Студенты-доктора без лишних слов взялись за дело.
Вскрыв брюшную полость, Русланов поморщился.
Самойлов кивнул:
— Запах, конечно, не из приятных. Но придется потерпеть. У каждой профессии есть свои отрицательные стороны.
Ассистент и студенты осмотрели расположение внутренних органов, описали их внешний вид. Студенты работали быстро, с интересом. Самойлов только слегка поправлял их действия.
— Вскрываем желудок, доктора. Посмотрим, что Горюнов последний раз кушал…
Русланов принялся вскрывать желудок. Самойлов приготовил пробирку.
Новиков догадался:
— Немного пищи на пробу?
— Остатков пищи, — поправил Самойлов.
— На предмет ядов?
— Правильно! — кивнул ассистент. — И мы должны дать заключение. Ведь Горюнова могли отравить, подсыпать что-нибудь в пищу, а уж потом инсценировать «случайное» отравление газом.
Когда желудок был вскрыт, Самойлов подцепил пинцетом несколько комочков содержимого и поместил их в пробирку, поднес себе поближе, рассмотрел:
— Итак, практически перед самой смертью Горюнов кушал винегрет. Пища даже не успела как следует перевариться. Ел наспех, плохо пережевывая — видно, был очень голоден… — тут Самойлов посмотрел на Новикова. — А вы, доктор, какой-то неактивный сегодня… Вон там, на столике что позади вас, возьмите-ка пилу — ножовку по металлу… Нашли?
— Нашел, — Новиков взял пилу.
— Ким ему помогает, — Самойлов выхватил взглядом из группы студента с выраженными азиатскими чертами. — Ким, вы проводите разрез вверху лба — как раз по границе волосистой части, потом заворачиваете кожу со лба на лицо. Делаете все аккуратно, чтобы потом шов был не очень заметен… Значит, Ким заворачивает кожу, а Новиков пилит лобную кость по надбровным дугам… Потом берем на анализ кусочек мозга…
Наступила тишина. Все сосредоточенно работали.
Ким, сделав широкий разрез, легко завернул кожу лба на лицо трупа. Новиков, засучив рукава халата, чтобы не забрызгать их кровью, принялся пилить лобную кость. Дело это оказалось не совсем простым, поскольку кость была твердая. Пожалуй, даже такому крепкому парню, как Новиков, за две-три минуты было эту кость не распилить. Да еще следовало фиксировать у трупа голову, чтобы не моталась туда-сюда вслед за пилой. Ким помогал Новикову.
Ножовка заунывно пела: вжик-вжик… вжик-вжик…
Другие, склонившись над трупом, брали на анализ ткани, маркировали пробирки.
Работа кипела. Студенты-доктора переговаривались. В хорошем бодром ритме звучало «вжик-вжик»…
И в этот момент послышался какой-то шум в коридоре… Самойлов, занятый работой, не обратил на него внимание: мало ли какой шум может быть. Скоро неясный шум оформился в звук шагов. Звук все множился в пустынном коридоре. Это шел не один человек, не два… Шло много людей. Может, восемь. Или десять…
Шаги замерли под дверью. В наступившей тишине слышнее стало «вжик-вжик»…
Дверь с тихим скрипом отворилась. Медленно — дверь открывала неуверенная рука…
Самойлов удивленно («Надо же! Забыл дверь запереть!») и одновременно раздраженно обернулся. Также и студенты-доктора посмотрели на дверь. Только Новиков и Ким ничего не заметили, работали в поте лица.
«Вжик-вжик»… — слышалось методичное.
На пороге стояла девушка. С бледным лицом, в черном траурном платке. Черный цвет только подчеркивал ее бледность. Большие заплаканные глаза… Бледные губы — можно даже сказать, отсутствующие губы… Какой-то узелок в руках…
Из-за спины девушки выглядывали несколько мужчин. Скорбные лица…
— Что? — вопросил Самойлов, упершись холодным взглядом в лицо девушке.
— Нам сказали, что он здесь, — это была Маша Горюнова, она говорила слабым голосом, лепетала; она была на грани нервного срыва или сразу после нервного срыва. — Сказали, что мы можем его забрать…
Лицо у Самойлова стало каменным:
— Кто?
«Вжик-вжик»…
— Горюнов… Игорь… Тело… — лепетала Маша.
Мужчины со скорбными лицами топтались у нее за спиной.
«Вжик-вжик»…
— Кто сказал? — едва не прорычал Самойлов.
— Тетенька какая-то… санитарка…
Глаза Самойлова налились свинцом:
— Тут уже что?.. Тетеньки распоряжаются? Санитарки?
— Еще нельзя? — утирала слезы Маша.
«Вжик-вжик»…
— Еще в работе, — буркнул Самойлов. — Закройте дверь.
Но Маша, совершенно очумевшая от своего горя, и не думала закрывать дверь. До Маши как бы дошло что-то, и она медленно, мучимая страшной догадкой, перевела взгляд на труп на столе. Губы ее задрожали…
«Вжик-вжик»… — рукава высоко засучены, руки — по локоть в крови. И эта ужасная пила. И «вжик-вжик», вдруг ставшие такими веселыми! И располосованный живот! Какие-то пробирки… Руки в окровавленных резиновых перчатках… И эти лица!.. А у него, у Игоря, почему-то нет лица. Какой-то кровавый блин на месте лица!.. Кошмар!.. Куда его лицо дели?..
«Вжик-вжик»…
Маша стала бледная, как полотно
— Ой!.. Его уже режут… — прошептала она.
И вдруг закричала — пронзительно, на одной высокой ноте. С ней случилась сильнейшая истерика.
Кто-то подхватил ее сзади.
Новиков, услышав крик, перестал пилить. Обратил внимание на происходящее. Ким своим телом прикрыл фронт работ.
Лица мужчин за дверью из скорбных обратились в яростные.
— Мать вашу!.. Убью!.. — выкрикнул кто-то в коридоре.
И несколько человек, отодвинув Машу, вломились В морг.
Но Самойлов оказался не из трусливого десятка:
— А ну, доктора, за мной! — бросил он клич и, сжав кулаки, двинулся к двери.
Новиков, Ким, Русланов и еще один «доктор» — Десницкий — отложив инструменты, ринулись на помощь ассистенту.
Впятером они сумели вытолкать из морга непрошеных гостей. И хотя родственников Горюнова было значительно больше, — они вынуждены были отступить. Ими двигало только озлобление, в их действиях не было уверенности. Правда в этом казенном доме была на стороне этих казенных людей — в белых халатах и забрызганных кровью фартуках.
Захлопнув дверь и задвинув засов, Самойлов строго оглядел студентов-докторов:
— Бывают и такие эксцессы, — капельки пота повисли у него на бровях. — Впрочем это я во всем виноват. Почему-то забыл запереть дверь… А вам — наука!
Глава двадцать первая
Сердце работало хорошо. Данные, которые время от времени выдавал компьютер, вполне удовлетворяли Иванова. Если так пойдет и дальше, сердце будет функционировать не один год. Его — безымянное, возвращенное к жизни из преддверия смерти, — можно будет даже кому-нибудь пересадить. И тогда у него будет новое имя… Какое? Это женское сердце. Имя женщины известно Иванову. Оно записано в книге с зеленым сафьяновым переплетом. Иванов при желании даже может узнать, кого любило это сердце… А кому оно будет принадлежать, если выдержит испытательный срок, каково будет новое его имя — сейчас невозможно сказать. Можно только предположить… Новое имя будет Элен, или Катрин, или Сюзанна, или Эльжбета… А любить она будет пылко и страстно Карла, а может быть Клауса или Пьера… Какая разница! Главное — оно будет жить…
Иванов уже отключил звучащий механизм «цевниц». Торжественная мелодия Бетховена «навязла» у него в ушах и начала раздражать, отвлекать от важных дел.
Сейчас Иванов стоял у операционного стола, склонившись над телом… Иннокентия Куртизанова. Жизнь еще теплилась в «доноре». Зеленоватая искорка на экране монитора фиксировала пульсацию сердца; работал аппарат искусственного дыхания.
Иванов работал быстро и ловко. У него — гениального хирурга — были гениальные руки. С тонкими длинными необычайно гибкими пальцами.
Если б существовал вид спорта, основанный на гибкости, — Иванов был бы в этом виде спорта чемпион. Если б существовало искусство «изящных фигур и комбинаций», составленных кистью руки, — Иванов прослыл бы непревзойденным мастером, поскольку с расчудесными пальцами своими мог выделывать то, что выделывают дождевые черви на асфальте после дождя…
Иванов был в прекрасном настроении и что называется — в ударе. Под рукой у него стояли несколько прозрачных стеклянных сосудов с желтоватым питательным раствором, в которые уже были помещены некоторые изъятые органы.
Иванов на минутку разогнулся и, отдыхая, приподнял вверх руки в стерильных измазанных кровью перчатках — профессиональный жест хирургов. Поглядел на сосуды, довольным голосом сказал:
— Ну что ж, друг мой!.. Я тебя слегка выпотрошил, если ты не возражаешь, — он взглянул на неподвижное лицо Куртизанова. — А ты, я вижу, не возражаешь… Кое-какие эндокринные железы, почки… Они тебе уже не понадобятся: этакая роскошь! Зачем тебе, уважаемый, почки? Мне они больше нужны… А сейчас займемся и сердцем. Оно будет у меня биться — вон там в углу. Пара будет. Как без пары! Без пары не живут… Женское сердце, мужское сердце!.. Она была машинистка, ты был… я не оговорился, был литератор. У вас найдется много общего. Не правда ли?.. Я даже ради такого случая могу создать для вас третий — общий круг кровообращения. Вместе будете качать мой гениальный раствор… А может, просто подогретую воду — на огород… — Иванов улыбнулся этой оригинальной мысли, потом сам себя и поправил. — Нет. На огород — это, конечно, практично, — но не символично как-то. Лучше вы будете вдвоем, в два сердца, качать воду в мой зимний сад. И поливать розы. И они зацветут вашей любовью… Ведь вы полюбите друг друга, верно?.. И зацветут розы… Я открою тебе маленький секрет, Иннокентий. Она была симпатичная женщина. Конечно, не так хороша, как Фаина, но получше многих. Выше середины. Она вполне достойна любви… Я назову две розы вашими именами. Это будет так трогательно!.. А поливальный насос мощностью в два сердца — это будет мое великое изобретение. Первое, как ты понимаешь, — мозготека…
Иванов окинул мечтательным взглядом стены операционной. Как видно, представил эти же стены, но занятые мозготекой. Видение, посетившее его, показалось ему прекрасным.
Иванов опустил руки в рассеченное тело Куртизанова: