I
Артемий Прокофьевич Георгиадис приехал к Кутузову рано утром. Командующий принял его в халате, усадил рядом с собой на цветастую оттоманку.
— Его величество недоволен, — начал граф без обиняков. — Спрашивает, почему, мол, перенесли переговоры в Бухарест. Кишат здесь шпионы французские, австрийские, турецкие и прочее, прочее...
Услышав об императоре, Георгиадис почтительно наклонил голову.
— Я ответил министру, что выговор заслужил, но выбрал столицу Валахии не случайно. В лесу спрятаться проще, чем на открытой равнине. — Он придвинулся почти вплотную и резко понизил голос: — Наш человек, уверен, может уже сообщить нечто существенное. Надобно с ним повидаться не-за-мед-ли-тель-но...
Последнее слово генерал выделил, растянув его по слогам.
— В Шумле, ваше высокопревосходительство, было не в пример проще. Он должен был общаться со мной просто по долгу службы. Здесь же ему надлежит постоянно быть при посольстве Порты.
— А было бы просто, государь мой, я бы к вам и не обратился. Послал бы адъютанта, попросил приехать господина... прямо сюда.
Оба встретились глазами и улыбнулись. Сама мысль пригласить нашего человека в резиденцию главнокомандующего Дунайской армией показалась собеседникам уморительной.
— Надобно приискать место, куда бы он мог приезжать, не вызывая никаких подозрений. Дом человека знатного и богатого, где всегда можно отыскать тёмную комнатку для приватной беседы.
— Ищите. — Кутузов прижал руки к животу, показывая болезненный приступ, и поднялся.
Артемий Прокофьевич тоже вскочил, едва ли не быстрей генерала.
— Ищите, но поскорее. Обратитесь к генералу Ланжерону. Некий боярин, помнится мне, оказывал графу услуги известного рода...
Утром следующего же дня Георгиадис с Новицким бок о бок пробирались верхом по узким, кривым улочкам Бухареста.
— Нужен нам сейчас, господин ротмистр, некто Константин Самуркаш, потомок старинной валашской фамилии. Хвастает, будто среди его предков числится и знаменитый воевода Влад Цепеш. Тот, что основал сей замечательный город.
— Пыльно здесь, Артемий Прокофьевич, шумно. Холодно и грязно до омерзения, — Новицкий потянул воздух носом и сморщился.
— Каждый город по-своему привлекателен. Мне приходилось бывать во многих. И я старался в любом новом месте увидеть черты прежде всего приятные. Тогда и самому легче переносить неудобства службы, и проще заводить отношения с местными жителями. Кому же нравится, когда посторонний ругает его родное гнездо?..
— Разве что нам, русским, — усмехнувшись, заметил Новицкий.
— К сожалению, — отрезал Георгиадис. — Но сейчас, Сергей Александрович, нам некогда обсуждать тонкости характера подданных Российской империи. Нас интересуют совершенно другие люди. Самуркаш помогал графу Ланжерону, когда тот исполнял должность командующего. Собирал сведения о передвижениях австрийских войск на границе и делал это с большим искусством. Наша задача — найти повод часто бывать в его доме. Наша — это, стало быть, ваша. Наблюдатели сразу сопоставят частоту посещений этого дома моих и нашего человека. Что же касается вас, то, думаю, никому не покажется странным, что гусарский ротмистр, совсем ещё молодой человек, наведывается время от времени в дом, где имеется хорошенькая девушка, к тому же весьма состоятельная...
Но Самуркаш отказал, едва поняв, что же ему предлагают русские:
— Я уже и так повязан с вами по рукам и ногам, но дочку мою в эту историю впутывать не желаю.
Он подёргал по очереди оба уса, свисающие ниже широкого подбородка, отпил вина из бокала. Новицкий последовал примеру хозяина, Георгиадис оставил руки лежать на коленях.
— И почему, господа, вы решили, что я пущу в свой дом грека?!
Новицкий осторожно скосил глаза влево, но Артемий Прокофьевич не шевельнулся, не нахмурился, не повёл бровью.
— По мне, лучше уж турки, чем эти фанариоты!
— Ques que c'est[29] фа-на-ри-о-ты? — спросил Сергей.
Они вели разговор по-французски, Новицкий и Георгиадис с удовольствием, раскрасневшийся хозяин с дурным произношением, но тоже свободно:
— Язва на теле наших княжеств. Паразиты, разорившие две процветающие страны. До середины прошлого века Молдавия и Валахия снабжали хлебом всю Оттоманскую империю. Теперь — мы разорены, наши люди умирают от голода.
— Война, знаете ли... — начал было Новицкий, но Самуркаш замотал головой так, что седые длинные волосы взмыли в воздух.
— Мы всегда воевали — с турками, австрийцами, венграми. Михаил Храбрый не слезал с коня все годы, что должен был по праву сидеть на троне. Ах, как он обманул турок, как он справился с великим визирем! Не оскорблю вас, господа, если скажу, что дело совершил более славное, чем даже ваш генерал Кутузов?
— Не оскорбите, — флегматично ответил Георгиадис.
Боярин залпом опустошил бокал и хлопнул громко в ладоши. Слуга появился из-за двери, неслышно прошёл по ковру и наполнил все три сосуда. По знаку хозяина удалился таким же мягким стелющимся шагом.
