– Не важно, – бормочет Генри. – Сейчас, во всяком случае, не важно. Кто он и где он? Это главное.
Тепло на лице… его разум пытается сопоставить голос Рыбака со временем и местом… прожектор, разумеется, прожектор Симфонического Стэна, розовый, цвета зреющей клубники. И какая-то женщина, какая-то милая старушка…
«Мистер Стэн, эй, мистер Стэн?»
…и спросила, принимает ли он заказы.
«Я пришел сюда первым, старуха».
Тут же раздается суровый, скрипучий мужской голос, с легким немецким акцентом уроженца чикагского Сайт-Сайда, сына или внука приехавшего в Америку эмигранта.
– Обезьяна, – говорит Генри, глядя прямо перед собой. Глядя прямо на Чарльза Бернсайда, но не зная этого. – На шестке. Кошить как пшенишу.
Что же такое получается? Старый маньяк, говорящий, как Арнольд Шварценеггер?
Кто была эта женщина? Если он сможет вспомнить ее имя, то позвонит Джеку… или Дейлу, если телефон Джека по-прежнему не отвечает… и положит конец кошмару Френч-Лэндинга.
«”Кошмар леди Магоуэн” в исполнении Вуди Эрмана».
– Кошмар, – говорит Генри. Потом чуть изменяет голос, чуть растягивает слово – как старик: – Кош-мар.
Голос он имитирует здорово. Слишком здорово – по мнению старика, что стоит за дверью с секатором в руке и мрачно смотрит на Генри. Каким образом этому слепому удается так точно копировать его голос? Нехорошо это. Неправильно. Старому маньяку хочется вырезать голосовые связки из горла Генри Лайдена. Он обещает себе, что сделает это в самом скором времени.
И съест их.
Сидя на вращающемся стуле, нервно барабаня пальцами по дубовой панели, Генри вспоминает короткую стычку у эстрады. Вскоре после начала танцев на Клубничном фестивале.
«Скажите мне, как вас зовут и что бы вы хотели услышать?»
«Я – Элис Уитерс, и… «Лунный свет», пожалуйста. Бенни Гудмана».
– Элис Уитерс, – говорит Генри. – Это ее имя, и, если она не знает твоего имени, мой дорогой убийца, тогда я – обезьяна на шестке.
Он начинает подниматься, и в этот момент кто-то… или что-то… начинает постукивать, очень тихо, по верхней, стеклянной половине двери.
Медведица подтягивается ближе, чуть ли не помимо воли, и теперь она, Джек, Док и Нюхач сгрудились вокруг дивана, куда наполовину ушел Мышонок. Он похож на человека, которого медленно, но верно засасывает зыбучий песок.
«Нет, – думает Джек, – это не зыбучий песок, но смерть у него ужасная, это точно. Без всяких сомнений».
– Слушайте, – говорит Мышонок. Черная слизь вновь образуется в уголках глаз. Хуже того, течет из уголков рта. Запах разложения усиливается по мере того, как внутренние органы Мышонка один за другим прекращают борьбу. Джек искренне поражен их столь долгому сопротивлению.
– Говори, – кивает Нюхач. – Мы услышим.
Мышонок смотрит на Дока:
– Когда я закончу, сделай мне хороший укол. «Кадиллака». Понимаешь?
– Хочешь опередить смерть?
Мышонок кивает.
– Согласен. Уйдешь с улыбкой на устах.
– В этом я сомневаюсь, братец, но буду стараться.
Он переводит покрасневшие глаза на Нюхача.
– Когда все закончится, заверните меня в один из нейлоновых тентов, что лежат у тебя в гараже. Положите в ванну. Готов спорить, что к полуночи вам останется только смыть меня в трубу, как… пивную пену. Но будьте осторожны. Не касайтесь… того, что останется.
Медведица начинает рыдать.
– Не плачь, дорогая, – говорит ей Мышонок. – Я уйду раньше. Док обещал.
– Я все сделаю, дружище.
– Помяните меня, хорошо? Прочитайте стихотворение… Одена[113]… то самое, от которого мороз пробирал до яиц…
– «Не читайте Библию ради прозы». – Нюхач плачет. – Обязательно, Мышонок.
– Послушайте… «Риппл»[114]… и выпейте много-много «Кингслендского»… Достойно проводите меня в следующую жизнь. Полагаю, могилы, на которую вы могли бы отлить, не будет… но сделайте все, что в ваших силах.
Джек смеется. Ничего не может с собой поделать. И вот тут взгляд алых глаз Мышонка упирается в него.
– Обещай мне, коп, что туда ты пойдешь только завтра.
– Мышонок, я не уверен, что смогу это обещать.
– Ты должен. Если пойдешь этим вечером, тебе не придется волноваться из-за адского пса… в лесах есть кое-что еще… кое-что похуже… – Красные глаза закатываются, черная слизь стекает в бороду.
– Думаю, придется рискнуть, – хмурясь, говорит Джек. – Где-то там маленький мальчик…
– Он в безопасности, – шепчет Мышонок.
Брови Джека ползут вверх, он не уверен, что расслышал последнюю фразу, произнесенную Мышонком. А если и расслышал, может ли он верить его словам? Мышонок получил дозу страшного яда. Пока он еще сопротивляется его воздействию, может говорить, но…
– Пока он в безопасности, – продолжает Мышонок. – Не от всего… полагаю, до него могут добраться… но только не мистер Манчинг. Так его зовут? Манчинг?
– Я думаю, Маншан. Откуда ты знаешь?
Мышонок отвечает улыбкой. Улыбкой умирающей сивиллы. Вновь ему удается прикоснуться ко лбу, и Джек в ужасе замечает, что его пальцы слиплись, а их кончики почернели.
– Отсюда, откуда же еще? Все отсюда. Больше взять неоткуда. И послушай, будет лучше, если мальчишку съест какой-нибудь громадный жук или горный краб… там, где он сейчас, чем ты умрешь, пытаясь его спасти. Если ты умрешь, аббала точно заполучит его. Так говорит… твой друг.
– Какой друг? – подозрительно спрашивает Док.
– Не важно. Голливуд знает. Не так ли, Голливуд?
Джек с неохотой кивает. Разумеется, это Спиди. Или Паркус, если так больше нравится.
– Подожди до завтра, – говорит Мышонок. – До полудня, когда солнце будет в зените в обоих мирах. Обещай.
Поначалу Джек молчит. Противоречивые чувства раздирают его.
– К тому времени, как вы доберетесь до шоссе номер тридцать пять, уже стемнеет, – вставляет Медведица.
– И в лесу точно водятся всякие твари, – добавляет Док. – В сравнении с которыми динозавры «Парка юрского периода» – домашние зверушки. Не думаю, что вы захотите пойти туда в темноте. Разве для того, чтобы свести счеты с жизнью.
– Когда вы все сделаете… – шепчет Мышонок. – Когда вы все сделаете… если кто-то из вас останется в живых… сожгите этот дом. Эту дыру. Эту могилу. Сожгите дотла, слышите? Закройте эту дверь.
– Да, – отвечает Нюхач. – Слышим и понимаем, дружище.
– И последнее. – Теперь Мышонок обращается непосредственно к Джеку. – Ты, возможно, сможешь его найти… но я думаю, что тебе нужно кое-что еще. Это слово. В твоих устах оно обретет огромную силу благодаря одной вещи… к которой ты прикасался. Пусть и давным-давно. Я этого не понимаю, но…
– Все так, – говорит ему Джек. – Я прикасался. Какое слово, Мышонок?
Какое-то мгновение ему кажется, что Мышонок не сможет произнести это слово. Что-то или кто-то прилагает все силы, чтобы не дать ему раскрыть рот, но в этой борьбе Мышонок выходит победителем. По всем параметрам, одерживает последнюю победу в этой жизни.
– Д’ямба, – говорит Мышонок. – Теперь ты, Голливуд. Повтори.
– Д’ямба, – повторяет Джек, и целый ряд увесистых книг сползает со стеллажа у изножья дивана. Они зависают в воздухе… висят… висят… потом с грохотом падают на пол.
Медведица вскрикивает.
– Не забудь его, – шепчет Мышонок. – Оно тебе понадобится.
– Зачем? Зачем оно мне понадобится?
Мышонок чуть покачивает головой:
– Не… знаю.
Нюхач перегибается через плечо Джека и берет листок с подобием карты.
– Встретишься с нами завтра утром в баре «Сэнд». Приезжай к половине двенадцатого, чтобы ровно в двенадцать мы уже стояли на этом гребаном проселке. А пока пусть карта останется у меня. Как маленькая гарантия того, что ты послушаешься Мышонка.
