Дрожащей рукой развернул он третье письмо, написанное тонким девичьим почерком.
"… а случилось, дядюшка, со мной такое, что теперь, даже если бы и нашли мы с тобой ольговского наследника, то клятву, данную батюшке, исполнить и выйти за него замуж я никак бы уже не могла. Чтобы слухов постыдных избежать, придется мне с небольшой охраной вернуться в Ольгов, дождаться там урочного часа, а после идти на постриг, чтоб черницей влачить назначенные мне Господом дни. Встретишь Ольгерда, передай от него мой земной поклон да скажи, что я люблю одного его и более ничьей не буду…"
Ольгерд долго сидел, глядя в противоположную стену, украшенную гобеленом, изображающим, словно ему назло, охоту на зубров.
В комнату осторожно постучали. Не дождавшись ответа, несколько раз дернули дверь. В конце-концов сквозь плотно пригнанные буковые доски двери разался встревоженный голос Фатимы:
— Все ли с тобой в порядке, господин? Солнце уже садится и в дом пришел тот нукер, который нас провожал. Он говорит, что тебя ждут во дворце.
Скрипнул Ольгерд зубами, крикнул, что скоро будет и начал нехотя собираться. По хорошему нужно было бы сейчас все бросать, да мчаться, коней не жалея, в Ольгов. Но оставить нынешние свои дела он не мог. Бог с ней, королевской милостью, от нее у подданных больше забот чем прибытку, но нужно было непременно освободиться от клятвы, данной Темиру и, исполняя обещанное Измаилу, покончить сегодня же с так кстати подвернувшимся Душегубцем. Тогда и Ольге в ноги упасть не грех…
Ольгерд привычно поискал в комнате красный угол, но в католическом доме икон не держали, и ему пришлось креститься, глядя в окно, где в чернеющем небе проглядывался увенчанный крестом острый костельный шпиль. Впервые в жизни он перекрестился истово, не по въевшейся с детства в кровь бездумной привычке, и сразу же ощутил облегчение, словно кто-то далекий, но всесильный, наблюдая за ним, одобрил его дела…
Очень скоро все сторонние, не относящиеся к делу мысли от него отстали. Давно, в прошлой жизни, в доме одной вдовой шляхтянки, он, отлеживаясь после очередного ранения, читал от скуки переведенную на польский язык книгу какого-то римского патриция, в которой были слова: "Делай что должно, а будет что суждено"…
Цитадель — старый крепостной замок, построенный за много лет до того, как разросшийся под ее защитой город был опоясан внешней стеной, высилась на длинной узкой скале с нависающим над рекой острым мысом и всем своим внешним видом напоминала корабль.
Въезд в корабль размещался в корме, отделенной от горы узкой и глубокой расселиной. Разглядывая угрюмые, почерневшие от времени башни, Ольгерд сделал однозначный вывод, что даже если бы московиты и взяли город, то из цитадели короля вряд ли выцарапали даже с казацкими пушками и сидели бы в Клеменце до морковкиного заговения, поплевывая с обрыва в пропасть, разглядывая затейливые узоры на створках наглухо закрытых ворот и ожидая, когда король и защитники крепости начнут голодать. Но стрельцы князя Бутурлина были уже далеко, где-то на подходе ко Львову, под стенами которого, если верить разрозненным и противоречивым рассказам беженцев, стояла московитско-запорожская армия, потому крепостной мост был опущен, ворота раскрыты, а запирающая арку решетка, напротив, поднята.
Вооруженные пиками стражники, несущие службу в воротах, отдали Ольгерду приветственный салют. Во дворе, тесном и сумрачном, словно дно высохшего колодца, несли службу королевские гвардейцы, те самые крылатые гусары, что решились вчера пойти на отчаянную вылазку в полном своем парадном облачении. Правда сейчас они все были в повседневном доспехе и выглядели как любые другие тяжеловооруженные рейтары.
Вновь прибывших препроводили в приемный зал с длинным, накрытым столом где, в ожидании начала праздничного ужина, расхаживали приглашенные, среди которых Ольгерд сразу высмотрел Обуховича. Воевода шагнул ему навстречу и показал глазами на дальнее стрельчатое окно. Нужно, мол, поговорить без лишних ушей.
— Король тебе службу предлагать будет, — с места в карьер начал разговор воевода. — Но есть у меня и свое предложение. Германские князья, которых страшит усиление Швеции, собрали деньги чтобы поляки смогли нанять новую армию и Ян Казимир объявил Посполитое рушение. Будем отбивать у Шведов коронные земли. Мне доверено войско, которое пойдет на Краков и Варшаву. Это но ополчение, что было у меня в Смоленске, а регулярные войска. Теперь у меня под рукой два рейтарских полка, гусары, артиллерия, пикинеры. Завтра я выезжаю на место сбора. Тебе же могу дать лучшую роту рейтар. Если согласишься, то сегодня же будешь пожалован в шляхту, а я дам тебе свой герб "Раздвоенный ключ". Закончится война — землей разживешься: много будет свободных поместий, конфискованных у предателей, а король верных слуг не забывает своей милостью, в этом я убедился неоднократно. Магнатом, конечно не станешь, но богатым владетелем и хозяином собственного замка будешь точно. Если, конечно, останешься жив…
Ольгерд молчал. То, что предложил ему Обухович, было сказочной, немыслимой удачей, за которую любой наемник перекати-поле ухватился бы не то что руками и ногами, зубами бы вцепился. Но перед глазами у бывшего десятника бывшей соколинской хоругви стоял не патент ротмистра, не шляхетский универсал и даже не обещанный замок. Он видел сейчас бегущую вверх дорогу, а по краям ее посаженных на кол казаков. Не отвечая на предложенное, спросил навстречу:
— Что то не вижу я тут этого Дмитрия. Не скажешь, куда королевский фаворит подевался?
