ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
I
В сенях Валериан стряхнул снег с кивера и шинели, зашёл в комнату. Поморщился, почувствовал затхлый воздух, знакомые запахи прокисшей каши, перебродившего хмельного, немытого тела. Тряпки, которыми затыкали щели в окне, ещё и задерживали тусклый свет пасмурного декабрьского дня. Темно было в логове, смрадно, душно, тоскливо.
Бутович лежал на раскладной койке в сапогах, в мундире. Только сброшенные рейтузы[26] валялись рядом с постелью. На груди штабс-ротмистр держал гитару, лениво перебирал струны, напевал голосом, охрипшим от простуды и пьянства.
Вы замундштучили меня,
И полным вьюком оседлали,
И, как ремонтного коня,
Меня к себе на корду взяли...
Увидев входящего эскадронного командира, он сделал попытку встать, но лишь приподнял голову и тут же уронил её на подушку.
— Здравия желаю, ваше благородие, господин майор! Кавалер Георгия, ну и прочих орденов, полученных...
Мадатов, не отвечая, прошёл дальше и стал перед печкой. Два часа он провёл в конюшне и продрог почти до озноба.
Осенью, перед самым концом кампании 1810 года, наконец-то он получил то, что считал давно заслуженным. Императорским указом он награждался орденом Святого Георгия четвёртой степени, того, что носили на груди, точнее, в петлице. А кроме того за лихую атаку под Батином получил производство в майорский чин и теперь держал под рукой сразу два эскадрона — свой и Осипа Березовского.
Не обошли и других офицеров. Павел Бутович тоже шагнул одной ступенькою вверх, став штабс-ротмистром. Храбрый и добрый Милкович ждал эполеты поручика, но погиб в сентябре во время короткой стычки с шайкой разбойников видинского Мулла-паши.
Зато неожиданно офицерский чин получил вахмистр Фома Чернявский. За храбрость, ловкость, распорядительность и прочие свойства, которыми бывший вахмистр отличался именно в пример многим поручикам и корнетам. Об этом на полковом обеде заявил, подвыпив, полковник Ланской. Ему никто не перечил.
Перед новоиспечённым поручиком унтеры и рядовые тянулись едва ли не больше прежнего, если такое было возможно. Но между собой величали его так же Фомой Ивановичем, поскольку отчество почитали поболее чина.
— Что за городишко, майор! Водки уже почти не осталось, а женщин здесь не было отродясь... Кстати, у нас-то ещё казённая где-то на донышке бултыхается. Не желаете, князь?
Мадатов резко мотнул головой. Он не видел смысла попусту вливать в себя хмельное, расставаясь добровольно с силой и разумом. В офицерской компании он не отставал от других, но пьянствовать без повода не желал. Он приложил ладони к нагревшимся кирпичам и улыбнулся почти блаженно.
— А я допью!
Не вставая, Бутович протянул руку и ухватил за горлышко фляжку.
— Что за страна! — продолжил он тираду, вернув манерку на место. — Что мы здесь делаем?! Ни одной женщины, только грязные ленивые девки. И ни одного толкового доктора! Одни тупые грубые коновалы! Вы не согласны?!
Валериан усмехнулся. Ему было жаль попавшего в беду офицера, но ничего толкового посоветовать он не мог. А значит, и не считал себя обязанным тратить слова напрасно...
— А вы, князь, улизнули! — Ещё более захмелевший штабс-ротмистр погрозил командиру пальцем. — Не поехали с нами. И вот мы втроём офранцузились, а вы, pardon, в том же здоровом виде. Но — как же, прошу прощения, обходитесь, князь? Или женщины для вас — несущественно? А! Я забыл, где мы живём! Может быть, вы по примеру местных бояр увлекаетесь красивыми мальчиками?
Мадатов шагнул в сторону, где, как он помнил, стояло мятое жестяное ведро. Взял рукой за край и выплеснул половину растопленного денщиком снега прямо в лицо разболтавшемуся офицеру.
Тот вскочил немедленно, трезвея от холода, сырости и испуга. Гитара зазвенела возмущённо, ударившись в стену.
— Го... Госпо... Господин майор!..
— Смирно! — Голос Мадатова отразился от потолка и ударил в уши штабс-ротмистру. — Обсушитесь из печки и — в эскадрон. Пятый и шестого взводы назначены к выездке. Отправитесь с ними вместо Чернявского. У него есть и другие дела.
— С-с-слушаюсь, — просипел в ответ начавший уже дрожать Бутович.
— Як командиру.
Мадатов застегнул шинель и направился к выходу.
В ноябре армия в который раз перешла реку, оставив правобережье противнику, и разошлась по валашским сёлам и городкам. Александрийцам досталось небольшое селение неподалёку от Бухареста. Полусожжённая деревенька, по которой несколько раз за годы войны прокатывались обе враждовавшие силы, с трудом сумела принять гусарский полк. Офицеры разошлись по домам, соединяясь по двое, по трое. Солдаты кучковались вокруг собственных лошадей, спали в конюшнях, завесив только постели любыми попавшими под руку тряпками.
И дел оставалось только проезжать коней раз-два в неделю. Остальное время заполняли по своему усмотрению. Пили, ездили к девкам, потом пытались лечиться, как несчастный Павел Бутович.
Валериан, впрочем, не участвовал в общем разгуле. Он высмотрел в одном семействе на соседней улице служанку, державшую себя, как ему показалось, чище своих соседок. Долго обхаживать девушку ему не пришлось. Та была рада и вниманию стройного майора, и — небольшим подаркам, которыми тот отдаривал её при каждой встрече. Офицер был не груб, но при первом же свидании, натягивая чакчиры, предупредил подружку, что соперников не потерпит. Та обещала, давала сердечные клятвы, и Фёдор, денщик Мадатова, сообщал командиру, что Илонка-де содержит себя аккуратно, сомневаться и опасаться пока некого, да и нечего.
Впрочем, с Илонкой Мадатов сам положил себе встречаться лишь через два вечера на третий. Всё остальное свободное ото сна время занимал делами двух эскадронов и — занятиями с Новицким.
Сергей один раз нагнал Валериана, когда тот, размякший и довольный собой, возвращался к себе от подружки. Поздоровался, сбавил шаг и пошёл рядом:
— Знаете румынские слова, князь?
— Да, немного.
— Ну, много вам, наверное, в такой ситуации незачем...
Валериан промолчал. Однополчанин бывший и нынешний, соучастник в давней несчастливой истории не располагал почему-то к общению. И все офицеры не то что сторонились его, но только терпели, только допускали его в свой круг. Новицкий был исполнителен, не труслив, но раздражала его манера отпускать замечания дельные, своевременные, но не слишком приятные. Он не только мундир носил совершенно безукоризненно, но и душу застёгивал на все полагавшиеся крючки. А ум свой оборачивал к собеседнику наиострейшим краем.
Но при всём уме, Новицкий словно не желал замечать, что его общество если не смущает, то тяготит офицеров. Он вступал в разговор по своему желанию и покидал компанию, когда вдруг терял интерес к собеседникам. Его не привечали, но допускали, не гнали, но не удерживали.
Впрочем, Мадатов и сам так и не сошёлся близко ни с кем из гусар. Не увидел он среди них такого человека, каким был покойный Иван Бутков. Лихие наездники и рубаки, сойдя на землю, пускались в дикие кутежи, словно бы стремились жизнь одновременно проскакать, пропить, прокурить или же про...
— Ну а с неприятелем, при необходимости, сможете пообщаться?
— Нужда заставит — договорюсь, — нехотя ответил Валериан: пропустить прямой вопрос казалось чересчур грубым.
— Су гиби тюркче конушуй орсунуз?[27] — выпалил вдруг Новицкий.
Мадатов даже остановился. Фраза была недлинна, и ротмистр выпалил её почти хорошо, чуть запнувшись в последнем слове.
— Достаточно, чтобы понять вас, досточтимый эфенди, — ответил Валериан, чуть усмехнувшись. — Но ваше знание языка поразило меня, недостойного...
Новицкий шагнул назад и в деланном испуге замахал обеими ладонями:
— Нет, нет. — Он говорил уже чисто по-русски. — Не так быстро и не так много слов кряду.
— Где вы учились?
— По-настоящему, так ещё нигде не успел. Так, подобрал несколько выражений на слух. А вы, я знаю, допрашивали пленных вместе с Фомой.
Мадатов передёрнулся:
— Допрашивал их Чернявский. Я же их потом переспрашивал, чтобы проверить точность сведений, добытых вахмистром.
— Да, — свободно согласился Новицкий. — Тех, что могли ещё потом разговаривать. Не злитесь, пожалуйста, князь. A la guerre com a la guerre. И с врагами, и с женщинами. Ради бога, не уходите. Вы не поверите, как мне трудно здесь найти хотя бы одного собеседника. В Петербурге я думал, что на преображенцах наших заканчивается разумное человечество. Но гусары — entre nous[28] — совершенно уже запредельное.
— Они не говорят, — сухо парировал Мадатов. — Они — воюют.
— Дерутся они лихо, но ведь не саблей единой... Впрочем, я же хотел о другом. У меня к вам великая просьба, князь: позаниматься со мной турецким. Вы же, только не отрекайтесь, владеете им если не в совершенстве, то совершенно свободно.
— Я рос рядом с турками. Играл с их мальчишками, дрался. В детстве учишься быстро.
— Конечно! И человек куда лучший учитель, чем самые разумные книги... Так что же, князь, полтора-два часа в день? А?.. Будет на что убить время. А с моей стороны — коньяк. При первом же визите в отвратительный Букурешти. Или, может быть, вы предпочитаете ром?..
Мадатов хотел ответить, что он предпочитает свободное время, но — сам не зная почему — согласился.
— Отлично, — рассмеялся легко Новицкий. — Так что же откладывать, начнём прямо с первого шага.
Валериан, улыбаясь, покачал головой.
— Ах, да! — спохватился ротмистр. — Сегодня, разумеется. Хотя — что для настоящего гусара... Впрочем, никак не могу настаивать. Отложим, но завтра уже несомненно? Договорились? Спокойной ночи!.. И не растрачивайте ваши силы так безудержно! — крикнул он, уже удаляясь, растворяясь в чёрной расщелине улочки...
Этот разговор состоялся месяца два назад. С того дня Валериан, действительно, каждый день встречался с Новицким и проводил часа полтора в разговорах на языке, чужом для обоих.
