— Да-а-а… — пробормотал я, с трудом выходя из охватившего меня оцепенения. — Если это и не Черный Город, то он, по всей видимости, очень на него похож.
Мы завороженно глазели на открывшийся перед нами невероятный и величественный вид черт знает сколько времени, и, если бы Иак вдруг не сказал нам, что солнце уже начинает заходить за горизонт и что нам нужно найти место, где можно было бы переночевать, мы, наверное, так и продолжали бы час за часом таращить глаза, не меняя своих поз.
Мы снова пошли по каменной дороге, но на этот раз шли очень медленно и в молчании, испуганно поглядывая на сооружения, которые возвышались по обе стороны дороги и которые, казалось, своим внушительным видом пытались нам сказать, что этот заброшенный город — священное место и что мы оскверняем его уже одним только своим присутствием; что он — пантеон богов, в который мы вошли, даже не постучав в дверь.
— Вы слышите? — прошептал я, поворачиваясь к своим друзьям и поднося ладонь к уху.
Все три моих спутника остановились и внимательно прислушались, а затем, несколько секунд спустя, почти одновременно отрицательно покачали головой.
— Я ничего не слышу, — ответила притихшая Кассандра.
— Вот это я и имею в виду. Здесь царит абсолютная тишина. Как на кладбище.
— А по-моему, мы сталкиваемся с подобной тишиной уже далеко не первый день, разве не так? — сказал профессор.
— Раньше она не была абсолютной, — возразил я. — Здесь не раздается вообще никаких звуков, не слышно даже насекомых. Тишина здесь, можно сказать, гробовая.
Профессор, поразмыслив секунду-другую над моими словами, кивнул.
— Да, это верно, — мрачно подтвердил он.
— Земля, в который жить морсего, земля, в который смерть… — пробормотал Иак, сильно нервничая и все время оглядываясь по сторонам. И взволнованно повторил: — Земля, в который жить морсего, земля, в который смерть…
— Наш приятель своими россказнями про морсего уже начинает нагонять на меня страх, — недовольно заявила мексиканка.
— И не на тебя одну, — признался ей профессор.
— Да ерунда все это, — решил я подбодрить своих друзей. — Я уверен, что все эти рассказы про морсего — сказка для детей. Или легенда, которой отпугивают чужаков, чтобы они здесь не шастали.
— Легенда… А ведь существование этого города тоже считалось… легендой, — усмехнувшись, напомнила Касси.
— Давайте порассуждаем вместе, — предложил я. — После того как мы высадились на берегу реки, вы видели какие-нибудь следы пребывания людей, тропинки, знаки, указывающие границы племенной территории? Какое племя стало бы обосновываться в местности, где почти нет животных и нет земли, пригодной для обработки?
Это был риторический вопрос, но Иак тем не менее на него ответил.
— Морсего не быть племя, — мрачно заявил он.
Мы все трое повернулись к нему.
— Морсего быть… — он сделал глубокий вдох, — морсего.
Произнеся это слово зловещим тоном, голубоглазый туземец многозначительно посмотрел на нас.
Через некоторое время, когда солнце уже почти зашло за горизонт, мы, проигнорировав возражения Иака, направились к ближайшей пирамиде, поскольку решили, что она будет неплохим местом для ночлега, если нам удастся дойти до ее основания еще до того, как все вокруг погрузится в темноту.
Впрочем, на всякий случай мы изготовили самодельные факелы: вырезав из толстых зеленых ветвей четыре палки и сделав на одном конце каждой из них два больших перпендикулярных разреза — так, чтобы этот конец разделялся на четыре части, которые легко можно было бы раздвинуть, — мы запихнули между ними обломки сухих веток и обмазали их легко воспламеняющейся смолой. Вооружившись этими примитивными орудиями, мы, эдакая экспедиция современных троглодитов, дошли до подножия пирамиды и начали карабкаться наверх по ее огромным ступеням. Именно огромным, потому что эти ступени, похоже, были сделаны отнюдь не для того, чтобы по ним поднимались и опускались люди: каждая из них имела примерно полтора метра в высоту, и мы могли забираться на них, лишь помогая друг другу, а потому продвигались вверх очень медленно, постоянно чертыхаясь, пыхтя и моля Бога о том, чтобы наши усилия не оказались напрасными.
Более чем полчаса спустя, когда уже наступила ночь, мы наконец-то добрались до верхней ступени пирамиды и уселись на ее краю, изможденные и обливающиеся потом. Наши факелы уже почти догорели и теперь давали очень мало света.
— Не могу поверить в то, что нахожусь на вершине пирамиды в бассейне реки Амазонки… — сказала Касси, которой, видимо, захотелось поделиться охватившими ее эмоциями.
— А я не могу поверить в то, — пробурчал я, тяжело дыша, — что строителям этой пирамиды не пришло в голову сделать здесь нормальную лестницу.
— Не болтай глупостей. Здесь наверняка где-нибудь есть лестница. А иначе как же сюда, наверх, взбирались местные правители и жрецы? Так же, как и мы? Забавное это было бы зрелище для простого люда…
— Раз уж мы здесь, — сказал профессор, с трудом поднимаясь на ноги, — то, мне кажется, нам следовало бы осмотреть все еще до того, как наши факелы совсем погаснут. Вы со мной согласны?..
