Ольгерд, отягощенный свалившимися на него горестями и заботами, о девичьей любви позабыл напрочь, а потому сразу и не понял, о чем она говорит. Когда понял, сам себе устыдился. Он представил себе, как опускается он в горячий дымящийся чан, благоухающий изысканными восточными ароматами, а вслед за ним туда забирается Фатима… От этих мыслей его воинское естество возжелало насладиться девичьим телом так остро, что, не собери он остатки воли в кулак, до ванны дело могло бы и не дойти. Однако взял он себя в руки, сказал себе, что сластолюбие — тяжкий грех и ответил, приглушая объявившуюся вдруг в голосе хрипотцу:
— Прости. Устал страшно. Не до того мне сейчас. За ванну спасибо, окунусь разок, чтобы пыль с тела смыть, а потом на отдых пойду. Завтра день будет тяжкий — Тараса хоронить, Душегубца искать, с Темир-беем непростой разговор вести. И ты тоже отдохни. Да не затворничай, слуг в дом позови, чтоб было кому у дверей караулить, мало ли что еще этой ночью произойдет. И переоденься в мужское платье. Чую я, что у здешних стен могут быть не только уши, но и глаза…
Девушка, явно не ожидавшая, что все ее чары окажут на Ольгерда действие не большее, чем комариный писк, поменялась в лице. С трудом удержавшись от обидных слов, фыркнула, крутанулась на месте, хлестнув его по ногам взметнувшимся подолом и вылетела из прихожей залы, словно на нее плеснули горячей смолы.
Видать большие надежды она на эту ночь возлагала, вздохнув от обиды подумал Ольгерд. Обижать Фатиму не хотелось, не заслужила она такого обращения и зла никому не желала, как ни крути. Но услаждать свою плоть, зная что тело Тараса еще не предано земле, он не мог.
Обещанную ванну Ольгерд отыскал по струящемуся из-за открытой двери пару. Скинул одежду, погрузился в обжигающую воду, застонал от удовольствия. При походной своей и не особо заможной жизни в такой роскоши мылся едва ли не в первый раз. Сидел поливая голову из ковша, пока вода не начала остывать. Чувствуя что вот-вот заснет, вылез, вытерся приготовленным полотенцем, накинул от греха подальше огромную, словно нераскроенный льняной холст, банную простыню и перешел в свою спальню.
Ощущая, как на плечи и голову тяжелой истомой наваливается сон, опустил голову на мягкую непривычно подушку, подтянул воздушное пуховое одеяло, закрыл глаза.
Сколько спал — неведомо, но выспаться определенно успел — голова была ясной, словно хрустальная вода из чистого горного ручья, а тело нежилось в сладкой истоме. Очнувшись, сообразил, что его разбудило. Шорох за дверью.
Дверь тихо скрипнула. Ольгерд сунул руку под матрац, где по въевшейся в кровь привычке был припрятан пистоль. Но оружие ему не понадобилось, в комнату ящеркой скользнула Фатима. Девушка, упорная, как английская собака-ищейка, похоже, справилась с обидой и, несмотря ни на что, решила довести задуманное до конца. Выполнив ольгердов приказ, она теперь была в наряде парубка, который, в свете заглянувшей в окно полной ярко-желтой луны делал ее еще привлекательнее и желаннее…
Не говоря ни слова, Фатима задвинула за собой засов, споро расшнуровала завязки на шароварах и, взявшись за край, стала стягивать через голову рубаху. Взгляду Ольгерда открылись мосластые мальчишечьи бедра, которые скрывали в себе больше сладострастия, чем пышные фигуры многих красавиц, а вслед за ними и круглые высокие груди с отвердевшими, возбужденными сосками.
Девушка, обладавшая лисьей хитростью и настоящим звериным чутьем, точно угадала самый выгодный для себя момент. Распаренный и отдохнувший, Ольгерд уже набрался сил, чтобы ее хотеть, но недостаточно для того, чтобы сопротивляться.
Обнаженная девушка уселась прямо на одеяло. Тонкие пальцы легли на голову, разгоняя остатки сна начали играть волосами, шаловливо опустились к плечам. Ноготки царапнули по груди. Фатима потянула за край одеяла и чуть привстала, чтобы вытянуть его из-под себя.
— Нет, — сдерживаясь изо всех сил, чтобы не закричать, из последних сил прохрипел Ольгерд.
Девушка, не оставляя своего занятия, склонилась над ним так, что кончики их носов коснулись друг друга.
— Что же так? — спросила она. Ольгерд ощутил в ее дыхании запах мяты и душистых степных трав.
— Прошу тебя, уходи. — он взялся рукой за одеяло, пытаясь вернуть его на место. — Смерть кругом, до утех ли сейчас?
— Любовь и смерть всегда рядом ходят, — ответила девушка. — Кто-то погиб, кисмет, но мы ведь живы остались, и слава Аллаху. Отчего бы сейчас не порадовать свою бренную плоть? Может завтра уже будет поздно?
Девушка решительно вырвала одеяло из ольгердовой руки, стянула его, отшвырнула на другой конец спальни и, опустившись, начала укрощать своего избранника, словно опытная наездница строптивого жеребца.
После того, как между двумя разгоряченными телами не осталось даже столь призрачного препятствия, как тонкое пуховое одеяло, руки Ольгерда сжали бедра девушки так, что она громко застонала. Массивная кровать из крепкого дуба содрогнулась раз, потом другой. Высокая резная все сильнее и сильнее билась об стену, пока с гвоздя не сорвался и не упал с грохотом на пол портрет какой-то важной и хмурой дамы. Но этого никто заметил.