Он удивился сначала, когда понял, как много слов знает уже Сергей. И не переставал удивляться, замечая, сколь быстро тот двигается вперёд. Всё реже и реже Мадатову приходилось останавливаться, поправляя Новицкого, всё чаще ему приходилось признаваться, что нужное слово ему, увы, неизвестно. Они уже разговаривали, они уже беседовали на темы, сложные для самого Мадатова. Как по языку, так и по существу. В какой-то момент Валериан вдруг понял, что он не только даёт давнему знакомому уроки, но и сам получает полезные сведения — из географии, истории, тактики военного дела. Иногда ему даже казалось, что Новицкому куда проще составить сложную фразу, чем объяснить собеседнику, о чём же он, собственно, говорит. Мадатова это задевало, но не отпугивало. Если Новицкий так быстро добился разговора на равных, что же может стать поперёк дороги ему самому.
Но сегодня они с ротмистром не встречались. Ещё серединой вчерашнего дня адъютант полка ускакал в столицу Валашского княжества и ожидался только сегодня к вечеру. Вот майор и направлялся сейчас к Ланскому узнать последние новости, сплетни, приказы и наставления...
У командира, как всегда, было людно и шумно. За столом и на постелях расположились сам Ланской, два батальонных, вернувшийся из Бухареста Новицкий да несколько эскадронных командиров, заглянувших за точными сведениями, как и сам Валериан.
— А! Мадатов! — закричал Ланской, едва увидев своего офицера. — Налейте чарку майору. Выпьем, господа, за нового главнокомандующего. Ну, теперь, может быть, дело сдвинется. Михайлу Илларионыча Кутузова нам прислали. Авось теперь и пойдёт.
Мадатов поморщился, но всё-таки выпил.
— Чем недоволен, гусар?! Всё Браилов забыть не можешь?
Несколько месяцев назад, так же в офицерской компании, Валериан рассказал, подвыпив, о неудачном штурме турецкой крепости, и о том, что знали многие, и о том, чему был одним из немногих свидетелей: вспомнил, как рыдал Прозоровский, какими словами утешал его генерал Кутузов.
— А Каменский под Шумлой лучше был? А?
— Он под Батином себя показал, — пробурчал упрямо Мадатов.
— Ты, — наклонился вперёд Ланской. — Ты потому Батин запомнил, что Мухтар-пашу сбил.
— У меня и за Браилов золотое оружие.
— Да?! Наверное, забыл, извини. Но всё это случаи твоей частной жизни. Может быть, и нашей — полковой. Армия же не одним нашим геройством сильна.
— Без нас она тоже не обойтись, — торжественно объявил подполковник Приовский.
— Верно. Но победа не только нашими орденами складывается. Вот давай, Мадатов, напомни нам — кто здесь был первый командующий?
Валериан ответил не сразу:
— Мы, седьмой егерский, пришли сюда при Прозоровском. Но он был не первый.
— Точно, гусар! Первым был Михельсон. Начал он в шестом году, а в восьмом умер. Потом уже пришёл Прозоровский. Года не провоевал — скончался. Сменил его князь Пётр Багратион. Дотянул до осени и — уступил место Каменскому. Этого мы уже знаем. Видели, слышали. Может быть, и молодец. В Швеции, говорят, был хорош. Здесь же, под Шумлой, обкакался, у Батина воспарил. Батин позже случился, значит, надежда была, что всё поймёт и управится. Но — заболел наш орёл. Как он, кстати, Новицкий?
— Повезли в Крым живого. Но очень плох он, Сергей Николаевич. Говорят, не знают, довезут ли.
Ланской снял кивер и перекрестился. Все последовали примеру полковника.
— Может, Господь и заботится о храбрых и молодых, только торопится призвать их к себе поскорее. Слишком торопится... Так вот теперь снова Кутузов. Он командовал корпусом у Прозоровского. Он брал с Суворовым Измаил. Он с посольством ездил в Константинополь. Он ещё при Потёмкине здесь начинал. А чем в Германии прославился, про то я лучше вас знаю...
— Аустерлиц? — попробовал съехидничать Ефимович.
— Тихо! — Ланской пристукнул кулаком по столешнице, свалив пару пустых стаканчиков. — Егошка! Службу, дьявол, забыл?! Мышей не ловишь? Водку в руках не чувствуешь?!.
Денщик командира Егорий подбежал к столу, прижимая к животу стеклянную большую бутыль, наполовину заполненную мутной жидкостью.
— Что Аустерлиц? Там — гений! Гений войны! А как же человеку с богами равняться?! Зряшное дело смертному спорить с богами... Или как там, Новицкий? Вот ротмистр нам расскажет, он всех греков с римлянами вдоль и поперёк изучил.
Новицкий вежливо улыбнулся, но промолчал. Когда-то, под настроение, он прочитал полковнику отрывок из своего перевода «Илиады». Но отнюдь не собирался разговаривать о Гомере в хмельной гусарской компании. Но Ланской и не ждал от него ответа, а продолжал тут же сам:
— Это чувствовать надо. Это, гусары, — страшно! Я, ваш командир, говорю вам, что и мне было страшно. Потому, что уже неизбежно! Потому, что, ещё начать не успев, понимаешь, что проиграл! А здесь — люди. Храбрые, умные, стойкие, но — только лишь люди. А Михайла Илларионыч — он хитрый! Он — лис! Он обведёт их, с ним мы, пожалуй, не пропадём! Давайте, гусары, разом! За нового главнокомандующего, старого и хитрого человека!..
