— Ах, да!.. Я в больнице — Перевезенцев послушно откинулся на подушку и тихонько застонал — боль давала себя знать.
— Мы поставим вам капельницу, — объяснила Маргарита. — Лежите смирно…
— Меня, значит, подстрелили…
— А вы разве не помните? — удивилась Маргарита; она уже вошла в вену знаком велела убрать жгут.
— Нет. Не помню… — Перевезенцев закрыл глаза и говорил так, будто бредил. — Я бегу… Я знаю: он там — прячется в подвале…
— Кто? — спросил Владимир.
— …Ребята у меня за спиной. Я оглядываюсь… И тут, кажется, удар в живот. Да… Такое ощущение, словно паровоз в живот въехал и все кишки на колоса намотал… Потом — темнота. Ничего не помню… Скажите, я хоть в Питере?
— В Питере, в Питере… — успокоила Маргарита и улыбнулась.
Перевезенцев вздохнул облегченно:
— Ну тогда все в порядке. Дома и стены помогают, — он посмотрел на Нестерова. — А ты кто?
— Я — Владимир.
— Ты новенький, что ли?
— Мы в больнице. В хирургическом отделении, — напомнил Владимир. — А тебя ранили. Вспомни…
Перевезенцев кивнул:
— Все! Вспомнил… Ранили. Это было ужасно.
Маргарита подрегулировала скорость введения раствора:
— Да. Вы уже говорили… Почувствовали удар в живот.
Перевезенцев поглядел на Маргариту:
— Ты, девочка, совсем молодая… Наверное, не помнишь — в конце семидесятых был фильм «Новые центурионы»…
— Нет, не помню.
— Там копа одного смертельно ранили. В живот. Кишки пузырились. Натурально показали — американцы иногда чересчур натурально показывают… У меня наверное было то же самое?
— Вы об этом спросите у хирурга. А я не видела.
Перевезенцев перевел глаза на Нестерова:
— Извини, парень! Я несу ахинею, да?
— Все нормально, — улыбнулся Владимир. — Только не двигайся — у тебя капельница.
— Ты побудешь со мной, парень? Ты постарше… Ты помнишь тот фильм?
— Я помню… Того копа дважды ранили в живот. Первый раз отходили, а второй…
— У меня пока первый…
— А вот девушку не удалось спасти, — сказала Маргарита.
— Какую девушку? — встрепенулся Перевезенцев. Не было там никакой девушки. Только копы…
— К нам сегодня поступила девушка, — терпеливо объяснила Маргарита. — Бросилась в лестничный пролет. Сколько ни бились над ней — не спасли.
— Суицид… — сказал Перевезенцев.
Здесь в палату легкой стремительной походкой вошла медсестра Фаина.
Маргарита удивилась:
— Ты? Сегодня же мое дежурство…
Фаина улыбнулась ей прохладно:
— Я знаю, дорогая… Но дело в том, что Сан Саныч поменялся дежурствами с Блохом и вызвал меня. Если ты не очень против, то я тебя отпускаю — и буду несколько часов должна.
— Хорошо. Я не против, — согласилась Маргарита. — Но почему?..
Фаина осмотрела повязки на животе Перевезенцева, капельницу, ответила:
— Ну, понимаешь, у них — у врачей — свои дела. Кому когда дежурить — не мы решаем. А тут еще эта смерть!.. Девица-самоубийца на нашу голову!.. Сан Саныч — сама должна заметить — капитан корабля. Он стоит у штурвала, так сказать… И тяжесть ситуации принимает на себя… Да и здесь… — Фаина оглядела палату. — У меня чуть-чуть побольше опыта. Словом, отдыхай, Рита…
— Хорошо, — Маргарита кивнула на листы назначений. — Я все отметила здесь, что сделала.
Но Фаина, кажется, не слушала ее — она, подняв бровь, вопросительно смотрела на Нестерова:
— А вы помощник?
— Да вот… помог подушку подложить, — развел руками Владимир.
Фаина укоризненно покачала головой:
— Посторонним сюда нельзя входить… Даже таким симпатичным.
— Сестра, не прогоняйте его, — слабым голосом попросил Перевезенцев. — Мы разговариваем, и это отвлекает меня от боли.
Но Фаина была неумолима:
— Правила нельзя нарушать.
И Нестеров направился в свою палату.
Глава тринадцатая
Доктор Иванов, заглянув к Перевезенцеву и пробежав глазами назначения Блоха, удовлетворенно кивнул и направился к себе в кабинет. Там он достал из пухлой папки одну историю болезни и полистал ее. Остановился на данных обследований.
— О! Вот это чудненько!.. — пробормотал он себе и что-то выписал в блокнот.
Потом Иванов оторвал подклеенный к истории бланк с двумя кривыми линиями — красной и синей — и спрятал в карман халата. Принялся читать записи Блоха.
— Молодец, Давид…
В это время в кабинет вошла Фаина.
Иванов, на секунду оторвавшись от истории, взглянул на нее и опять углубился в чтение:
— Все спокойно? — это был дежурный вопрос.
— Да, Сан Саныч, все нормально, — Фаина пребывала в некой задумчивости.
— Что-нибудь нужно? — Иванов продолжал читать.
— Нет, ничего не нужно, — голос у Фаины был бесцветный; при ее обычной эмоциональности это казалось странным.
Иванов оторвал глаза от истории и удивленно посмотрел на Фаину:
— Как вообще у тебя дела? Ты скучная какая-то… Может, злишься, что вызвал тебя на дежурство?
