— Ох, сосед, до чего же страшна молва людская. Если оборотнем прослывешь — то хоть сам в себя осиновый кол втыкай…
— Может оно и так, однако, согласись, что для того, чтоб славу упыря в народе заиметь, кровушки нужно пролить немало.
Заметив наконец внимательно прислушивающегося к ним оружного соседа, мещане испуганно замолкли и налегли на недоеденную курицу. Но Ольгерду и услышанного было вполне достаточно.
"Сделал все-таки дело Олекса Попович, — подумал он. — Отомстил его брат за поруганную гетманом жену. Ох, лиха беда начало. Чует мое сердце, выжгут теперь черниговские старшины весь род Золотаренков каленым железом. Далеко глядит Тарас Кочур. Мало ему было своего притеснителя жизни лишить чужими руками, так он еще и оборотнем его прославил. Ей, богу, быть ему полковником, а то и гетманом…". Припомнилось тут же, что и он к этому делу руку свою приложил, а начав думать о Лоеве и вовсе про Ольгу вспомнил. Затосковал Ольгерд, допил вставшее в горле пиво, расплатился и покинул корчму, позабыв про колбасу на радость забившемуся в углу пьянчужке.
Утром ветер изменил направление, и барка продолжила путь на веслах. По мере продвижения к низовому руслу воспетого еще греками Борисфенва однообразная местность стала быстро меняться. Сразу за Чигириным идущие вдоль реки холмы расступились, отодвинулись от речных берегов и помалу сошли на нет, леса поредели, а заливные луга и лозняки чащи сменились на рощи и перелески. На следующий день пути из всей растительности по обе стороны Днепра остались лишь одиноко стоящие дубы, но и их хватило не надолго. По оба борта, куда ни кинь глаз, простиралась голая безлюдная степь. За все время только раз или два вдали, поднимая пыль, пронеслись отряды каких-то всадников, скорее всего татар.
Неспокойные крымчаки и и кочующие по Таврии ногайцы держали и без того немногочисленное население протянувшихся от Буга до Волги польных украин в постоянной угрозе набегов. Воеводы пограничных уездов, получив известия о кочевниках, собирали окрестных жителей в осаду, заставляя их покидать поля и селения, угонять скот в густые леса, а хлеб зарывать в ямы. Каждый год, от мая до сентября, пока степные дороги не расквасит распутица, татары то здесь, то там беспокоили границы, иногда забираясь далеко в глубину освоенных земель, и не было на них никакой управы, кроме сабли и доброго ружья. Даже мирный договор с турецким султаном или крымским ханом Гиреем мог обеспечивать только одно — что на украину не пойдет вся орда. Защитой от нападения отдельных, порой многочисленных татарских отрядов, служила цепочка нечастых сторожевых застав, которые у здешних казаков исстари назывались сечами. Для главной из них, Чертомлынской сечи, и был предназначен отправленный куреневцами припас.
Глухой рев зажатой в гранит реки они заслышали еще за полдня до того, как барка подошла к знаменитым порогам. Днепр, медленный и важный под Киевом, здесь, бурля на бесчисленных каменных гребенках и перекатываясь через торчащие из воды валуны, больше напоминал горную реку.
— Сколько от сюда до сечи? — спросил у старшего Измаил.
— Верст с пятьдесят, — ответил тот. — Но барка наша вниз не пойдет, казаки из Александровской слободы припас перегрузят, да сами все до низу челнами и сплавят. Вон, видишь, уже встречают.
На желтой полосе песка у большого, раскинувшегося по левому берегу селения, к которому приближалась барка, Ольгерд разглядел несколько десятков длинных челнов, вокруг которых суетились во множестве люди.
Заметил лодки и Измаил.
— И что же, — снова спросил египтянин, — эти люди рискнут плыть через пороги на долбленых лодчонках?
— Здешние казаки с того и живут. — усмехнулся старший. — Сызмальства все камни отсюда и до реки Чертомлыны знают, как свой огород. Вон там, у берега, есть казачий переход, через который и проскакивают, если, конечно рулевой опытный да удачливый. Только ты, чужеземец, при местных казацкие байдаки "лодчонками" не зови, иначе побьют. На худой конец уж по-московитски, стругами…
Ольгерд вслушивался в разговор, но сейчас его больше волновало другое:
— А как же мы дальше пойдем? — спросил он у казака. — Тоже по воде? Но у нас ведь кони…
— Ежели хотите на-конь до сечи пойти, то вам тогда треба взять в слободе проводника и степью чесать напрямки. Тут верст сорок, не больше, если с первым солнцем отправитесь, то к вечеру налегке доберетесь. Сегодня разгрузимся, а завтра с утра пораньше на правый берег вас перекинем…
— А сразу нас на тот берег никак нельзя? Спешим мы, казаче.
— Почему же, — почесав затылок, ответил тот. — Можно и сразу. Только заблудитесь вы в степи без провожатого.
— За это не бойся, — вступил в разговор Измаил. — Я по звездам путь найду, а если что, то у местных расспросим.
— Поищешь ты "местных" в диком поле! — хохотнул казак. — Ну, да мое дело предупредить. Кошевой приказал взять вас с собой, я и взял. А дальше хозяин-барин.