II
— Нет, генерал, не уговаривайте, не соглашусь!
Кутузов сидел, отодвинувшись от стола, чтобы свободно было отвисшему животу. Генерал Ланжерон уместился на лавке, скрестив руки на эфесе поставленной стоймя сабли.
— Вспомните — сколько раз за все годы кампании армия приступала к турецким укреплениям. И что же? Даже те, что удавалось забрать, отдавали неприятелю, только лишь начинались зимние холода. Сколько людей под Браиловым положили, потом всё-таки взяли. Князь Багратион взял. И что же — снова ушли за Дунай, снова на стенах турки.
Вы предлагаете храбро идти на Шумлу. Скажу вам — государь тоже хотел бы видеть армию за Балканами. Нависшую над Стамбулом. Остановка за малым — надо перейти горы...
Ланжерон держал лицо неподвижным, но маленький человечек, свободно живший внутри затянутого в мундир тела, уже во весь голос смеялся. Он знал, что Кутузов нерешителен, но до сих пор не подозревал, что генерал от инфантерии боязлив до такой степени.
— Ваше высокопревосходительство! Отдохнув на зимних квартирах, армия способна взять даже эту неприступную крепость. Я был там вместе с графом Каменским. И убеждён — ещё один приступ, и гарнизон бы вывесил белый флаг. Сил у них уже не хватало.
— А теперь сил не хватает у нас. Половину армии уже увели за Днестр. Указ императора. Что-то меняется там, в Европе. У нас с вами осталось тысяч пятьдесят, и вряд ли мы наскребём больше. Как прикрыть Бухарест? Как оборонить устье Дуная? Как развивать наступление по правому берегу?..
— Реку могут прикрыть флотилии, а быстрое движение в сторону Шумлы, напротив, заставит визиря подтянуть все войска к крепости. За стены он посадить всех не сможет, значит, ему придётся принимать сражение. А в поле мы до сих пор турок одолевали без особого напряжения — при Обилешти, Россевате, Татарице, Батине.
Кутузов наклонил голову и пожевал губами, словно пробуя на вкус слова собеседника. Ланжерон, без сомнения, был генерал способный, умелый, знающий. За несколько лет турецкой войны поднялся от командира дивизии до командующего корпусом. Не зря же именно ему Каменский доверил армию, когда его свалила горячка. Но он молод, пылок и безрассуден. Другие, впрочем, горячатся куда как больше. Следовательно, как и в Пруссии, в Богемии, надо будет всё решать самому...
— Давайте, генерал, посмотрим вместе на карту.
«Вместе» было сказано только для вежливости. Кутузов и не собирался вставать с удобного табурета. Он и так помнил топографию края до мельчайших деталей. Ланжерон же легко вскочил и обернулся к стене.
— Шумла, — медленно начал Кутузов, — в самом деле запирает Балканы на крепкий замок. И кажется, что, овладев этой крепостью, мы можем беспрепятственно идти до самого пролива. Но — только кажется, генерал. Не будем считать противника глупей, чем мы сами. Давайте рассудим — зачем же визирю губить армию перед крепостью, потом оставлять гарнизон на почти несомненную гибель?.. Нет! Как только Ахмед-бей почувствует, что уже не сможет удержаться за стенами, он уведёт войска к Чалыковаку... Проведите пальцем на юго-запад, мимо северного хребта... И там его позиция окажется куда как сильнее... Нам придётся двигаться узким дефиле аж восемнадцать вёрст! Ущелье шириной не более чем сорок саженей. Дорога высечена ещё солдатами римского императора Адриана! От края до края едва две сажени, вся усыпана камнями и раз двадцать пересекает быстрые, ледяные ручьи. Пехота, может быть, проберётся, но артиллерию и конницу придётся оставить здесь... Да, сдав Шумлу, он оставит придунайские княжества, но Константинополь прикроет ещё надёжней. Да и Булгарию вернёт, только лишь наступит зима, как только мы снова отойдём на левый берег реки.
— Зачем же нам отходить, ваше высокопревосходительство? — Голос Ланжерона звучал не так уж уверенно, но генерал ещё пытался настоять на своём. — Гарнизоны в отвоёванных крепостях...
— Вымрут с голода к февралю. Обеспечить их продовольствием от магазинов армии мы не можем. Жать последние соки из болгар и валахов, как это делают турки, — бессмысленно. Зачем же мы тогда здесь, освободители христианского населения?
Ланжерон снова опустился на лавку, но принял уже позу не столь воинственную. Саблю отстегнул и прислонил к стене рядом, локти упёр в колени, на ладони положил подбородок:
— Сведения о Чалыковаке?
— Надёжные, — улыбнулся Кутузов.
— Тогда же что — держаться на северном берегу?..
— Не удержим мы его, генерал. Тоже не хватит нам сил перекрыть все переправы... Вы правы в одном — нужно добиваться решительного сражения. Только не забираться далеко, а, напротив, вытянуть визиря поближе к нам. Собрать свои силы в кулак и всё-таки прикрыть Бухарест и устье... И не кораблями. Они понадобятся нам прикрывать собственные мосты.
— К Гирсову можно будет отправить бригаду Тучкова. Он сядет у Адрианова вала и никого за спину не пропустит.