Воевода удивился, не таких слов ждал от Ольгерда. Но разговор поддержал.
— Сам не ведаю. С тех пор как расстались с ним у ворот, он в замке не появлялся. Да что за дело тебе до него? И верно ли говоришь, что он твой случайный знакомый? Припомнил я, что смотрел этот брянский волк на тебя по пути так, словно вас что-то связывает. Говори как есть, литвин. На твоей я стороне, это ведь он, Дмитрий, короля подбил казаков на колы пересажать.
— Долг есть за ним, — ответил коротко Ольгерд. — И не только за казаков. Он, ведь, еще когда по польной украйне во главе разбойников гулял, отца и мать моих умучил. Для меня его голова — наилучшая награда. Если стребовать соберусь, помешаешь?
— Я-то нет. Была бы воля, я бы этого вора своими руками удавил, как по мне, он и железа не достоин. Только вот король его ни за что не выдаст, нужен он для чего-то Яну Казимиру.
— Ну а ежели он из окна в пропасть случайно выпадет или поскользнется, да на саблю чью-то наткнется?
— Если с Дмитрием что случится, все придворные станут искать виновных спустя рукава. Интриганы будут рады избавиться от нового фаворита, а рыцари — от разбойника, что по милостям чуть не к шляхте приравнен. Того, кто совершит над ним суд, всегда спасут от королевского гнева и помогут уйти из города. Задумал что?
— Мысли есть, кивнул Ольгерд. — Найти бы его для начала.
— К ужину непременно объявится, — уверенно произнес воевода. — Только дров не ломай, литвин. В королевском замке оружия не обнажай, иначе торчать тебе на дороге в одном ряду с бывшими друзьями.
— Бывших друзей не бывает, — ответил Ольгерд. — Даже если они воюют на разных сторонах.
Обухович тяжко вздохнул. Кивнул с пониманием.
— Мои — то друзья когда я в опалу попал, почитай что все в бывшие перешли. Видать ты прав, не друзья это были. Ну да ладно, поговорили о том, о сем, теперь время пришло решать. Сейчас король появится. Принимаешь ли роту?
— Благодарен тебе, воевода, — без радости ответил Ольгерд. — Но сам посуди. Человека, что едва отцом мне не стал, твой король на кол приказал посадить. А убийцу моих родителей напротив, в придворные к себе вознес. Могу ли я с чистой совестью ему на верность присягать? Да и шляхетство новоданное мне, не в обиду тебе сказано, вроде как ни к чему. Во мне кровь Ольгердовичей и Гедиминовичей течет, для которой нынешние регалии — что девичьи цацки для старого солдата.
Хотел ответить ему Обухович и, судя по тому, как круто он вскинул брови, ответить резко, но не успел. Грузно осаживая деревянные ступени, из верхних покоев к гостям спускался король
— Ян Казимир, милостью Божьей король Польши, великий князь Литовский, Русский, Прусский, Мазовецкий, Самогитский, Ливонский, Смоленский, Северский, Черниговский, а также наследный король Шведов, Готов и Вендов!!! — Торжественно объявил, стукнув об пол жезлом мажордом.
Монарх династии Ваза, что больше ста лет правила двумя выборными королевствами, Речью Посполитой и Швецией, был крепко сложенным человеком лет сорока пяти на вид, бритый наголо, словно Измаил но, в отличие от египтянина, носил усы. Глаза у него были чуть на выкате, взгляд чуть быковатый, но проницательный. По чертам лица был он, конечно, никакой не поляк, а чистый швед. Ольгерд припомнил, что слышал о нем от шляхты и из разговоров магнатов. Воспитанный иезуитами, он душой и телом принадлежал этому ордену а по характеру своему, доставшемуся от отца, грозного Сигизмунда Третьего, был склонен в решении государственных дел к действиям крутым и насильственным. Собравшись в одном человеке, возвышенном в королевское достоинство, свойства эти привели к результатам плачевным и во многом определили участь едва не павшей шляхетской республики. Уже в день коронации он дал обет не предоставлять ни одного места в сенате, ни одной должности, ни одного повета не католику. Да с Войском Запорожским король, по наущению своих духовных отцов, воевал прежде всего как с православными схизматиками, так что старый лис Хмельницкий со своей казацкой старшиной не от хорошей жизни ринулся из католического капкана в медвежьи объятия Московского царства.
Полуофициальный прием, который давал король, был, по военному времени и откровенно бедственному положению полуопального величества, скромен, насколько это возможно. Без трюфелей, жареных фазанов и французских вин, ждущих своего часа на столе, опекаемом дюжиной поваров и подносчиков, конечно не обошлось, но наряды собравшихся отличала армейская строгость. Даже сам хозяин застолья, задавая общий тон, был в форме рейтара.