— Опасно при таком разговоре держать поблизости лишнего человека, — заметил Новицкий.
— А кого, вы думаете, я посылал на север? Мы с ним всюду теперь пойдём вместе. Как, впрочем, и все в моём доме. Кроме дочери... Она ничего не знает, она — совершенно невинна. — Самуркаш хмыкнул и сразу же помрачнел. — И я уже сказал вам...
— Вы говорили о короле, — повернул с опасной темы Георгиадис.
— Нет... Да... Михай Храбрый был господарем Валахии. Князем! Его трабанты, его армаши, его моснеги наводили ужас на всех соседей. Даже на турок. Султан двинул на него всё своё войско. Михай понял, что нам не выстоять в открытом сражении. Когда визирь остановился лагерем перед Дунаем, Храбрый господарь отправил ему огромный обоз с подарками. На самом деле в повозках он спрятал под поклажей двадцать тысяч отборных воинов... Турки бежали до самой Шумлы!
Он расхохотался, закашлялся, выпил ещё вина. Сергей попытался представить себе обоз, в котором могло схорониться такое войско, но понимал, что сейчас не время уточнять детали исторической хроники.
— Стража не проверяла повозки? — спросил Георгиадис.
— Кто рискнёт рыться в имуществе великого визиря? Тем более его величества падишаха! Турки жадны! Но греки их превзошли несравненно. Последнего валашского господаря казнили почти сто лет назад. Константин Бранковяну чересчур доверился русским. Мы, валахи, вообще слишком доверчивы и благородны. Ваш государь, ваш император Пётр обещал, что Валахия станет независимым государством. Что он сумеет заставить Порту считаться с нашей границей. Несчастный Бранковяну ему поверил. А турки встретили армию Петра ещё у самого Прута. Ваш император ушёл в Россию, а нашего господаря увезли в Константинополь и казнили перед окном сераля. Обезглавили вместе с двумя его сыновьями... Что же будет с нами, если и ваше войско уйдёт на север, драться с Наполеоном?!.
— Прежде будет заключён мир.
Самуркаш колючим взором впился в Георгиадиса:
— На каких условиях, позвольте спросить?
— На выгодных и удобных для всех участников.
— Вы думаете, Валахию и Молдавию будут считать равноправными сторонами?.. Мы только поле, по которому прокатываются ваши армии. Когда сшибаются две огромные империи, кто смотрит на грязь, лежащую под ногами?
Он отёр глаза рукавом толстого вязаного одеяния, похожего на кафтан. Новицкий посетовал про себя, что не знает местных названий, но спросил о другом:
— А что же фанариоты?
— Тогда, после казни Бранковяну, к нам и приползли эти греки. Константинопольские греки из стамбульского квартала Фанар. Турки ленивы во всём, что не касается военного дела. Им некогда было учить язык покорённых народов. Да и незачем. Райя — скот, так они называют нас. Зачем же учиться языку овец и коров?! Так греки стали переводчиками при турецких властителях. Великие драгоманы Блистательной Порты. Хранители тайн империи!.. Грабители хуже кирджалиев. Одного по приказу султана повесили на двери собственного дома. Шайтан-оглы — называли его даже греки. Чёртов сын!
— Неужели греки не принесли с собой ничего примечательного? — осведомился Новицкий.
Самуркаш сморщился:
— Они приучили нас говорить по-французски. Это правда. Но чужому языку нас могли бы научить и вы — русские. Если бы захотели. Если бы смогли остаться у Дуная надолго...
— В квартале Фанар живёт патриарх Константинополя, — заметил Георгиадис; его, как показалось Новицкому, стала уже раздражать страстная тирада боярина.
— А греков так и зовут здесь — христианские турки! Всё скверное они взяли у оттоманов. И умножили многократно... Греки квартала Фанар предложили султану купить должности господарей Валахии и Молдавии. Так и началось правление фанариотов. Один в Яссах, другой в Бухаресте. Они платят за назначение, садятся на престол и тут же начинают выколачивать из нас оставленные в Константинополе деньги. С большой, замечу вам, господа, прибылью. Крестьянин наш знает, что, встретив по дороге грека, он должен снять шапку и достать кошелёк...
— Но греки сидят в столицах, — возразил с невинным видом Новицкий.
— Сейчас греки сидят везде. Они поползли вслед за господарями, этими Ипсилантисами, Мурузи... Проникли везде, в каждую часть обоих румынских княжеств.
— Неужели Бухарест приятнее для жизни, чем Константинополь?
— Их ведёт запах денег. По этому следу они будут ползти всю жизнь. Они не щадят даже своих соотечественников. Из-за чего началась нынешняя война — султан убрал прежних господарей и поставил новых. Тех же фанариотов, только других фамилий. Так он набивает свою казну. Так мы лишаемся здесь своей... А вашему императору милее те двое — Александр Ипсиланти, Константин Мурузи. Так и разгорелся очередной балканский пожар. Может быть, если бы греков не было вовсе, мы все жили бы здесь в мире, спокойствии и богатстве...
Артемий Прокофьевич нарочито замедленно обвёл взглядом залу, в которой их принимал Самуркаш. Всю устланную и обвешанную коврами, заставленную пухлой мебелью. На синих изразцах широкой печи темнели диковинные цветы. Разноцветные фаянсовые блюда закрывали пустые участки стен, обитых полосатой материей.