Мы с Касси и Иаком тоже поднялись и подошли к самому верхнему элементу пирамиды. Насколько мы сейчас могли видеть, он представлял собой своего рода гранитный куб со стороной пять метров и с необычной — пятиугольной формы — аркой высотой более двух метров, которая, казалось, приглашала нас в нее войти. Снаружи этого куба мы не заметили каких-либо надписей или символов, и лишь у притолоки виднелись в темноте какие-то замысловатые узоры, однако было трудно сказать, кто их создал — человеческие руки или же эрозия.
Мы все трое остановились перед этой аркой — Иак, с самого начала не одобрявший наше намерение взобраться на эту пирамиду, предпочел остаться за нашими спинами — и обменялись настороженными и взволнованными взглядами. Никто из нас не решался войти в этот каменный куб. Наконец Кассандра сделала шаг вперед и пробормотала:
— Раз уж мужчины войти туда не хотят, то тогда первой войдет женщина.
С этими словами она решительно устремилась в темный проем арки, освещая себе путь своим — уже почти догоревшим — факелом.
40
Мы с профессором рванулись вслед за мексиканкой и вскоре оказались вместе с ней в центре помещения, которое, насколько мы могли видеть, представляло собой абсолютно пустую комнату, куда сумели проникнуть снаружи лишь несколько вьющихся растений.
— Здесь, похоже, ничего нет, — прошептала Кассандра, оглядываясь по сторонам. — Ни каменного алтаря, ни ниш в стенах…
— Да-а-а, красота интерьера явно не имела большого значения для тех, кто все это построил, — с некоторым разочарованием произнес я.
Профессор, словно пытаясь лично проверить, действительно ли внутри этого помещения вообще ничего нет, осторожно сделал несколько шагов вперед.
— Да, ты права, — сказал он затем, повернувшись к Касси. — Здесь, наверное, была какая-то резиденция правителя или что-нибудь в этом роде, потому что я не могу даже и представить себе храм без алтаря, на котором делаются подношения или жертвоприношения.
— Может, вы и правы, — согласилась с профессором Кассандра, — однако не забывайте о том, что нам абсолютно ничего не известно о тех, кто все это построил. Кто знает, может, у них не было никаких богов.
Даже при тусклом свете догорающих факелов я смог разглядеть, что на устах моего старого друга появилась насмешливая улыбка.
— Ты это серьезно? Сколько тебе известно цивилизаций, у которых не было хотя бы какого-нибудь одного божества?
— Давайте-ка оставим все свои догадки на потом, — прервал я их разговор, — а сейчас нам не помешало бы убедиться, что здесь, наверху, нет змей и что они не напугают нас ночью до смерти.
Согласившись с моим предложением, Кассандра и профессор прекратили свою дискуссию о религиях, и мы все трое разошлись в разные стороны, осторожно передвигаясь по темному помещению и освещая себе путь догорающими факелами, которыми мы делали дугообразные движения влево-вправо почти возле самого пола.
Иак тем временем все еще стоял снаружи у входа в пирамиду, не решаясь переступить порог, и, несмотря на то что я пару раз приглашал его зайти, уверяя, что здесь, внутри, ему бояться абсолютно нечего, туземец оба раза отрицательно качал головой, не объясняя, однако, почему он предпочитает оставаться снаружи. В конце концов я решил оставить туземца в покое и направился к дальней стене, освещая каменный пол перед собой маленьким пламенем факела, — хотя я и был уверен в том, что раз уж в близлежащей сельве полностью отсутствует фауна, то, значит, и в этой пирамиде не прячется ни змея, ни какое-нибудь другое животное.
Подойдя к дальней стене, я остановился и, закончив осматривать пол и ничего на нем не обнаружив, выпрямился и осветил своим факелом стену. То, что я на ней увидел, заставило меня испуганно вздрогнуть.
— Проф! Касси! — крикнул я.
Мой голос прозвучал в этих четырех стенах подобно раскату грома.
— Что случилось? — встревоженно спросила мексиканка.
— Змея? — послышался задрожавший от испуга голос профессора. — Там змея?
— Да нет, не змея, — ответил я, стараясь говорить потише. — Я тут кое-что обнаружил. Кое-что такое, на что вам следует взглянуть.
— Черт бы тебя побрал, Улисс! — укоризненным тоном сказала Кассандра, поднося руку к сердцу. — Как же ты меня напугал!
— Ну и что ты хочешь нам показать? — поинтересовался профессор, подходя ко мне.
Когда он увидел то, что я обнаружил, у него невольно сорвалось с губ ругательство.
Со стены на меня смотрело высеченное на гранитной поверхности лицо с глазами какой-то странной формы, огромными и злыми. Оно лишь отдаленно было похоже на лицо человека. Под широким носом вместо обычного человеческого рта находилась открытая пасть с большими, как у хищника, клыками, а челюсти очень сильно, как у обезьяны, выступали из черепа вперед. Форма всей головы была, как мне показалось, весьма нелепой, потому что, несмотря на очень широкие челюсти, череп имел вытянутую форму и сужался к затылку, а на самом затылке виднелся какой-то странный выступ.