцем.