Тело девушки было удивительно розового цвета — как будто жизнь все еще теплилась в нем. Или будто на тело нанесли зачем-то слой грима. Стройная хрупкая фигурка — как у юной феи из сказки… Нестеров осторожно тронул пальцем живот Вики и осмотрел палец — никакого грима на нем не было…
Удрученно опустив плечи, Нестеров отошел к холодильным камерам. Прислушался… Ему почудился какой-то звук на фоне гудения лампы. Оглянулся на труп Вики… Потом открыл наугад какую-то камеру. Труп женщины… Нестеров глянул на бирку. Распахнул другую камеру, третью…
— Ну, где же ты, Марина Сенькова? Прямо хоть зови тебя!.. Сколько же камер!..
Нестеров, тихонько ворча, открыл двенадцатую или тринадцатую камеру. Тело молодой женщины. Светлые волосы, поцарапанные плечи, красивая развитая грудь…
Владимир повернул к свету бирку…
Доктор Блох, обыскав все отделение, вышел на аварийную лестницу. Поднялся этажом выше, спустился этажом ниже. Расспросил дежурных сестер: не входил ли к ним в отделения кто-нибудь посторонний, не устроил ли рандеву в одной из женских палат? Дежурные сестры отвечали уверенно: никто после двадцати двух часов не входил и рандеву не устраивал. У них все было схвачено. В глубокой задумчивости Блох вернулся на аварийную лестницу и спустился на первый этаж. Две двери…
Одна дверь — на кафедру судмедэкспертизы. На нее Блох и не взглянул. Он знал, что кафедра запиралась. Блох открыл другую дверь. Вышел в холл… Справа двери лифтов, слева — стол с телефоном… Пожилой усатый цербер дремлет за столом…
Блох тронул его за плечо:
— Уважаемый…
Цербер вздрогнул и распахнул глаза.
Блох сказал ему раздраженно:
— Из больницы ушел больной…
— Никак нет! — по-военному рявкнул цербер, при этом щеки его дернулись, как у бульдога.
— Откуда вам знать? Вы же спите…
— Никак нет! — цербер разжал кулак, на ладони был ключ. — Дверь заперта. Мышь не проскочит…
Блох удовлетворенно кивнул и возвратился к аварийной лестнице. Он уже даже поднялся на несколько ступенек, но остановился. Посмотрел на дверь кафедры. Блох не сомневался, что она закрыта… Но, как известно, проверить никогда не помешает. Для очистки совести и вообще… Блох был аккуратный человек: всякое дело предпочитал доводить до конца. Оставлять хвосты — это было не в его стиле.
Блох сбежал на площадку, потянул на себя дверь. Заперто… Разумеется, заперто — повода в этом сомневаться не было. И совесть в этом смысле теперь чиста. Блох отпустил ручку… Но тут дверь открылась сама — в другую сторону. Дверь, оказывается, открывалась внутрь кафедры.
Блох очень удивился. И оглянулся на дверь в холл. Как видно, раздумывал, не позвать ли цербера. Решил не звать.
Быстрым шагом Блох обошел всю кафедру, заглядывая в некоторые кабинеты и на секунду включая в них свет. Потом, несколько замедлив шаг, спустился в подвал…
Блох удивился: здесь зачем-то горел свет. Для мышей?..
Справа были двери с навесными замками. Слева — в глубине коридора — всего одна дверь. Блох знал, куда ведет эта дверь. Он бывал здесь не раз. Сразу к ней и направился… Уже издалека Блох увидел, что дверь слегка приоткрыта и за ней свет…
Не дойдя до двери двух-трех шагов, Блох остановился на минутку. Ему стало как-то не по себе. Вдруг вспомнились страшные байки, какими пугают друг друга на досуге обыватели: про покойников, играющих в карты, про некрофилов и т. д.
Свет… Зачем горел свет?
Блох все еще стоял в нерешительности. Прислушивался. Ему показалось, он слышал некий щелчок. От этого волосы собирались встать дыбом. Может, даже и встали… Блох потрогал у себя на голове колпак. Все прислушивался. Кажется, щелчки повторялись.
Блох догадался: это мигала люминесцентная лампа. Он, крадучись, приблизился к двери.
Нестеров выдвинул из холодильной камеры каталку с телом. Да, это был труп Марины Сеньковой, танцовщицы. Нельзя было не обратить внимания на прекрасные формы этого тела — мертвого и холодного, но совершенного. И Нестеров обратил… Еще он обратил внимание на то, что тело было сплошь в царапинах — в иных местах переходящих в глубокие раны; и шея у нее неловко вывернута; послеоперационные швы — довольно грубые — на животе и груди в области сердца.
Владимир выкатил каталку из камеры и огляделся: он искал свободный секционный стол, на который можно было бы переложить тело Марины Сеньковой, чтобы приступить к вскрытию. И заметил такой стол в начале помещения.
Но вдруг услышал какой-то звук… Шаги?..
Кажется, это были шаги…
Нестеров, хоть и готовился внутренне к возможности такого поворота, все-таки растерялся. Но не надолго — лишь на пару секунд.
Шаги были все громче.
Нестеров вернул каталку с телом в камеру и, сверкая глазами, огляделся — куда бы спрятаться? Однако спрятаться здесь, вроде бы, было негде. Хоть ты раздевайся и ложись на стол… и мертвенно бледней — чтоб особо не выделяться.
Не хотелось — ох, как не хотелось, — быть застуканным в этом месте и в это время. На словах, когда обсуждали такую перспективу с Перевезенцевым, все выглядело несколько иначе. Смешно, пожалуй, выглядело. А сейчас Владимиру было не до смеха. Хоть ты, и правда, умри!..
Шаги все приближались…
«Охранник какой-нибудь? Или сторож?.. Какая разница!..»
Шаги вдруг замерли. Там, за дверью, кто-то пребывал в нерешительности. Кому-то как будто не хватало духа переступить порог морга… анатомички… мертвецкой… труперни… или как там еще!..
Эту минутку, которую подарила ему судьба, Нестеров использовал на все сто! У него возникла идея — он нашел место, спрятаться.
Очень тихо, без щелчка, Владимир открыл холодильную камеру — ту, в которой «сохранялась» Марина Сенькова, — и юркнул в свободное пространство под каталкой. Прикрыл дверь — не полностью, оставил щель шириной с палец. И замер.
Отчаянно колотилось в груди сердце. Оно прямо-таки скакало галопом — даже заболело слева над ключицей… И даже не показалось холодно в холодильнике!
Нестеров рисковал, конечно. И весьма сильно рисковал. Если бы дверь камеры сейчас захлопнулась… Или если бы ее захлопнул тот человек — сторож он или кто — заметил бы непорядок и нажал на дверь… Это был бы конец!.. С невероятным сюрпризом для патологоанатомов. Владимир даже не мог представить себе лица, какие были бы у сотрудников кафедры судебной медицины, если б назавтра поутру или еще позже они обнаружили в одной холодильной камере с Мариной Сеньковой мужской труп… «Как? Откуда? Кто?»
«Почитатель таланта танцовщицы!»
«Современный Квазимодо…»
«Квазимодо по-русски!..»
Все эти — может быть, трагикомические — мысли за одну секунду пронеслись в сознании Нестерова. Он сидел тихо. И снаружи было тихо.
Стоя на четвереньках, Владимир смотрел в щель. И пока, кроме столов с покойниками, ничего и никого не видел. Он даже подумал: не почудилось ли? Накрутил сам себя…
Мигала лампа на потолке. От этого было еще тревожнее.
Но вот скрипнула дверь.
Нестеров так и подался вперед, скосил глаз.
— Ну и дела!..
Он увидел, что в подвал вошел Блох. И как он вошел.
Вид у Блоха был не из геройских. Некоторое время Блох стоял у двери, пристально разглядывал трупы. От природы смуглое лицо доктора Блоха, сейчас выглядело лимонно-желтым. Или он побледнел, или свет люминесцентных ламп сделал его таким.
Пообвыкнув немного, Блох подошел к столику, похожему на сервировочный, приподнял клеенку, взял большой узкий секционный нож… Потом бросил его со звоном на место, вытащил на свет деревянный молоток довольно внушительных размеров.
Блох почувствовал себя увереннее.
Поигрывая в руке молотком, доктор Блох двинулся вдоль столов с трупами в конец помещения. Иногда он приседал и заглядывал под столы. Какие-то трупы были накрыты клеенками — Блох приподнимал клеенки, осматривал лица.
Владимир пока не упускал Блоха из виду; даже чуть шире приоткрыл дверь. Владимир поймал себя на том, что вдруг успокоился. Он подумал, что в крайнем случае без особого труда справится с Блохом. Хоть тот и с молотком, не такой уж он и могучий противник.
Доктор Блох остановился возле тела Вики. С минуту стоял над ним, осматривая, потом медленно провел пальцем по странгуляционной борозде, по животу трупа. Осмотрел палец…
Блох отошел к холодильным камерам и исчез из поля видимости. Владимир слушал, склонив голову. Некоторое время было тихо. Но вот хлопнула дверца одной камеры, другой… Блох осматривал трупы…
Владимир подобрался, приготовился к броску. Он решил, что для начала ударит Блоха головой в живот; тем более этому весьма способствовала поза, в какой Владимир в данный момент был, — на четвереньках. Удар будет стремительным и неожиданным. А дальше — как придется. Владимир будет бить куда попало и как попало. Не очень-то он искушен в драках… И еще хотелось бы не показать свое лицо.
Но Блох больше не стал открывать камер. Быстрым шагом он направился в сторону выхода.
Нестеров слышал, как ворчал Блох:
— Вот пижоны! Не экономят электроэнергию. Кому, интересно, здесь нужен свет? Этим жмурикам?..
Положив молоток на столик, аккуратный Блох выключил свет и вышел в коридор. Дверь не захлопывалась — замок был не из тех, старый. Поэтому доктор Блох просто прикрыл за собой дверь.
Нестеров вздохнул облегченно:
— Прямо кино! Голливуд — не меньше.
Толкнув лбом дверь, он выбрался из холодильной камеры. И только теперь сообразил, что весь продрог. Потирая плечи, пошел к выходу. Видел, что в коридоре свет тоже погас, — это погас прямоугольник двери в темноте. Только свет уличных фонарей едва пробивался в подвальные окна.
Где-то далеко хлопнула дверь.
Владимир понял, что Блох ушел. А если не ушел? Если хлопнул дверью и затаился? Не так-то он прост.
На всякий случай Нестеров выждал минут десять. Стоял неподвижно, прижавшись спиной к стене. Зрение, пообвыкнув, теперь воспринимало больше. Уже не темнота царила вокруг, а полумрак. Даже неплохо было видно. Столы, столы… которые уходили в глубину подвала. И на них тела… Странное свойство зрения: в полумраке всегда чудится какое-то движение. Чем пристальнее вглядываешься во что-то, хоть в шкаф, или тумбочку, или кровать, тем больше видится тебе движение — будто предметы сами собой перемещаются вправо-влево, будто раскачиваются на ножках. Совершенно беззвучно… А если рядом в полутьме лежит человек, то может показаться, что он раскрыл глаза и смотрит на тебя. Да не просто раскрыл, а дико вытаращил — и глазеет, глазее