— Мой род живёт в Бухаресте со дня его основания! — раздул ноздри боярин. — Когда Самуркаши разорятся, значит, Валахии больше нет вовсе!..
Они выехали за ограду дома, услышали, как скрипят сзади створки тяжёлых ворот. Молча пересекли узкий высокий мост и повернули вдоль речки Дымбовицы. Слева тянулись белые стены домов, справа травянистые склоны сбегали к воде, ещё кое-где подернутой льдом.
— Там когда-то стояла Дымбовицкая крепость, — качнул головой Георгиадис. — С неё начался этот город. Поставил её воевода Влад. Предок боярина Самуркаша. Большой любитель разного рода казней. Особенно любил сажать на кол — мужчин, детей, женщин... А его вспоминают здесь не с одним только ужасом. Много есть местных сказочек с такой моралью в конце — будь бы сейчас жив воевода Влад, многое бы пошло по-другому. Народ везде одинаков — жги его, вешай, насилуй, сдирай по живому кожу, только не залезай в кошелёк!
— Вас оскорбили речи боярина Константина?
— Почему? — искренне удивился Георгиадис. — Потому что не любит греков? В сущности, все мы не любим друг друга, почему же кто-то должен задевать тебя больше... Он не любит фанариотов. Может быть, я тоже не любил бы их, но — сейчас они мне нужны. Прежде всего, один. Если бы Самуркаш устроил встречу с нужным нам человеком, я бы терпел его раздражение хоть каждый день, да ещё поддакивал мимоходом. Но он боится...
— Греков?
— Турок. Он боится оказаться замешанным в такой истории. Потому что не знает, как будет оправдываться, когда турки вернутся.
— Вы думаете...
— Султан не хочет отдавать России дунайские княжества. Потому-то нам и нужно знать, как далеко его посланники могут зайти в уступках. Пока что они держатся твёрдо. Нам нужно подыскать место...
— Есть одно соображение... — начал было Новицкий.
— Подождите. В этом городе уши есть, кажется, у каждой стены. Привяжем коней, спустимся к воде и обсудим.
У реки было ещё холодней, чем наверху. Новицкий накинул ментик, Артемий Прокофьевич запахнул пальто.
— Встречи обоих посольств происходят на постоялом дворе Манук-бея. Так?
— Это хорошо известно каждому в городе, — улыбнулся Георгиадис.
— Что он за человек?
— О! Человек он весьма и весьма примечательный. Он был приближённым, даже доверенным лицом Мустафа-паши. Тот сидел в известной всем нам крепости Рущук. Правил умно и жёстко. Навёл порядок в подвластной ему земле.
— Я не слышал о таком бее.
— История его закончилась ещё до прихода александрийцев. Он сражался с Михельсоном, с Прозоровским... Вот вам пример его действий: шайки разбойников, кирджалиев, грабили придунайские земли. Мустафа-паша взял их к себе на службу. И слепил из них вполне боеспособное войско. Тех же, кто решил своевольничать, разбил, пленил и повесил.
— Решительный мужчина.
— О, да! Когда до него дошли вести об очередном перевороте в Константинополе, он двинул туда свою армию. Предварительно заключив перемирие с Прозоровским. Даже вошёл в Стамбул. Но его друга, свергнутого султана Селима, убийцы успели задушить, пока Мустафа штурмовал стены сераля. К сожалению нашему, укрепиться у власти новый великий визирь Мустафа-паша не сумел. Янычары снова перевернули свои котлы. Многих тогда убили, но Мустафа-паша погиб с саблей в руках...
Георгиадис замолк, видимо, представляя в воображении последний бой великого визиря Мустафа-паши, прозванного Байрактаром, о котором он знал, разумеется, много больше, чем намеревался поведать Новицкому.
— Так вот, Манук Мирзоян был одним из кружка «рущукских друзей», приближённых Мустафа-паши, — повёл рассказ Артемий Прокофьевич, — финансовый гений. Он сумел подпереть власть Байрактара в Рущуке, а потом налаживал его дела в Константинополе. Манук-бей — называют его теперь сами турки.
— Как же он сумел уцелеть при новом перевороте?
— Не он один. Галиб-эфенди — министр иностранных дел, тот, что привёз сюда турецкую делегацию, тоже был когда-то советником Байрактара. Так же, как и князь Дмитрий Мурузи... Не знаю точно, Сергей Александрович. Ярость янычаров слепа, но тот, кто её направляет, целится с большим выбором. Эти трое, видимо, представлялись ему полезны.
— Вы могли бы ему довериться?
— До известной степени, да. Он оказал нам некоторые услуги, впрочем, за весьма приличную плату. Но... — Георгиадис замялся. — Если говорить честно, я его недолюбливаю.
— Как грек армянина? — неуклюже попытался пошутить Сергей.
— Нет, — ответ был холоден и остр. — Как русский агент константинопольского купца...
После паузы Новицкий продолжил:
— Итак, мы знаем, что фамилия хозяина дома, где ведутся переговоры между русской и турецкой делегациями, Мирзоян. Он армянин, добившийся положения в Блистательной Порте. И человек...
— ...скажем так, расположенный к Российской империи, — закончил его фразу Георгиадис.
— В Александрийском гусарском служит майор Мадатов — тоже армянин по рождению. Наверное, им есть о чём побеседовать, что рассказать друг другу, что посоветовать. А мы с князем приятели ещё с самого Петербурга.
Артемий Прокофьевич поднял руку и похлопал Новицкого по плечу...
II
Постоялый двор Манук-бея стоял на улице Шапошников — страде Ишликарилор. Большой улицей называли её в Бухаресте. Одним концом своим она упиралась в княжеский дворец — резиденцию валашских князей, и была достаточно широка, чтобы две кареты, запряжённые четверней, разъехались без особых усилий. Но александрийцы всё равно выстроились короткой цепочкой: впереди Мадатов, за ним Новицкий, а последним — денщик майора Онищенко.
Они не спрашивали, как проехать к Манук-бею. Им уже объяснили, что шум постоялого двора слышен не менее как за половину версты. Это оказалось совершеннейшей правдой.
Орали ослы, верблюды, ржали лошади, лаяли и подвывали собаки. А над звериными языками плыли разнообразные человечьи наречия — турецкое, румынское, немецкое, армянское, русское... Кто только разгружал привезённые товары, кто уже искал покупателя, а кто-то рядился о достойной цене.
Когда же гусары приблизились настолько, что уже могли рассмотреть владение Мирзояна, Новицкий даже присвистнул:
— Дворец! Право же, деревянный дворец!
Занимаясь финансовыми делами Блистательной Порты, оберегая казну султана, Манук Мирзоян притом успешно увеличивал и свою собственную. За успехи на государственной службе он получил приставку бей к христианскому имени. Ловкость и разворотливость при ведении хозяйства личного предоставили ему возможность возвести в центре столицы Валахии деревянное строение огромное и вместе с тем соразмерное и изящное.
К двухэтажному центральному корпусу с двух сторон примыкали длинные флигели, оформлявшие даже не двор, а — торговую площадь. По периметру обоих этажей тянулись просторные галереи, ограждённые балюстрадами. К галереям вели удобные лестницы. Перила и столбы все изукрашены были резьбой.
К полудню двор заполнился торговым народом, но перед русскими офицерами толпа расступилась почти охотно. Все трое спешились, офицеры отдали Онищенко поводья своих коней и направились к лестнице. Там их уже ожидали.
Невысокий, но крепкий парень в туго перетянутом архалуке провёл Валериана с Сергеем по галерее и с поклоном открыл дверь в одну из комнат. Навстречу им встал мужчина лет сорока, уже поседевший и располневший, но ещё лёгкий в движениях. Живое его лицо окаймляла белоснежная борода, которую он, против обычаев Порты, не красил. Это обстоятельство сразу расположило к нему Мадатова.
— Мои молодые друзья! — Манук-бей протянул обе руки, приветствуя одновременно обоих гостей. — Я счастлив принять в своём скромном жилище двух храбрых воинов прославленного полка великой кавалерии русских...
По-русски Манук-бей говорил почти без акцента, во всяком случае лучше, чем полковник Приовский. Сергею почудилось, что он в самом деле искренне рад встрече с русскими офицерами, один из которых к тому же его соплеменник. Ему не терпелось скорее перейти к делу, за которым он и приехал на постоялый двор, но он также знал, что, прежде чем они съедят полторы вазы фруктов, выпьют пару кувшинов горячего нехмельного напитка, обсудят последние сплетни балканской политики, нельзя выказывать ни малейшего нетерпения, чтобы не оскорбить хозяина, не выказать себя человеком крайне невежливым, каковы, впрочем, все гяуры, будь они французы или же русские...
— ...но генерал Кутузов ещё так молод — и умом, и душой, и, главное, телом...
Мирзоян рассмеялся, Новицкий улыбнулся, Мадатов нахмурился. Манук-бей намекал на историю, которую до сих пор обсуждали в лучших домах Бухареста. Михаил Илларионович вдруг воспылал необузданной страстью к жене одного из валашских вельмож. Боярыня была моложе главнокомандующего раза в четыре, но — тоже стала неравнодушна к прославленному генералу... Всё кончилось или, вернее же — началось, — романтическим похищением. Посреди ясного дня к покоям семьи Гулиани подъехала карета, молодая женщина перепорхнула с крыльца на ступеньку экипажа и через полчаса уже входила в дом, уже отделанный по её вкусу...
Заметив недовольство Валериана, Мирзоян посерьёзнел:
— Я понимаю ваши чувства, майор. Обязанность воина заботиться о чести своего командира... Не обижайтесь на меня, а постарайтесь насытить моё любопытство. Расскажите, как же мальчик из Карабаха сумел сделаться офицером русской армии... Впрочем, одну минуту. Вашему славному другу, наверное, не так интересны проблемы армянской нации... Скажите, господин Новицкий, а не интересны ли вам мои книги? Я сумел собрать замечательную коллекцию. На моих полках есть даже Кантакузинская библия. Я сомневаюсь, чтобы такой раритет стоял в хранилище самого господаря.
— Вы допускаете к таким редкостям посторонних людей? — спросил Новицкий. — Не слишком ли это рискованно?
— Я люблю риск, — быстро проговорил Манук-бей, — И не только в делах финансовых. Что же касается книг, то зачем превращать библиотеку в кладбище? Хотя — главные ценности я всё-таки приковываю цепочками.
— Я с удовольствием воспользуюсь вашим любезным предложением, уважаемый Манук-бей.