— Разумеется. Но Бухаресту угрожает Измаил-бей. У него уже сейчас больше двадцати тысяч войска. Он переправит их у Виддина, и тогда придётся бросить всех помогать Милорадовичу. Впрочем, может быть, турки и не смогут устроить переправу у Виддина. Мы будем знать это, наверное, через месяц.
— У вас составлен план, Михаил Илларионыч?
Кутузов выдержал паузу. Порылся в бумагах, разбросанных по столу, поднял одну к оставшемуся глазу, проглядел чернильные строчки от первой и до последней:
— Не обидитесь, генерал, если я промолчу? Я, знаете ли, несколько лет сидел в русском посольстве в самом Константинополе, или, как они его называют, Стамбуле, и выучил несколько местных пословиц. Например, турки убеждены: что знают двое, знает — свинья. А свиньи и так животные умные, незачем отягощать их знанием лишним.
Ланжерон поднялся:
— Я буду ждать приказа, ваше высокопревосходительство.
— Конечно, голубчик. И пяти недель не пройдёт, как мы уже всё решим. И кстати, генерал...
Ланжерон остановился у самой двери и обернулся.
— По поводу атаки решительной и энергичной. Англичане, знаете, вознамерились в позапрошлом году одолеть Порту с моря. Прошла эскадра проливами и стала бомбардировать город. А турки в это время под руководством европейских инженеров, кстати, французов, стали насыпать батареи в узком месте, отрезая кораблям британским выход. И тем пришлось молча ретироваться. Зажгли десяток домов в Стамбуле да потеряли два фрегата на обратном пути. В чью пользу соотношение? Нам ведь такого не надобно, правда?..
III
Они скакали уже две ночи. Проводник обещал вывести короткой дорогой, не подводить близко к берегу, где можно было ожидать несчастливой встречи с разъездами турок, а то и с шайкой кирджалиев — разбойников, грабивших всех, кто казался им послабее. Мадатов не опасался ни тех, ни этих, но поднимать шум нынче было бы неуместно. Полковник приказал просочиться тихо и незаметно, отыскать перевозчика и обеспечить надёжную переправу.
Кому? Об этом Валериан мог только догадываться. В колонне александрийцев среди четырёх десятков чёрных гусар ехали двое штатских. Один — местный крестьянин в долгополой мешковатой одежде, неумело прыгавший в жёстком седле-ленчике. Другой — приезжий из Петербурга, затянутый в вицмундир. Этот ездил верхом отлично и, похоже, обучался выездке в строю эскадрона. И пистолеты в кобурах он проверил умело, отказался лишь от карабина и сабли. Но что это за человек, зачем ему нужно попасть в турецкую крепость, майору никто не сказал. Может быть, не было времени, может быть, необходимости.
Артемий Прокофьевич — так он представился сам, когда Мадатов, запыхавшись, вломился в хату к Ланскому. Солдаты выдернули командира из тёплой и мягкой чужой постели в самый неподходящий момент. Он бы и задержался минут на пять, да уж очень тревожно шипел денщик Онищенко из-под притворенной двери:
— Дюже просят господин полковник! Дюже сердятся. Аж везде обыскались.
Валериан быстро натянул узкие чакчиры, чувствуя себя последним болваном, и быстро пошёл, почти побежал по тёмному, словно вымершему селению.
Ланской глянул мельком на своего офицера, ухмыльнулся и, облапив тяжёлой рукой, повёл к столу:
— Прошу знакомиться! Майор Мадатов, кавалер Анны, Владимира, Святого Георгия, награждён золотым оружием «За храбрость». Оружие, правда, — шпага, получена за егерские заслуги. Золотой сабли пока не имеет, но, думаю, скоро появится и она.
Навстречу поднялся невысокий человек в штатском мундире. Представился по имени-отчеству и протянул руку. Узкая сухая ладонь свободно улеглась в широкой кисти гусара, пальцы едва согнулись, приветствуя незнакомца, но Валериану показалось, что при малейшей надобности они могут сжать противника железными кольцами.
— Вас разбудили? — спросил незнакомец.
— Нет, я не спал, — ответил Мадатов быстро и только потом сообразил, что вопрос задан был по-турецки, и ответил он также на чужом языке.
— Плохо, — заметил Артемий Прокофьевич, переходя на русский язык.
— Что плохо? — вскинулся было Ланской.
— Что майор Мадатов не выспался перед дальней дорогой.
— А! — Полковник облегчённо махнул рукой. — Этот может и двое суток не спать. Может быть, трое. И всё равно — подпускай его хоть к неприятелю, хоть к...
Мадатов напрягся, пытаясь сообразить, что же знает о нём Ланской. Решил, что, должно быть, — всё, и успокоился.
— Он будет сопровождать вас до самого места. Дальше — по обстоятельствам.
— Мне необходимо попасть в Виддин, — мягко начал Артемий Прокофьевич.
Мадатов взглянул на Ланского — уж не ослышался ли он случайно? Виддинскую крепость до сих пор занимали турки. Буйного Пехлеван-оглу сменил хитрый Мулла-паша и держался там, пожалуй, покрепче предшественника. Разъезды его людей шныряли по обе стороны Дуная, грабя прибрежные сёла, нападая иногда и на русских.
— Мне нужно быть там утром следующего дня, — продолжал штатский.
