о игра. Помни, для чего ты здесь, Капитан. А пока — веди игру по правилам, установленным этими детьми».
Мы с Кристиной шагнули в пристройку.
Внутри царил полумрак. Темноту разгоняла единственная свеча — в подсвечнике из чернёного серебра. На широкой полке, сколоченной из грубых досок, эта дорогая, изящная вещица смотрелась странновато. Полка крепилась к стене. Летом над ней, должно быть, висело зеркало, а сама полка заменяла актерам гримировальный столик. Летом здесь, кстати, наверняка намного уютнее. Сейчас из пристройки вынесли всё, что не было приколочено. Остались только полка да деревянные лавки вдоль стен — на которых и расселось благородное собрание.
Я быстро оглядел заговорщиков.
Как и предположил в прошлый раз — восемь. Шесть парней, две девушки. Все — в таких же личинах Фантомаса, что и на караульном. Со мной и Кристиной будет десять человек. Не так уж много, в общем-то. Хотя и не сказать, чтобы мало — учитывая, что всё только начинается. Следует признать, что агитация у врага поставлена неплохо.
Моё появление собравшиеся встретили изумленным ропотом.
— Барятинский?!
— Быть не может!
— Как?! Почему?!
— Ты не говорил нам, что это будет он! — вскочив с места, выкрикнул один из «Фантомасов» голосом Жоржа Юсупова. — Я требую, чтобы он немедленно покинул это… этот… в общем, чтобы он ушёл!
Судя по поднявшемуся гулу, большинство собравшихся были с Юсуповым согласны.
Глава 17Для чего я сюда пришёл
— К порядку, господа, — строго сказал тот, к кому обращался Юсупов. Голосом Рабиндраната, разумеется. — Я пока ещё ничего не решил. Как вы знаете, по нашим традициям всякий, кто претендует на присоединение к сообществу, обязан доказать, что он этого достоин.
— А я ничего такого не доказывала, — удивилась одна из девушек. По голосу я узнал Долгополову. — Ты просто подошёл ко мне и сказал, что…
— Не перебивайте меня, Екатери… то есть, уважаемая госпожа, — строго, с нажимом, сказал Рабиндранат.
Из чего я сделал вывод, что «традицию» он изобрел только что. Хоть и не признается в этом даже под пытками.
Долгополова обиженно замолчала, а Рабиндранат продолжил:
— Госпожа Алмазова сумела убедить меня в том, что мы должны выслушать господина Барятинского. У него якобы есть что нам сказать. А уж на основании его слов я… то есть, все мы, совместно, примем решение, готовы ли оказать господину Барятинскому высокую честь — вступить в наши ряды. Итак, господин Барятинский. Скажите нам, для чего вы сюда пришли?
С этими словами Рабиндранат уставился на меня.
Вот оно что. То есть, получается, у Кристины, несмотря на знатность происхождения, веса среди заговорщиков немного. Последнее слово тут — за Рабиндранатом. Всё, что смогла сделать Кристина — это убедить (или заставить? Скорее я поверю в такой вариант) Рабиндраната позволить мне прийти на собрание. А дальше госпожа Алмазова умывает руки. Дальнейшее будет зависеть только от меня. От того, насколько убедительным я буду.
При том, что по интонации Рабиндраната ясно: Константин Барятинский — последний человек в академии, которого он согласится видеть на собраниях. Аргументов для того, чтобы отказать Кристине, Рабиндранат, видимо, не нашёл, но решение уже принял. И что бы я сейчас ни сказал, всё будет мимо. Не говоря уж о Жорже — который про любые мои слова, будь они хоть новогодней песней о елочке, будет орать, что это несомненное свидетельство моего неуважения к благородному собранию. Что таких, как я, следует обходить дальней дорогой, что таким здесь не место, и прочее, прочее.
Кого-то другого это понимание, возможно, расстроило бы. Меня же скорее позабавило. Судя по тому, что Рабиндраната — так называемого лидера, — позволяет себе перебивать даже глупышка Долгополова, авторитет среди товарищей у него не самый высокий. Хотя сам Рабиндранат наверняка думает иначе.
Что ж, посмотрим, у кого выше.
— Для чего я сюда пришёл? — переспросил я. — Ну, например, для того, чтобы вам стало потеплее.
Щёлкнул пальцами. Этому заклинанию меня научила Нина — ещё летом, когда на улице стояла адская жара.
До кондиционеров в этом мире пока не додумались. Зато здесь существовала так называемая бытовая магия, помогающая увеличивать или снижать температуру в помещении. Ненамного, конечно — превратить комнату в морозильную камеру или доменную печь с её помощью не получилось бы, — но вполне достаточно для комфортного существования.
Воздух в сырой, холодной пристройке начал теплеть.
— О, — восхищенно глядя на меня, проговорила Долгополова. — Это очень любезно с вашей стороны, господин Барятинский! Благодарю. — Она сбросила с головы капюшон и расстегнула накидку.
Видимо, в пристройке собрались преимущественно чёрные маги. А у присутствующих белых магический уровень едва дотягивает до первого. Заклинанием «Комфорт», которое использовал я, они то ли не владели, то ли попросту не задумались о том, что можно его применить.