— Нет, наоборот, — слабо улыбнулась Фаина. — Для меня это сейчас отдушина.
— A-а, понятно! Значит, — личная жизнь…
Фаина сверкнула глазами — скорее обиженно, чем зло:
— Как раз никакой личной жизни! И если бы не работа, то не знала бы куда девать себя…
— А что говорит твой муж?
— Да какой он муж! — теперь Фаина сверкнула глазами скорее зло, чем обиженно. — Он козел. Притом совершенно обнаглевший. Денег домой не приносит ни шиша, а как в постель — так по-пионерски: «Всегда готов!»
Иванов ухмыльнулся и оглядел безукоризненные — классические — формы Фаины:
— Почему так грубо, Фаиночка? Его можно понять… Когда рядом такая женщина… Ты себя хоть в зеркало-то видишь?
— А в постели он слабак, — открыла секрет Фаина; в данный момент она почему-то была даже рада, что муж ее слабак в постели; она ощущала, как ей повезло в жизни, и получала удовольствие от этого ощущения.
— Слабак? — Иванов пристально посмотрел на Фаину, будто стараясь прочесть у нее на лице, не считает ли она и его слабаком.
— А разве нет?.. Во-первых, никакой предварительной игры. Сразу к телу — как боров. Кобели — и те сперва ухаживают за сучкой, крутятся вокруг нее. И только потом… Во-вторых, никакого искусства, никакого умения: подергается-подергается да отвалится к стенке, как сытая пиявка. О том, что чувствует или ждет партнерша, — и в мыслях нет. Никакой фантазии, никакого опыта…
— Да… беда! — сказал Иванов не то всерьез, не то с иронией.
Фаина, разумеется, не обратила внимания на явную неопределенность в его тоне:
— И вообще, когда он на мне, у него в позвоночнике что-то щелкает.
Иванов улыбнулся:
— В таком случае пусть поищет у себя остеохондроз…
Поделившись своими проблемами, Фаина несколько успокоилась и теперь пребывала опять в состоянии грустной задумчивости. Фаина подошла к Иванову и ласково взъерошила ему волосы, провела рукой по крепкому подбородку, погладила высокий благородный лоб, заглянула в глаза:
— Блох говорит, что ты — гений, что голова твоя дороже золота…
— А что еще говорит Блох? — рука хирурга Иванова привычно легла на нежное бедро Фаины, на то место, где проходит стройная мышца, что так волновала его.
— Блох говорит, что ты придумал какой-то там питательный раствор… И на этом растворе стоит все дело.
Иванов принялся слегка массировать мышцу. Фаина от удовольствия переступила — мышца напряглась и ослабла.
Иванов задышал чаще:
— Слишком много говорит наш Блох.
— Мне же можно, — улыбнулась Фаина, и в улыбке ее что-то было от улыбки львицы, нежащейся на солнце где-нибудь в саванне. — Я ведь своя девочка.
— Да, ты своя девочка. Как это хорошо звучит…
Рука Иванова скользнула вверх по облюбованной мышце, но вдруг вздрогнула и замерла… У красавицы-медсестры под халатиком никакой одежды не было. Это открытие не надолго остановило руку Иванова. Он продолжал массаж — уже значительно выше… Фаина Куртизанова сладко запрокинула голову. Ей так нравилось, что делала под халатиком рука Иванова. Фаина стала к нему вплотную, обхватила руками его голову — и крепко прижала к своей груди. От наслаждения промычала что-то нечленораздельное…
Но Иванов убрал руку:
— Не время, Фаиночка! Попозже…
Медсестра, разочарованно вздохнув, отошла:
— Я не знаю, что более гениально: твоя голова или твоя рука…
— Ты умеешь поднять настроение, я знаю, — Иванов пытался снова обратиться к истории.
Фаина Куртизанова с грациозностью кошки уселась на диван, пошевелила бедрами, чтобы удобнее было сидеть, и со знанием дела закинула ногу на ногу.
Иванов покосился на Фаину.
Она улыбнулась, замурлыкала что-то. Она уже напрочь забыла о семейных невзгодах.
У нее были стройные мраморно-белые нежные бедра и кругленькие колени. Доктор Иванов не в силах был отвести глаз от этих колен.
А Фаина еще дразняще покачивала ножкой…
Покачивала и молчала… Покачивала и поглядывала заискивающе… И мурлыкала, мурлыкала… Кошка.
Иванов не выдержал, сполз со стула и сел на пол у ног Фаины. Нежно поцеловал ей коленку:
— Ты — само совершенство! Тебе без оглядки можно поклоняться — как богине.
Фаина молчала и улыбалась. Она знала силу своей красоты. В этот момент она поглядывала на Иванова несколько даже свысока. Что-то царственное было в ее взгляде. Наверное, так смотрела Клеопатра на своих любовников прежде, чем убить.
А Иванов все целовал ей коленку.
И тогда она, как видно, надумала его «убить» — как убивала Клеопатра. Фаина сняла ножку с колена и развернула бедра…
Однако у Иванова была крепкая воля. И он, несмотря на все прелести Клеопатры, столь доступные ему сейчас, не только не лишился рассудка, но даже вполне владел собой. Он поднялся с пола и вернулся к столу; принялся опять перелистывать историю болезни, так заинтересовавшую его.
А у Фаины-кошки, у грациозной Фаины-львицы, у непревзойденной Фаины-Клеопатры здесь прокисло лицо. Ведь Фаина уже настроилась на любовь. Она уже была как перезревший персик, только возьми — и брызнет сок…