— Тогда, пожалуйста, в эту дверь. Там вас ждёт хранитель моей личной библиотеки. Он предупреждён и ответит на все ваши вопросы.
Новицкий поблагодарил, поднялся с подушек и прошёл в узкую, обитую толстой материей дверь. Мирзоян потянул на себя створку, проверил, как плотно прилегает она к косяку, и вернулся к Мадатову.
— Инчпесе згум ирен харгели Джимишит Шахназарова?[30] — спросил он уже без тени улыбки.
Валериан опустил руку с персиком:
— Спасибо, год назад дядя был ещё здоров и силён, — ответил он также по-армянски, но чувствуя, что звуки родного языка не так слушаются его, как прежде.
За дверью Новицкий обнаружил комнату раза в два меньше, чем та, которую он покинул. Помещение было обставлено не так богато и пышно, но вдоль стен стояли шкафы, заполненные книгами. На середине пола стояли два резных пюпитра, способные удержать разворот тяжёлого тома. Один такой изучал человек в плаще с накинутым на голову капюшоном.
— Вам нужен Арсен-джан? — спросил он, не оборачиваясь.
— Мне нужен хранитель мудрости, — ответил Сергей условленной фразой также по-турецки.
— Тот, кто владеет истиной, сейчас отсутствует. Я, недостойный его заместитель, попробую утолить ваш духовный голод. Подойдите сюда.
Новицкий стал рядом и также принялся рассматривать книгу. На правом листе большая красная птица разевала клюв с ветки фруктового дерева. Птица была условная, дерево тоже, но краски вопили о восторге перед всем летающим, бегающим, растущим, дышащим во вселенной.
— Не устаю восторгаться силой воображения неизвестного мне художника. Плачу, когда осознаю, как стиснут он был обстоятельствами и канонами, унаследованными от предков, учителей. Ничто в этом мире не может освободиться, действовать по своему усмотрению. Так же и посольство Блистательной Порты вынуждено подчиняться не только воле султана, но и обычаям народа, который оно представляет... Здоров ли Арсений Пафнутьевич? — спросил человек, перейдя на русский язык.
— Георгиадиса зовут Артемий Прокофьевич, — почтительно поправил его Новицкий.
— Да, я и забыл, — небрежно отозвался собеседник. — Нам так давно не приходилось встречаться. Бухарест не лучшее место для свиданий хороших знакомых. Впрочем, он довольно изобретателен... Но, мне кажется, у вас должно быть некое послание для меня.
Новицкий вынул из ташки увесистый мешочек и передал человеку в плаще. Тот взвесил подношение на руке и тут же спрятал под полу. «Фанариоты любят даже сам запах денег», — вспомнил Сергей слова Самуркаша. Он знал, что рядом с ним стоит Дмитрий Мурузи, сын Александра Мурузи, бывшего господаря Молдавии, ныне первый драгоман Блистательной Порты, переводчик турецкого посольства, что уже более трёх месяцев пребывало здесь, в Бухаресте. Целью Галиба-эфенди было заключение мира, но на условиях, что не могли бы поколебать положение султана среди его подданных.
— Порта никогда не согласится передать Белград в руки сербов. Его величество падишах убеждён, что эти мужики и пьяницы тут же продадут свою столицу императору Австрии...
Новицкому удалось остаться невозмутимым.
— Порта никогда не согласится признать границу с Россией по Дунаю. Его величество падишах убеждён, что положение Оттоманской империи хотя и бедственно, но не отчаянно. Армия великого визиря уничтожена, но и русские не способны нынче на большее, чем случайные наскоки небольшими отрядами. Военные действия нынешней зимы только укрепили султана в своём суждении...
Новицкий ждал следующих сообщений. Его дело было не оспаривать, а только выслушать и передать.
— Порта никогда не откажется от своих владений на Кавказе, захваченных русскими в ходе этой войны. Его величество падишах убеждён, что подобное соглашение противоречит не только интересам Оттоманской империи, но и Корану...
Новицкий молчал, слушал, запоминал.
— У меня всё, — несколько раздражённо сказал Мурузи. — Георгиадис увидит, что точка зрения Константинополя мало изменилась со дня нашего свидания в Шумле...
Когда Сергей проскользнул обратно, Мадатов и Манук-бей ещё разговаривали весьма и весьма оживлённо. Только увидев Новицкого, они сразу перешли на русский:
— Я был бы только рад встретиться с уважаемым Шахназаровым. Меликства Хамсы — общая забота всех армян, где бы они ни жили — Россия, Турция, Персия... Господин ротмистр доволен знакомством с моей библиотекой?
— Увы, я разглядел лишь незначительную часть вашего замечательного собрания, — улыбаясь, ответил Новицкий.
— Вы можете продолжить это знакомство в любой удобный для вас момент. Только предупредите меня заранее, хотя бы за день, чтобы я успел уведомить о вашем посещении хранителя. Человек в его возрасте имеет право на некоторые чудачества...
Во дворе они нашли Онищенко и разобрали поводья.
— Теперь куда? — спросил Мадатов, поднимаясь в седло.
Сергей огляделся. Двор дворца Манук-бея по-прежнему кишел разноплеменным народом. Кто поил ослов и верблюдов, кто торговал штуку китайского шёлка, кто просто глазел, кто подслушивал, притворяясь, что разглядывает ножи, брошенные на низенький столик.
— Поедем прокатимся, — ответил он беззаботно. — Что Манук-бей выспрашивал о вашем дяде?