– Хорошо, – кивает Джек. Для того чтобы найти «Черный дом» Чамми Бернсайда, карта ему не нужна, но в принципе Мышонок прав: не то место, куда хочется пойти с наступлением темноты. Жаль, конечно, оставлять Тая Маршалла в горящих землях, Джеку претит эта мысль, но он должен помнить, что на кону нечто большее, чем жизнь маленького мальчика.
– Нюхач, ты уверен, что хочешь вернуться туда?
– Черт, нет, я уверен, что не хочу, – негодующе отвечает тот. – Но какая-то тварь убила мою дочь – мою дочь! – и эта тварь вылезла оттуда! Ты хочешь сказать, что не знаешь, прав ли я?
Джек молчит. Разумеется, прав. И разумеется, он хочет, чтобы Нюхач и Док сопровождали его, когда он свернет на проселок-просеку, ведущую к «Черному дому». Если они смогут дойти до него.
«Д’ямба, – думает он. – Д’ямба. Не забудь».
Он поворачивается к дивану:
– Мышонок, как ты…
– Пожалуй, укол «кадиллака» ему не понадобится, – говорит Док.
– Что? – Джек тупо всматривается в здоровяка пивовара-байкера. И чувствует, что безмерно устал.
– Тикают только его часы, – отвечает Док и начинает петь. К нему присоединяется Нюхач, потом Медведица. Джек отходит от дивана с мыслью, созвучной мысли Генри: «Почему так быстро пролетело время? Как такое могло случиться?»
– На небесах пива нет… вот почему мы пьем его здесь… и когда… мы уйдем… отсюда…
Джек на цыпочках пересекает гостиную. На дальней стене часы с подсветкой и логотипом «Кингслендского золотистого пива». Наш давний друг (сейчас он выглядит на свой возраст и очень печален) в недоумении бросает взгляд на циферблат и не верит своим глазам. Но наручные часы подтверждают: уже почти восемь. Он пробыл здесь чуть ли не целый день.
Почти стемнело, а Рыбак по-прежнему в городе. Не говоря уже о его сотоварищах из другого мира.
«Д’ямба», – думает он, открывая дверь. А выходя на растрескавшееся крыльцо и закрывая за собой дверь, со всей искренностью бросает в уходящий день: «Спиди, как мне хочется свернуть тебе шею».
Глава 24
Д’ямба – активное, мощное заклинание. Однажды возникнув, оно образует сеть, которая расширяется и усиливается, захватывая вселенную. Когда Джек Сойер сдирает живой яд с глаз Мышонка, д’ямба впервые сверкает в мозгу умирающего, и его рассудок мгновенно осознает, что произошло. Заклинание охватывает все новые пространства, используя психическую энергию мозга Мышонка, и вскоре д’ямба достигает Генри Лайдена. По ходу д’ямба касается Тэнзи Френо, что сидит у окна в нише бара «Сэнд» и видит прекрасную молодую женщину, улыбающуюся в круге света в дальнем конце автостоянки. А перед тем как женщина исчезает, до Тэнзи доходит, что ей показали Ирму, какой та могла бы стать. Доходит д’ямба и до Дейла Гилбертсона. Тот едет домой из полицейского участка и внезапно понимает, как же ему не хватает Джека Сойера. У него буквально щемит сердце, и он дает себе слово поймать Рыбака, какие бы препятствия ни встретились на пути. Д’ямба посылает сигнал Джуди Маршалл и открывает для нее окно в Запределье, где Тай спит в камере с серыми стенами, ожидающий спасения и живой. В мозгу Чарльза Бернсайда д’ямба контактирует с истинным Рыбаком, мистером Маншаном, который раньше звался Мистером Понедельником, аккурат в тот момент, когда костяшки Бернсайда барабанят по стеклу. Мистер Маншан воспринимает ее как проникновение холодного воздуха в грудь, как предупреждение, и это вторжение вызывает дикую ярость и ненависть. Чарльз Бернсайд, который понятия не имеет о д’ямбе, а потому не может ненавидеть это заклинание, чувствует эмоции своего господина и вспоминает тот случай в Чикаго, когда мальчишка, вроде бы умерший, выбрался из брезентового мешка и запачкал заднее сиденье кровью, которая могла привлечь внимание полиции. Эта чертова кровь, субстанция, продолжавшая висеть над ним, будто дамоклов меч, даже после того, как он тщательно замыл все следы. А вот Генри Лайден, с которого мы начали, не испытывает ни радости, ни ярости. Генри получает от д’ямбы информационный заряд. Д’ямба прочищает Генри мозги.