— Чего тебе?
Леня смотрел и не узнавал Милашку. От ее былой миловидности остались жалкие воспоминания. Она выглядела измученной, как будто ее изнутри подтачивала какая-то болезнь. Глаза были мутные, заплывшие, жалкие, как у бездомной собаки, с губ, когда-то всегда готовых к смеху, стерлась вечная радостная улыбка, желтая кожа придавала ей какой-то старообразный болезненный вид.
— Мне нужно с тобой поговорить. Ты меня помнишь? Я Соколовский.
Они прошли в маленькую грязную квартирку, заставленную поломанными стульями, забитую вытертыми коврами и всяким ненужным хламом.
— Расскажи мне, что случилось с вашей компашкой? — попросил Леня.
Милашка, держась за голову и морщась от боли, пожала плечами:
— Ничего не случилось. Так, как-то расползлись все, разъехались, а я болею, ни о ком ничего не знаю.
— И про Кормулева не знаешь? Милашка, как всем было известно, была пассией Кормулева и его неизменной спутницей, хвостиком во всех мероприятиях.
Вдруг по ее щекам поползли к подбородку блестящие дорожки слез, она еще несколько мгновений смотрела на гостя потемневшими от влаги глазами, а потом закрыла лицо руками с резко обозначенными на них голубыми набухшими жилками и так отчаянно замотала головой, что платок сполз с головы и соломенные жидкие немытые волосы расползлись по плечам. Она исступленно заголосила:
— Я ничего не знаю, я ничего не знаю, что вы хотите от меня, я ничего не знаю, оставьте меня, я ничего не знаю!..
— Послушай, послушай… — растерявшийся Леня гладил ее по сгорбленной спине. — Успокойся. Расскажи мне все, и тебе будет легче.
Пришлось плеснуть в стакан воды и вливать ее в сжатый до крови рот, стуча краем об истерически стиснутые зубы. Но Милашка не успокаивалась, она исступленно мотала головой и вскрикивала, приходя даже в какое-то неистовство от собственных слез. У нее началась форменная истерика.
Сквозь всхлипывания и подвывания она что-то бормотала, что-то вроде «никогда», «не виновата», а потом сползла в изнеможении на пол и, скорчившись, как человеческий зародыш в материнской утробе, стала выть. Леня усиленно пытался ее поднять и успокоить, задавал какие-то пустячные, не относящиеся к делу вопросы, но все было бесполезно.
«Она невменяемая», — понял он. Он понял также, что ему сегодня от нее ничего не добиться, и сказал:
— Ты отдохни, ладно? А я завтра еще раз зайду, хорошо?
Постепенно Милашка угомонилась, ее глаза стали сонно слипаться, тело расслабилось. Леня перетащил ее на диван и, убедившись в том, что она затихла, осторожно вышел из квартиры.
Приехав в Одинцово, сыщик долго искал дом, в котором жил Черняк. В своих поисках он наткнулся на содружество сидевших на скамеечке старушек, наслаждавшихся солнечным весенним днем, и решил для начала поспрашивать их. Старушки все знают, всем интересуются, от их всевидящего ока не скроется ни одно правонарушение, и на них можно надеяться, как на один из самых легкодоступных и достоверных источников информации.
— Здравствуйте, бабушки, ну и погода сегодня! — приступил к допросу Леня. — Не подскажете, дом номер сто двадцать далеко еще?
— Эвон дом-то, — певуче проговорила смуглая женщина. — А квартиру тебе какую надо-то?
— Квартира восемьдесят девять, — сказал Леня и увидел, как старушки насторожились и даже немного отодвинулись от него. — Знаете?
— Да как не знать! Кого это там тебе надобно?
— Черняка Славу, кудрявый, кажется, такой.
— Кудрявый был, теперь бритый… Знаем мы твоего Славу, уголовник, только что освободился.
— Как освободился? Откуда?
— Оттуда. Отсидел на зоне за наркотики, да его по амнистии выпустили. Ходит тута бритый весь, морда — во какая! — сухонькая бабка изобразила уголовную морду. — Ты что же, тоже из его дружков?
— Не, — сказал свободно Леня. — Я из милиции. Проверить, как он приспосабливается к честной жизни.
— Честная жизнь!.. Опять к нему всякие личности по ночам шляются. Выселить его надо, товарищ милиционер, поубивает он тут всех, — наперебой заговорили женщины, подступая к нему.
— Хорошо, гражданочки, милиция над этим подумает, — пятясь, пообещал псевдомилиционер и пошел искать восемьдесят девятую квартиру.
На звонок долго никто не реагировал, но потом почернел «глазок» — за ним кто-то стоял, — и в дверном проеме появился парень с коротким ежиком отрастающих волос на голове и с розовым шрамом на шее. Его обнаженный торс украшали многочисленные синие татуировки, а над левым соском была изображена корона и стояла надпись «лорд».
— Ну? — грозно спросил он.
Леня сделал полуобморочное лицо и зашептал, приближаясь к парню:
— Слав, по старой дружбе, дай одну, любые деньги заплачу, только дай, позарез надо, во как мне худо…
— Иди отсюда, я этим больше не занимаюсь. — И дверь захлопнулась прямо перед носом сыщика.
Соколовский звонил еще и еще, пока наконец потерявший терпение Слава не выскочил, матерясь, и не схватил настырного сыщика за грудки:
— Ты что, не понял, я больше не торгую! Иди отсюда, пока перо тебе не вставил, вали давай.