Валериан покосился на него, но быстро сообразил, что же на самом деле нужно Новицкому:
— Хочет направить своих людей в Арцах. Интересовался, когда же Джимшид Шахназаров снова переселится из Лори в Варанду. Он пытается найти человека, которому бы агент его дома мог доверить и жизнь, и состояние.
— Ваш родственник может стать таким человеком?
— Жизнь свою, — медленно произнёс Валериан, — я бы дяде Джимшиду, пожалуй что, и доверил.
Новицкий захохотал и пропустил вороного Проба вперёд...
III
Кутузов попросил Галиб-эфенди встретиться с ним в частном порядке. До сих пор переговоры велись согласно строгому церемониалу: трое представителей Блистательной Порты и три чиновника Российской империи. Министр иностранных дел Галиб-эфенди, военный министр, он же командующий корпусом янычар — Галим-эфенди и муфтий Селим-заде. С нашей стороны за стол садились посол тайный советник Андрей Италинский, генерал-майор Сабанеев и действительный статский советник Пётр Фонтон.
Главнокомандующий до сих пор дипломатам советами не мешал. Но в конце марта пришла из Петербурга депеша — полковник Чернышев сообщал из Парижа, что надёжные источники утверждают, будто бы Наполеон решится перейти наши границы не позже как летом этого года. Император Александр выдвигает армии к Висле и просит генерала Кутузова поторопиться с заключением мира.
Тогда граф послал приглашение главе делегации Блистательной Порты навестить его скромное жилище, обменяться мнениями по некоторым насущным вопросам. Беседовать должны были только вдвоём. Галиб-эфенди свободно говорил по-французски, и переводчики с любой стороны оказались бы лишними.
Кутузов встретил гостя радушно. Галиб-эфенди тоже лучился доброжелательностью. Обменявшись приветствиями, они опустились в кресла и после нескольких фраз о здоровье, о близких перешли к делам, занимавшим их более всего.
— Его величество падишах убеждён, что граница по реке Прут наилучшим образом отвечает интересам обеих империй, — жёстко обозначил свои позиции Галиб-эфенди.
Кутузов улыбался мягко, доверчиво, словно принимая во внимание всю сложность положения и его досточтимого собеседника, и его благородного суверена.
— Его величество император Александр, напротив, держится мнения, что взаимные претензии двух держав должны соответствовать ходу военных действий.
Настала очередь турка брать паузу на обдумывание следующего хода.
— Принимая такую позицию, мы рискуем отложить переговоры до следующей зимы.
— Вы уверены, друг мой, что Ахмед-бей способен успешней форсировать Дунай, чем он сделал это осенью?
— Возможно, у Порты появится новый великий визирь. Возможно, он сумеет собрать лучшую армию.
— Я слышал, что Оттоманскую империю постигло новое несчастье: в Стамбуле чума.
— Поэтому вы, граф, и отвели лучшие ваши дивизии на Днестр?
Обменявшись ритуальными выпадами, слегка задев противника парой малосущественных уколов, собеседники решили продвинуться дальше.
— Я убеждён, — продолжил Кутузов, — что обе наши державы глубоко заинтересованы в скорейшем окончании этой ненужной войны. Но мне представляется, что стратегическое положение Блистательной Порты должно понуждать её к миру больше.
— Неужели западные границы Российской империи заботят императора Александра меньше, чем южные?
— В равной степени, уважаемый Галиб-эфенди, в равной. Но ещё более он озабочен сохранением такой державы, как Блистательная Порта.
— Настолько, что готов принять в своё управление значительную её часть?
— Настолько, что отказал в поддержке движению ваххабитов. Посланники этих возмутителей спокойствия прибыли в Петербург, но не встретили и капли сочувствия.
Ваххабиты, успевшие овладеть и Меккой, и Мединой, тревожили Константинополь не меньше, чем самоволие Али-паши из Янины, но и не больше, чем отряды сербского Кара-Георгия. О чём Галиб-эфенди и объявил графу Кутузову:
— А, впрочем, всё зависит от воли Аллаха. Пути его неисповедимы, и не слабому разуму смертных пытаться приподнимать завесу над будущим.
Кутузов поджал губы. Турки всегда ссылались на неисповедимость Божественного промысла, когда испытывали недостаток в более вещественных аргументах.
— Я согласен с вами, что совершение событий зависит от воли Всевышнего. Но на то он и вложил в людские головы разум, чтобы мы могли предвидеть их и учитывать. Исходя из степени их вероятности.
— Приняв ваш довод, я осмелюсь предположить, что наиболее вероятным окажется предложение его величества султана выплатить известную сумму денег в обмен на дунайские княжества.
— Казна Блистательной Порты настолько велика, что её достанет и на жалование янычарам, и на предлагаемый вами обмен?
— Деньги, уплаченные в казну подданными султана, будут выплачены его верным и храбрым слугам. Княжества могут быть выкуплены из личных средств его величества Махмуда Второго.
— Его величество готов выплатить пятнадцать миллионов пиастров?
— Нет. Но шесть — может показаться резонной суммой.
Это замечание Галиба-эфенди могло оказаться прорывом. Последние инструкции Петербурга давали Кутузову известную возможность манёвра:
— Граница по реке Серет менее удобна, чем по Дунаю.