— Будете, — уверенно пророкотал Ланской. — Смотрите, майор, на карту. Поедете нашим берегом. Возьмёте с собой пару взводов, не больше. Против армии и эскадроном не устоять, а с мелочью и так справитесь. Главное же — скрытность и быстрота. Обязательно прихватите Чернявского. Всё понадёжнее будет. Но к камышам и не суйтесь. Держитесь лесом. Есть там дорога до переправы, есть человек, что знает эту дорогу. Новицкий его достанет. А! Вот и ты!
Мадатов тоже обернулся на вошедшего в дверь Новицкого. Ротмистр одет был по полной форме, застегнут до последнего крючка, собран и напряжён.
— Он ждёт. Здравствуйте, майор! Здравствуйте, господин статский советник.
— Новицкий тоже поедет с вами, — Ланской взял Мадатова за предплечье и сжал сильно, до боли. — Слушай приказ — они оба должны быть в крепости в конце завтрашней ночи.
Мадатов держался в голове колонны, оставив Бутовича подгонять отстающих. Фому же послал вперёд, следовать за проводником. Приказал следить за Дяко — так звали болгарина — внимательно и, если вдруг почует предательство, не бить сразу, а подозвать командира. Но ни в коем случае не упускать. Чернявский только ощерился и попросил майора не беспокоиться понапрасну.
Новицкий со штатским держались бок о бок и ехали в середине. Об истинной цели их поездки Мадатов уже догадывался, но спрашивать напрямую смысла не видел. У него был свой приказ, у Артемия этого — свой. Оба люди служилые и должны исполнять своё дело, а не подсматривать за чужим.
Первую ночь они ехали быстро, уверенно, потому как оставались ещё словно под охраной своей же армии. К полудню остановились на мельнице, дали отдых коням, себе и дождались, пока стемнеет. Люди дремали, Новицкий с Артемием Прокофьевичем тихо беседовали, Мадатов же уснуть так и не смог.
Дяко, показалось ему, хорошо знает хозяина-мельника и ведёт с ним сложные переговоры на языке, которого он не понимал. Валериан старался поначалу держаться поближе к ним, надеясь, что если не услышит измену, то хотя бы почувствует. Но Фома отозвал его в сторону:
— Не беспокойтесь, ваше благородие. То — войники, не кирджалии.
Мадатов вытаращился на поручика:
— Что это ещё за войники?
— Разбойники те же, только болгарские. Впрочем, пока что они нашу сторону держат, так что опасаться вроде бы нечего. С турками хороводиться им резона прямого нет. Я немного послушал их — наш просит мельника послать людей проверить дорогу. Тот сначала денег просил, но потом согласился за какую-то другую услугу. Так что тоже передохните, а потом и поскачем.
Лошади бежали умеренной рысью по набитой тропе, виляющей между деревьев. И крупные звезды над головами плыли, казалось, навстречу, собираясь светлой серебристой дорогой. Валериан подумал, что тем путём идти было бы проще. Хотя, может быть, в самом деле сотни, тысячи невидимых с земли всадников скачут там, над головами пробирающихся лесом гусар. И кто же здесь, на земле, может быть уверен, что через час не присоединится к небесному воинству, ещё в поту, пыли, крови, раздувая ноздри и грудь в гневе и страхе.
Справа стволы и кроны сплетались чёрной, неподвижной стеной, а слева иногда виднелась в разрывах прибрежная равнина, такая же тёмная и опасная. За ней, в полуверсте, широченная полоса огромной реки светлела, отражая поднявшуюся высоко луну.
Дорога явно отклонялась налево, на запад. Мадатов вспомнил карту, сообразил направление и подумал с тревогой, что они едва проехали две трети. Он толкнул Проба вперёд, догнать проводника и приказать ехать быстрее. Чернявский почувствовал его приближение и придержал лошадь.
— Не извольте беспокоиться, Валериан Григорьич... — Когда не было рядом других — солдат, офицеров, — Фома звал Мадатова по имени-отчеству, и тот не обрывал недавнего вахмистра, понимая, что тот выказывает ему тем самым высшее уважение. — Правильной дорогой идём.
— Сам знаешь путь?
— Нет, дорогу не знаю. Я человека чую. Спокоен он и уверен. Изменою здесь и не пахнет.
— Уверен он, может быть, в том, что точно выведет нас в засаду.
— Вряд ли. Я же слышал, как он беседовал с мельником. Но если что... — Фома показал майору короткий, тонкий кинжал, с которым управлялся он с завидной сноровкой.
— Утешение слабое, — мрачно буркнул Мадатов. — Одну жизнь на сорок менять... Скажи ему — пусть поторопится. А то ведь солнце высветит нас на равнине, и всё — пропали.
Они всё же успели. Проводник подвёл их к нужному месту, как раз когда ночные светила уже убрались, а дневное ещё не успело поднять туман. Плотная белёсая завеса повисла над Дунайской равниной, в ней не только пропали силуэты осторожно пробиравшихся конных, но и вязли тихие, неизбежные звуки — хлюпанье лошадиных копыт, фырканье, лязганье металлических частей амуниции, сбруи.
Когда колонна надёжно укрылась в прибрежных зарослях камыша, Мадатов приказал спешиться и сам двинулся разведать, где же их ожидают нужные люди. С ним пошли проводник, Фома, трое толковых молодцов из первого взвода и — Новицкий. Сергей, как понял уже Мадатов, и связывался с виддинским гарнизоном. Советник остался на месте под охраной Бутовича, успевшего совсем протрезветь длинной дорогой и потому отменно надёжного.
Стало сыро, вода зачавкала под ногами, и тут же впереди нарисовались две фигуры. Фома скользнул вперёд, готовясь к возможной схватке, но незнакомцы, показывая пустые ладони, пошли навстречу.
— Мы ждали вас раньше, — сказал первый слегка укоризненно. — Надо торопиться, пока туман. Кто с нами?
Отправились пятеро — Артемий Прокофьевич с Новицким, Мадатов и двое унтеров. Чернявский и Бутович остались с гусарами, получив точный приказ — ждать до полуночи, затем, не мешкая, уходить в полк. Проводника держать при себе, он ещё должен вывести их обратно...
Отталкиваясь шестами, перевозчики провели широкую лодку сквозь прибрежные узости, а потом поставили парус. Полосатый кусок полотна выгнулся, ловя утренний ветерок, и судно накренилось весьма и весьма ощутимо. Вода зажурчала у борта, Мадатов опустил руку и обильно смочил лоб, щёки, затылок. Самое сложное и опасное маячило ещё впереди, проступало и приближалось так же мрачно, неотвратимо, как чёрные стены Виддинского замка на том берегу Дуная...
IV
— Я польщён тем, что Кутузов-паша направил ко мне столь храбрых воинов сопровождать высокочтимого учёного советника...
Они сидели в небольшой низенькой комнате впятером. Холодные стены надёжно закрывали ковры. Коврами же застелен был и каменный пол. Посреди комнаты стоял софр — небольшой круглый стол, уставленный фруктами и напитками. Вокруг него, скрестив ноги, расположились комендант крепости Виддин Мулла-паша, его безбородый советник Юсуф-ага и трое приехавших с другого берега русских.
— Я прибыл издалека, — чуть помолчав, ответил Артемий Прокофьевич, он же статский советник Георгиадис. — Я очень спешил, чтобы успеть предупредить славного Мулла-пашу. Его высокопревосходительство, генерал-лейтенант Кутузов, только узнав о моём срочном деле, отправил со мной лучших своих офицеров — юзбаши Новицкого и бимбаши Мадатова. Оба — рыцари высшего ордена Российской империи.
Мулла-паша вежливо кивнул головой обоим офицерам. Говорили все на турецком языке, и Валериан засомневался — успевает ли Новицкий схватить все оттенки, все тонкости сложной беседы. Георгиадис же обращался с чужим языком блестяще. Ему доставляло видимое удовольствие строить затейливые, витиеватые обороты, необходимые в общении с гордым и умным хозяином мощной крепости.
— Я скакал из Петербурга, столицы Российской империи. Император Александр поручил мне раскрыть перед храбрым Мулла-пашой заговор, направленный против самой его жизни.
— Падишах русской империи проницает своим ослепительным взором до берегов Дуная? — подозрительно осведомился тонким, скрипучим голосом Юсуф-ага.
Мулла-паша огладил ладонью чёрную бороду, скрывая довольную улыбку.
— Император Александр хочет установить твёрдый мир на южных границах своей державы.
— И поэтому уводит половину Дунайской армии?
Мадатов сохранил лицо неподвижным, но про себя выругался на трёх языках. Четыре дивизии ушли недавно на север, и скрыть такое движение войск было, разумеется, невозможно. В Петербурге хотели укрепить границу с Австрией, не надеясь на добрые отношения с Веной, но при этом поневоле приходилось ослаблять свои позиции против Порты.
— Его величество знает, как сведущ в делах войны генерал-лейтенант Кутузов.
— В Блистательной Порте новый великий визирь — Решид Ахмед-паша. Он тоже знает генерала Кутузова.
— И без сомнения питает глубокое уважение к гению нашего полководца, — мягко заметил Новицкий.
Георгиадис бросил в его сторону не слишком довольный взгляд.
— Генерал Кутузов помнит знаки дружбы, которыми одаривал его благородный Ахмед-паша, — добавил он, якобы заглаживая недостаточную учтивость своего спутника.
Мадатов позволил себе чуть изогнуть губы, выказывая даже не улыбку, а только лёгкую её тень. Ахмед-паша был родом с Кавказа и долгое время пиратствовал в Чёрном море. В турецкий флот он поступил сначала простым матросом и только благодаря опыту и отчаянной храбрости выбился в офицеры. Ни благородным происхождением, ни выигранными большими сражениями он похвастать пока не мог. Об этом знали все пятеро собеседников.
Насколько мог судить Валериан, Георгиадис с Новицким разыгрывали роли, о которых условились ещё до приезда в Виддин. Весь путь до дунайского берега эти двое ехали бок о бок и беседовали, совершенно не обращая внимания на лес, звёзды, манёвры конвоя александрийцев. Майора в свои планы они не посвящали. Он не обижался, но недоумевал — зачем в таком случае его попросили участвовать в самих переговорах? Не так велик чин, не слишком известен он сам. Если же Мулла-паша решится вдруг на предательство, не помогут уже ни его сабля, ни оба унтера, что остались с той стороны двери, ни даже те три десятка гусар, что хоронятся сейчас в камышовых зарослях с той стороны реки. Валериан оглядел комнату, пытаясь определить, где же находится потайная дверь, за которой наверняка прячутся сейчас отборные головорезы паши? Отметил, что никто из присутствующих не прикоснулся ни к напиткам, ни к фруктам. Подумал, что единственный турок, которому он мог бы довериться без каких-нибудь оговорок, сидел сейчас на другом берегу Дуная, приглядывая за двумя взводами чёрных гусар.