Леня умоляюще зашептал, стараясь сдерживать себя и не вступать в драку:
— Ну хоть одну, дай одну, розовую, пожалуйста, любые деньги дам. Хоть убей, не уйду.
— Нет у меня, понятно? Не торгую я сейчас, только что освободился. — Леня отлетел к стене, упал на заплеванный пол, поднялся и опять стал требовательно звонить.
Боясь навлечь на себя гнев соседей, максимум, на что мог решиться этот парень, — пару раз дать в челюсть. К такому повороту событий сыщик был морально готов.
Когда дверь в третий раз отворилась, Леня, чуть ли не сползая к ногам хозяина, простонал:
— Ну скажи хотя бы, кто продаст, все мои марафетчики накрылись, никто не торгует розовыми, а мне позарез надо, сам понимаешь. Ну хоть скажи где.
Парень, уставив руки в бока, испытующе поглядел на Леню и наконец выдавил:
— Ладно, езжай в город, розовые сейчас можно купить только на Плешке. Там такой чувак жирный торгует, ты его узнаешь, у него родимое пятно на всю щеку. Только если кому проболтаешься, что это я тебя туда послал, во! — здоровенный кулак был поднесен к самым глазам Лени. — Если еще раз здесь увижу, пеняй на себя. И дорогу сюда забудь.
По лестнице кто-то спускался. Дверь захлопнулась, и Леня облегченно вздохнул: ниточка потихоньку раскручивалась. Уже вечерело. Надо было торопиться. Сыщик поехал на Плешку.
На Плешке он долго бродил, оглядывая тех, кто там постоянно тусовался. К нему тоже приглядывались, видя в нем чужака и опасаясь, что он окажется легавым. Но торговля, несмотря на это, шла довольно активно. То и дело подходили молодые люди стильного вида, мужчины, девушки, потрепанные женщины с богатым прошлым — все, кому надо было скоротать вечер под кайфом.
Здешние завсегдатаи хорошо знали друг друга, и у них были свои установившиеся отношения с продавцами подпольного товара. Кто-то упрашивал продать подешевле, — видно, не хватало денег, но безжалостный продавец не соглашался, отворачивался, отрицательно покачивая головой. Кого-то торговцы встречали радостно — очевидно, это были те, кто щедро платил за услуги. Покупатели отходили с продавцами в сторону, иногда в соседние дворы, в подъезды, даже садились в троллейбусы, и там совершался процесс купли-продажи. Никакого жирного с родимым пятном не было видно. Леня напрасно крутил головой, пытаясь в призрачном свете фонарей разглядеть того, кто ему нужен, но его не было.
Тщедушный мужичонка с бегающими глазками несколько раз проходил мимо стоявшего столбом Соколовского, пока тот наконец не отважился у него спросить:
— Послушай, приятель, а где тут такой жирный мужик с пятном? Что-то его сегодня не видно.
— А, Батон. Его сегодня, да и вчера чего-то не было, может, на днях появится. Купи у меня, — предложил мужичонка.
— А у тебя есть?
— Смотря чего тебе надо.
— Такие розовые бумажки.
— А, не, этого не держу, эта дурь для слишком умных. Это только у Батона бывает, у других даже и не ищи.
— Где еще можно купить, не знаешь?
— Ты чо, дурак? Кто тебе скажет? Сам ищи, — мужчина развернулся и отошел в сторону.
Надо было выжидать, когда появится Батон. Леня пошел прочь, усиленно разрабатывая в голове планы, как ему действовать в случае неудачи на Плешке, где искать. Проблема была в том, что он не знает, что искать и как оно выглядит, кроме того, что это нечто розовое. Он уже по самые уши втянулся в расследование.
23
Елена сразу поняла, что ее жених опять во что-то впутался. Он был погружен в себя, односложно отвечал на вопросы и надолго пропадал из дому. Но ничего сделать она не могла, потому что между ними существовала договоренность, что она не будет вмешиваться в темные дела своего жениха, а он будет ей рассказывать все сам, когда сочтет это нужным. Короче, со стороны невесты это была почти полная капитуляция. Но капля камень точит, и Елена не теряла надежды исподволь внушить своему будущему мужу любовь к спокойной жизни.
Леня неоднократно заходил к Мелешко-Милашке, но в первый раз ее не было дома, а во второй у нее сидела компания странных «оторванных» личностей, и он не решился беспокоить ее расспросами.
Но в третий раз Наташа оказалась дома, и состояние у нее было неплохое, судя по блеску, внезапно осветившему запавшие глаза, и лихорадочному румянцу на щеках. Но гость был встречен неприветливо.
— Чего ты сюда таскаешься? — неприязненно спросила она, как только открыла дверь. — Чего все выспрашиваешь?
— Жду, когда ты окажешься в состоянии ответить на несколько вопросов о твоих бывших друзьях.
— Да отвяжись ты, у меня теперь другая жизнь, а про ту я ничего не помню и помнить не хочу.
— Тебе все-таки придется со мной поговорить, иначе я еще долго буду тебе надоедать.
Леню наконец впустили в квартиру.
— Что ты хочешь знать?
— Все. Чем вы занимались, чем кололись, что пили и так далее… Почему все так произошло. Почему разбился Муромцев. За что застрелил человека Елисеев. Где Беркман. Почему Левакина повесилась. Что случилось с Бурдаковым. Короче — все.