К тому времени как они, обессиленные, отдыхали — Ольгерд откинувшись на подушку, Фатима — сладко посапывая у него на груди, луна давно уже перестала бесстыдно пялиться на происходящее в спальне и проделала более трех четвертей своего обычного ночного пути.
Ольгерд как можно тише постарался подвинуться, чтобы размять затекшую руку. Девушка мигом открыла глаза и забегала руками по телу, явно намереваясь продолжить утехи. Ольгерд не возражал. Но не успели они вновь слиться, как из-за двери раздался осторожный, но настойчивый стук.
— Пан полковник! Это я, Йозеф! — Ольгерд узнал голос привратника. — Там у дверей жебрак вас спрашивает. Говорит, что он с вестью от какого-то пана Эйшмайла. Я его гнать хотел, да он ругается и грозит. Говорит что бардзо плина справа. Перепрошу пана, что дело очень срочное. Что прикажете делать?
— Скажи пусть ждет, я сейчас спущусь!
По коридору зачастили удаляющиеся шаги. Ольгерд осторожно поднял девушку, пересадил рядом с собой на кровать и потянулся к стулу, на спинке которого белела свежевыстиранная рубаха.
— Я с тобой! — категорично заявила Фатима, натягивая на стройные ноги брошенные на пол шаровары.
Посланцем Измаила оказался оборванец со впалыми голодными глазами, на сажень вокруг себя источавший густой липкий запах городской помойки. Место, к которому он повел Ольгерда с Фатимой, оказалось на другом конце города. Коней, чтобы не на делать лишнего шума, они не брали, шли долго и добрались до цели уже к концу ночи, когда скупое на звезды небо Подолии начало помалу светлеть.
Как выяснилось, целью их путешествия было массивное, раскинувшееся на целый квартал двухэтажное здание с двускатной крышей и пристроенной колокольней. Окруженное множеством пристроек, оно одновременно напоминало церковь, ратушу и академию. Такое совмещение жилого, присутственного и духовного мест Ольгерду было хорошо знакомо — в землях Речи Посполитой едва ли не каждый большой город имел миссию одного из самых влиятельных орденов Римской церкви…
— Иезуитская коллегия, — тихо произнес Ольгерд. — Но что, черт возьми, здесь делает Душегубец?
— Что за коллегия? — переспросила Фатима.
Ольгерд прижал палец к губам, молчи мол, все объясню потом, и потянулся к поясу за ножом. Из узкого переулка, чернеющего напротив главного входа, вынырнул человек в остроконечном капюшоне — Измаил. Египтянин заметил Ольгерда, махнул рукой: "Не маячьте на виду" и подозвал к себе провожатого. Оборванец сливаясь со стеной соседнего дома, ринулся на зов. Поравнявшись с зашептал на ухо, в ответ получил монету и, рассыпавшись в неслышных благодарностях, шустро растворился в предрассветной дымке.
Совет проводили в тесной нише, под возбужденное сопение Фатимы, не пришедшей еще в себя после бурной ночи. Измаил в двух словах рассказал о своих поисках:
— Вначале пошел на здешний рынок. У торговцев глаз острый, нового человека всегда запомнят. Они направили меня к здешним ювелирам. А те рассказали про Дмитрия. Оказывается, наш Робин Гуд предлагал им купить драгоценности, несколько цепей и колец. Золото, по словам почтенного Шимуна, было явно награбленное, сообразная была предложена и цена. Робин Гуда предложение столь возмутило, что он сперва за саблю схватился, но скрипнул зубами и согласился, видать деньги были очень нужны. Опасаясь разбойного незнакомца, ювелир Шимун отправил вслед за ним одного из своих многочисленных племянников, который и отследил его путь от самой цитадели до заброшенной часовни, откуда тот вышел уже без сабли и в платье горожанина. Выкупив у ювелира нужные сведения, я отправился к указанному месту, где едва не столкнулся с Душегубцем нос к носу. Доведя его до этого вот места и убедившись что Дмитрий зашел в иезуитскую коллегию, я послал за вами гонца (простите, но среди ночи в на улицах никого приличнее не нашлось), а сам остался следить за зданием.
— Он еще там? — спросил Ольгерд.
— Судя по всему, да. Входы и выходы в коллегию имеются только с этой стороны, сзади глухая стена.
Ольгерд потрогал рукой усы.
— Ты что-то понимаешь, Измаил?
— По крайней мере догадываюсь. Во времена Смуты за его отцом, Дмитрием Самозванцем, стояли именно иезуиты. А наш Душегубец, похоже, твердо вознамерился идти по стопам родителя. Вижу во всем происходящем только одно — он готовится объявить себя внуком царя Иоанна Васильевича.
— Да по мне хоть дочерью Римского папы. Что будем делать, ждать?
— Время сейчас против нас, — покачал головой египтянин. — Он королевский фаворит. Взять его днем будет гораздо сложнее.
— Тогда делаем так. Ты остаешься на улице, следишь чтобы не сбежал. Я с Фатимой грохочу в двери, представляюсь посланцем от короля, говорю что Ян Казимир велел немедля Дмитрию к нему прибыть. Выманим на улицу, а там уж по обстоятельствам.