Но в следующую минуту он понял, что значило для Мулла-паши его появление в замке.
— Почему молчит бимбаши Мадатов? — проскрипел снова Юсуф-ага.
— Сабля храброго офицера говорит куда громче его собственных слов, — быстро ответил Новицкий.
Валериан напрягся. Этим замечанием турки вполне могли оскорбиться. Однако Новицкий, видимо, хорошо понимал, что говорит, что делает, отдавал себе отчёт в каждом сказанном слове.
Мулла-паша опустил ладонь, освободив бороду:
— Мы слышали, что бимбаши Мадатов одержал победу над конницей Мухтар-паши.
Георгиадис покосился на Мадатова, будто услышал о том впервые. Зато Новицкий сразу поддержал новый поворот сложного разговора:
— Четыре сотни Мадатова гнали пять тысяч конников сына янинского сераскира. Они рубили убегавших, пока руки не устали поднимать саблю.
— Мои руки никогда не устанут убивать албанских собак! — проворчал грозно Мулла-паша.
— Наши кони притомились раньше, чем мы, — решился разлепить губы Валериан.
— Жаль, что мы не знали об этом раньше, — решил съехидничать умный евнух. — Мы бы могли дать бимбаши Мадатову наших коней, чтобы преследовал Мухтар-пашу, пока последний его всадник остаётся в седле.
— Действительно жаль, — повернулся к нему Новицкий. — Тогда бы эскадроны Мадатова уничтожили войско Мухтар-паши и, может быть, сумели добраться и до его брата...
Тяжёлое молчание нависло над собеседниками. Теперь только Мадатов сообразил, и куда же подводили разговор Георгиадис с Новицким, и зачем им понадобился он, майор полка александрийских гусар. Он тоже знал о вражде между хозяином Виддина и свирепым Али-пашой из Янина. Не старался докапываться до главной причины, но слышал, что Вели-паша и Мухтар-паша обещали отцу принести голову врага на копье. Но он, майор Мадатов, тогда ещё ротмистр, разбил людей Мухтар-паши отчаянной гусарской атакой.
— После сражения у Батина албанская конница отошла вверх по Дунаю, — напомнил Георгиадис.
— Кто же может сказать, куда направится волчья стая, — вздохнул Новицкий.
Опять замечание ротмистра могло показаться неуместным, но теперь Валериан уже почувствовал, как увлекает обоих турок партия, что разыгрывают российские дипломаты, куда тянет подводное течение, как дрожат нити невидимой паутины.
Новицкий, подумал он, оказался человеком куда более серьёзным, чем представлялся раньше. И чужой язык успел освоить почти свободно, и обычаи непривычных ему людей изучил, осознал и усвоил.
— Волки! — прорычал, наклонившись вперёд, Мулла-паша. — Волки могут выть с заката и до утра. Но им не подняться на стены Виддина!
— Разумеется, нет, — легко согласился Георгиадис. — Но им несложно будет просочиться в город, если ворота будут открыты.
Ловушка захлопнулась.
— Зачем же нам впускать кого-нибудь в крепость? — удивился Юсуф-ага.
— Измаил-бей и его двадцать тысяч воинов собираются войти в Виддин, — тут же ответил ему Новицкий.
— Падишах вселенной, да продлит Аллах его жизнь, изволил приказать храброму Измаил-бею привести войско к самому Бухаресту. Легчайший путь переправить столько людей в Валахию — устроить переправу здесь, у Виддина.
— Уважаемый и мудрый Мулла-паша, — заметил Георгиадис, — прекрасно осведомлён о намерениях его величества султана. Но кто же знает о скрытых желаниях самого Измаил-бея? А вдруг ему захочется задержаться в этом прекрасном месте.
Турки переглянулись. Георгиадис же сделал вид, будто не заметил их замешательства:
— Чтобы переправиться через Дунай, не надо и входить в Виддин. Измаил-бей может разместить своих людей за стенами.
— Ночи здесь тёмные. Мулла-паша будет сторожить каждое движение Измаил-бея?
— У него будет фирман из Стамбула.
— Ни слова, ни бумага не перенесут тысячи воинов через реку.
— У виддинской пристани стоит несколько сотен судов.
— Если они исчезнут, Измаил-бею незачем будет даже подходить к крепости.
Мулла-паша откинулся на подушки:
— Это хорошие суда. Новые. Вместительные.
— Главнокомандующий Дунайской армии генерал-лейтенант Кутузов понимает, на какие жертвы придётся пойти уважаемому Мулла-паше. За сгоревшие корабли виддинской флотилии он готов заплатить двадцать тысяч червонцев.
— Это очень хорошие суда, — проскрипел Юсуф-ага. — Каждое может взять две-три роты пехоты... Пятьдесят тысяч.
— Из уважения к мудрости Мулла-паши я уполномочен добавить по необходимости ещё некоторую сумму. Двадцать пять тысяч.
— Сорок пять, — твёрдо объявил уважаемый Мулла-паша.
Мадатов наклонился вперёд и взял со стола персик...