— Я вспоминаю, что войско вашего императора Петра встретило армию Блистательной Порты у совершенно другой реки.
Намёки на прутское поражение вековой давности обозлили Кутузова, но он сдержался. Конечно, Галиб-эфенди убеждён, что России нужен мир как можно скорее, чтобы успеть двинуть войска на север. Позицию Порты в Европе граф успел понять и осмыслить. Оставались дела азиатские:
— Император Александр не видит причины такой жёсткой позиции его величества падишаха в отношении причерноморских поселений, занятых русской армией.
— Его величество султан Махмуд Второй, напротив, удивлён желанием императора Александра овладеть крепостями Оттоманской империи.
Кутузов весело рассмеялся:
— Помилуйте, Галиб-эфенди, какие же это крепости — Анапа и Поти. Городишки, не более. На отношения двух империй они повлиять не могут. России же они будут весьма полезны как зародыши будущего порядка в этом взбаламученном крае.
— Не только две эти крепости, но Грузия, Мингрелия, Имеретия. Все эти страны были когда-то частью Блистательной Порты.
— Все эти, как вы изволили совершенно справедливо заметить, страны, то есть самостоятельные в прошлом державы, населены исключительно христианами.
— Почему же Россия включает эти страны в свои границы, а не оставляет им самостоятельное существование?
— По просьбе правителей этих стран, поддержанных, разумеется, и подданными, Российская империя обязуется защищать их во всяких случаях... И почему бы нам, уважаемый Галиб-эфенди, не принять за исходный пункт замечательное соображение, выдвинутое ещё юристами Рима, — uti possidetis. Кто чем владеет в момент подписания договора, тот тем и продолжает владеть.
— Это положение не найдёт никакого подтверждения ни в одной суре Корана... Как здоровье уважаемой госпожи графини...
Кутузов понял, что дипломатическая часть встречи уже закончилась. Он мало чего добился, но, во всяком случае, уяснил точно позиции дипломатов Блистательной Порты. Позиции твёрдые и хорошо укреплённые. Надежды на быстрый приступ оставалось немного. Чуть больше, чем времени...
IV
На этот раз Новицкому ждать пришлось достаточно долго.
Они сидели втроём в уютной комнате Манук-бея, пили чай из плоских фарфоровых чашек и беседовали тихо, неторопливо. Булькала розовая вода в кальяне, стоявшем у ног хозяина, жужжали мухи по ту сторону полупрозрачной занавеси. Там, на улице, было душно и пыльно. Здесь — прохладно, уютно и пока очень спокойно.
— Боярин прав, что не хочет полностью довериться русским, — утверждал Манук-бей. — Вы уйдёте отсюда завтра, а он останется ждать очередного нашествия турок.
— Но вы, уважаемый Манук-бей, безоговорочно приняли одну из сторон, — заметил, наклонившись вперёд, Новицкий.
Мадатов бросил в его сторону короткий взгляд, но Сергей не понял — было ли то укором или предупреждением.
— Во-первых, я купец. То есть я — на стороне денег. А казна султана скоро совсем опустеет. Во-вторых, и прежде всего, я — армянин. И никогда об этом не забывал. И я знаю, что только Россия может спасти наш народ от двойной угрозы — турок и персов. Мой молодой друг, племянник мелика Шахназарова, тоже хорошо знает, на чьей стороне сила и правда.
Валериан кивнул. Тратить слова ему казалось напрасным. Говорили Сергей с Мирзояном, а он лишь слушал, запоминал.
— Вы уверены, что сила и правда на одной стороне? — осторожно спросил Новицкий.
Манук-бей рассмеялся:
— Вы — русские — умеете различать, на чьей стороне воюет победа, на чьей стороне находится истина. Я же занимаюсь коммерцией, мне приходится посещать чиновников, убеждать судей. И я знаю — прав тот, кто выиграл.
— Не совсем христианская точка зрения.
— Однако же именно христианнейший император — не тот, что сидит в Петербурге, а тот, который принял под свою руку Европу, — сказал, что Бог принимает сторону Больших Батальонов.
— Но православная церковь признала в Наполеоне антихриста.
— Она ещё успеет прозреть в нём мессию.
Новицкий откинулся на подушки. Разговаривать с Мирзояном было интересно, но крайне трудно. Его ум, его язык, отточенные в долгих беседах, легко находили слабое место в построениях собеседника.
— Теперь — о верности. Если люди не будут верить моему слову, я не смогу договориться ни об одном деле.
— Политика отличается от коммерции.
— Но не настолько же. Ваш император Пётр обещал принести мир в страны, что лежат южнее Кавказа.
— Он мог обещать лишь привести туда свою армию.
— Но не исполнил ни одного, ни другого.
Валериан кашлянул. Манук-бей повернулся в его сторону.
— Русская армия приходила в Гянджу уже на моей памяти.
— Император Пётр умер задолго до того, как ты начал ощущать этот мир, дорогой мой.
Настала очередь Сергея коситься на своего сослуживца. Мадатова любили в полку, или точнее, считали совершенно своим. Но сам он так и не сошёлся близко ни с одним офицером. Даже Новицкий сам мог считать себя только приятелем майора. А с Мирзояном Валериан держался будто бы с отцом или, во всяком случае, дядей.