— Обращайтесь, уважаемая, — поклонился я. Решил пока делать вид, что никого из присутствующих не узнаю. — Я мог бы с той же легкостью увеличить освещенность помещения, — кивнул на единственную свечу, — но, полагаю, этого не стоит делать, дабы не рассекретить собрание.
— Простейшая бытовая магия, — презрительно отвернувшись, произнес Жорж. — Ничего особенного. И не так уж тут и потеплело.
— А ещё это — попытка уйти от ответа, — добавил Рабиндранат. Он, в отличие от Жоржа, смотрел на меня. — Повторяю вопрос, господин Барятинский. Почему вы здесь?
Я пожал плечами:
— Полагаю, по той же причине, что и вы. Мне не нравится то, что происходит в нашей стране. И не нравится то, что происходит в высших эшелонах власти.
Что характерно — я ведь даже не соврал.
— Представьте себе мир, в котором высшая власть принадлежит Концернам, — заговорил я.
— Концернам? — непонимающе переспросил кто-то, чей голос я не опознал.
— Торговым домам, — перевёл я. — Представьте, что самые крупные из них, путём обмана и безжалостной борьбы с конкурентами, подмяли под себя все прочие. Часть разорили и пустили по миру, часть — выкупили и подчинили себе. Концерны — это огромные империи, которым никто не в силах противостоять. Лишь только кто-то пытается поднять голову, его безжалостно уничтожают. Концернам в этом мире принадлежит всё. Шахты, где добывают полезные ископаемые. Нефтяные скважины. Сельское хозяйство. Заводы, фабрики. Автомобильные и железные дороги, океанские суда. Магазины, больницы, школы… Всё! Даже люди в этом мире не принадлежат себе. Они рождаются для того, чтобы работать на благо Концернов. Семьи создают единицы, те, кому по силам нести такие расходы. А бедняки не воспитывают своих детей. Новорожденных младенцев направляют в специальные приюты, где из них формируют рабочую силу. Эти дети начинают работать в четырнадцать лет. Кому-то из них удаётся немного продвинуться по карьерной лестнице, стать мастером в производственном цеху, или бригадиром на стройке. Но большинство заканчивает свои дни всё у того же станка. То, ради чего живут эти люди — работа. Если ты не будешь работать, лишишься пропитания и крыши над головой. Работа! Только работа! Работа во благо Концернов! Концерны — твои благодетели. А ты — пыль под их ногами. Твоя судьба предопределена задолго до твоего рождения.
Курсанты притихли. Молчали даже Жорж и Рабиндранат.
— Боже мой, какой ужас, — пробормотала Долгополова. — Но так же нельзя! Господа? — она посмотрела на собравшихся. — Это же невозможно, правда? Какой же человек выдержит подобное?
Я горько усмехнулся.
— Возможно, поверь. Если людям с рождения внушать, что ни на что другое, кроме работы на износ, они не способны. Если прижать их со всех сторон, а во главу угла поставить жажду наживы — возможно и не такое… Ты спросил, почему я здесь? — я, повысив голос, повернулся к Рабиндранату. — Так вот: я здесь потому, что не хочу превращения нашего мира в тот, о котором сейчас рассказал! Я пришёл сюда для того, чтобы обрести соратников. Людей, с которыми я смогу объединиться — для того, чтобы не допустить во власть тех, кто приведёт наш мир к разрушению и краху.
Белая маска на лице Рабиндраната не выражала ничего, но в голосе появилось замешательство.
— Наша цель не менее благородна, господин Барятинский, — пробормотал он. — Мы желаем нашему государству обрести ещё больше силы и могущества! Но вам следует понимать, что наше собрание представляет собой оппозицию существующей власти. Я надеюсь, вам это ясно?
— Разумеется, — кивнул я.
— Разумеется? — хмыкнул Жорж. — В то время, как последней подавальщице в столовой известно, что ты учишься в академии по протекции государя? Я один вижу здесь противоречие, господа? — Он оглянулся на притихших курсантов.
— Никакого противоречия, — отрезал я. — В академию я поступил благодаря своим знаниям. В частности — благодаря высоким баллам за экзамен по военному делу. Если сомневаетесь, спросите у Иллариона Георгиевича. Ему есть что вспомнить, уверяю.
— Могу рассказать я, — с ухмылкой предложил ещё один, не опознанный мной Фантомас. Муж моей крёстной — Давид Акопович Оганесян, он преподает у старших курсов военное дело. Давид Акопович присутствовал на том экзамене. И рассказывал, как Юсупов пытался завалить Барятинского. А тот вместо того, чтобы плакать и умолять об апелляции, зашвырнул его под потолок и подвесил за шиворот к люстре.
Жорж скрипнул зубами. Курсанты захохотали. Юсупова, с его надменным нравом и откровенным заискиванием перед отпрысками знатных родов, в академии недолюбливали.
— Представляю себе эту картину, — проговорила сквозь смех Долгополова. — Жаль, что нельзя повторить на бис.
— Клевета! — объявил Жорж — готовый, кажется, лопнуть от злости. — Подлая клевета!
Неопознанный Фантомас повернулся ко мне.
— Господин Барятинский! Так и было?
Я молча выразительно развёл руками. Дескать — каюсь, грешен. Это вызвало новый взрыв смеха.