Казак отдал громкий приказ, двое кормчих толкнули рулевое весло и барка, под изумленные крики, доносившиеся со спущенных уже на воду байдаков, начала заворачивать к правому берегу.
Степь встретила маленький отряд дурманящим медовым ароматом, словно бесчисленные цветы и травы, готовясь к наступающей осени, весь свой нерастраченный летом пыл спеша управиться до холодов, отдавали сухому теплому воздуху.
Ольгерду, воевавшему в донских степях, не понадобилось много времени, чтобы обнаружить среди буйного разнотравья торную дорогу. Отдохнувшие кони несли путников ровной широкой рысью, так что к тому времени как над степью рассыпались звезды, они проделали больше половины пути. Сделав привал, огня не разводили, чтобы не привлекать чужих. Поели прихваченной с собой снедью, поспали по очереди и, дождавшись рассвета продолжили путь.
Ближе к обеду встретили казачий разъезд. Завидев чужих, сечевики, несущие дальний дозор, спешились и наставили на пришельцев ружья. Однако услышав имя Богдана Молявы, отставили в сторону подозрения и даже предложили проводить до самой Чертомлынской сечи, до которой оставалось пара часов пути.
— Что братче, — поинтересовался Ольгерд у одного из провожатых, — остался кто из хлопцев на сечи?
— Не! — отвечал тот. — Тильки наша застава с полсотни сабель, за татарвой присматривать, чтоб курени не попалили, поганцы.
— А остальные?
— Хто як. Одни по хуторам на зимовье разошлись, другие до Хмеля подались, с ляхом воевать. Говорят, что круля ихнего наши с московитами в Подолье добре пощемили…
— А про кобзаря слепого, что на сечи живет, ты ничего не слыхал?
— Как не слыхать? Слыхал. Филимоном кличут. Песни казацкие поет так, что душа разрывается.
— А где он сейчас? Остался на сечи зимовать?
— Чего не знаю, того не знаю. Когда выезжали в дозор, вроде бы был еще на сечи.
— А когда это было?
— Третьего дня. Ну а вот и наша сечь!
Поднявшись на небольшую возвышенность всадники увидели наконец знаменитую Чертомлыцкую, которая пряталась в просторном урочище, за грядой невысоких холмов, над которыми высились сторожевые башни. Указав Измаилу с Сарабуном на большое, в несколько миль, пространство, ограниченное справа и слева плавнями и днепровскими протоками, Ольгерд пояснил:
— Вот это и есть Запорожская сеч. То самое место, где собирается казацкое войско. По весне, как вода спадет, дороги просохнут и в степи начнет расти трава, сюда со всех окрестных земель стекаются во множестве искатели военной поживы. Сами организовываются в походные сотни и полки, избирают себе кошевых, полковников и гетманов и решают, куда идти воевать.
— С кем же они воюют? — спросил Измаил.
— Спроси лучше, с кем они не не воюют. Раньше с Вишневецкими не воевали — те использовали казаков, как защиту от татар и поставляли им оружие и зерно, как московский царь сейчас поставляет донцам. С недавних пор не воюют они с московитами, так как гетман Хмельницкий им присягнул в вечной дружбе. А так — где война идет, где пограбить можно, туда и идут. То на турок, то на ляхов. Но чаще на земли Московского царства. Бывает еще, нанимаются к западным государям на службу.
— И сколько же их сюда собирается?
— Бывает тысяч и десять, и двадцать, как когда.
— Целая армия.
— Бери выше — войско.
Ольгерд поглядел на вытоптанную площадь, окруженную невысоким тыном и несколькими сторожевыми вежами и вдруг представил себе все это пространство заполненное рядами полотняных шатров, окруженных бесконечными коновязями, вдоль которых перебирают крепкими ногами добрые походные кони. Словно наяву он увидел, как вокруг бурлящих на огне казанов с варящимся обедом расхаживают ждущие сигнала к выступлению едва ли не лучшие во всей Европе бойцы — сухопутные флибустьеры, которым платят жалованье большее, даже чем швейцарским вольным копейщикам. А потом ему привиделся поставленный посреди лагеря большой богатый шатер, а в шатре старшинский совет, который возглавляют неудавшийся его тесть лоевский сотник Тарас Кочур и его единомышленники. Ольгерд, потомок славных княжеских родов, представил себе, какую державу смогли бы сотворить эти люди, способные в борьбе за власть подослать к тому, кто встал у них на пути, наемного убийцу и ошельмовать противника оборотнем, и ему стало страшно. Он тряхнул головой, разгоняя ненужные мысли. О будущем нужно думать тогда, когда оно наступит, сейчас же есть другая задача, ради которой они мчались сюда много дней…
— Где слепой кобзарь? — развернув коня перед первым же вышедшим навстречу караульным, крикнул Ольгерд
— Так пишов до себе на хутор, — удивленно ответил тот. — А шо?
— Что за хутор, далеко отсюда?
— Та ни, верст з двадцать. Он туда с кашеварами завсегда зимовать уходит. Живут себе в плавнях, птицу бьют, рыбу ловят. Татары их не трогают — что взять, на хутор одни старухи да старики. Только вы же не первые, кто сегодня про кобзаря пытает…
Волосы у Ольгерда стали дыбом.
— Давно?!
— Шо, "давно"? — не понял караульный.