— Император Пётр повёл свою армию от Астрахани вдоль Каспийского побережья. И десятки тысяч армян, грузин, жителей приморских ханств собрались у Гянджи с оружием, чтобы встретить русского императора. А он вдруг повернул вспять. И люди остались против армии турок.
— Европейские короли не хотели видеть Россию укрепившейся в Закавказье. Англия и Франция угрожали нашим границам на западе, и Петру пришлось забыть о востоке.
— И сейчас император Франции навис над вашими землями. Я уверен, что генерал Кутузов только и мечтает повернуть вас на север.
— Но с Англией мы сейчас на одной стороне.
— До тех пор, пока вы остаётесь на той стороне Дуная.
Новицкий поджал губы и мрачно кивнул. Он знал, что Манук-бей прав. Случись русской армии перевалить через Балканы, император Александр будет тревожить британцев больше Наполеона.
Мирзоян потянул в себя сладкий дым кальяна:
— Пока валахи и болгары не поймут, что русские здесь надолго, они всегда будут одним ухом слушать, как шаркают сапоги в Стамбуле. И не потому, что они хитрые или трусливые, а потому, что они только люди. Но я отвлекаю вас своими домыслами, уважаемый Сергей. А ведь вы, конечно, хотели бы долистать выбранную вами книгу.
Новицкий отставил кофейную чашку, поднялся и пошёл к двери...
— Мне всё трудней и трудней выбрать хотя бы полчаса свободных. — Князь Мурузи дышал прерывисто, будто он опрометью бежал по коридорам длинного дома. — Галиб-эфенди постоянно собирает нас, заставляет снова и снова перебирать аргументы, достойные переговоров с русскими.
Сергей наклонил и чуть повернул голову, показывая, что он весь превращается в слух.
— Порта не может уступить дунайские княжества, потому что такой мир будет стоить султану трона и жизни... Порта не боится возобновления военных действий, потому что армия русских в ближайшее время будет увлечена на север событиями в Центральной Европе... Во всяком случае, Порта способна противостоять диверсиям отдельных отрядов русских, вызвав дополнительные силы из Андрианополя... Порта может примириться с существованием на месте Молдавского княжества некоего буферного государства, не подвластного ни Турецкой империи, ни Российской... Турция может согласиться на выплату известной компенсации за то, что вопрос о Валахии вообще не будут обсуждать на переговорах... Но — Порта никогда не согласится с потерей своих причерноморских владений!.. При этом, — следующие слова первый драгоман, не повышая голоса, сумел выделить одной интонацией, — Порта не будет возражать, если вопрос о закавказских провинциях вынесут за рамки настоящих переговоров. Впрочем, пока это лишь моё личное убеждение. Я думаю, графу Кутузову стоит проверить его, и как можно быстрее...
Новицкий выдержал паузу:
— Я пришёл сюда с довольно тяжёлой ношей. А ухожу налегке. Это приятно мне, это будет ещё приятней для моей лошади. Но его превосходительство действительный статский советник, верно, будет удручён таким неравноценным обменом.
Мурузи покосился на него и прищурился:
— Вы быстро учитесь. Георгиадис нашёл подходящего человека. Но, — драгоман Блистательной Порты позволил себе не то что повысить голос, но несколько изменить интонацию, — он должен понять, что, соглашаясь на наши встречи, я рискую не одним своим положением при дворе!
Он перевернул пару листов книги, которую уже успел поставить на пульт:
— Вот, видите, какая замечательная миниатюра. Рисунок, краски, а какие детали! Кажется, что я слышу, как звенят цепи на руках преступников, представших перед султаном... Мне кажется, я всей кожей чувствую остроту лезвия орудий гигантского палача... Я, — он с силой втянул воздух ноздрями, — чувствую запах крови и кала...
Новицкий не проронил ни слова.
— Хорошо. Может быть, вы и правы... Я получил сообщение от брата. Панайот пишет, что Латур-Мобур, французский поверенный, вручил реис-эфенди перед самым его отъездом на переговоры секретную ноту. Император Наполеон сообщает султану Махмуду Второму, что, заключая мир с русскими в Тильзите, он... лицемерил. Да — лицемерие, это точное слово. Теперь же, весьма и весьма скоро, его величество падишах узнает точное отношение Франции к России. Чувства императора Наполеона к императору Александру. А потому Блистательной Порте не следует торопиться с заключением мирного договора, тем более на условиях, предлагаемых русскими. Также император французов утверждает, что для Австрии куда выгоднее воевать на стороне Наполеона, чем видеть Валахию и Молдавию в составе России... Торопитесь, господин Новицкий, у вас осталось немного времени. Я имею в виду — времени политического.
Сергей сделал было шаг к двери, но князь удержал его:
— За мной следят. Встречаться у Манук-бея будет крайне опасно. Впрочем, у нас с вами впереди останется лишь одно свидание. Если мои предположения окажутся верны, я надеюсь на резонную оценку приложенных усилий. По известному знаку, ожидаю вас в церкви Ставрополеос. Мундир русского гусара будет вполне уместен в греческой церкви...
V
Галиб-эфенди чувствовал себя превосходно. Он с видимым удовольствием ухватил большую гроздь сладкого чёрного винограда, короткими глотками выпил чашечку крепчайшего кофе и попросил приготовить ему ещё одну порцию восхитительного напитка.
Кутузову нравился опытный и искусный политик, замечательный дипломат, трудный противник. Соперник под стать другому лидеру Блистательной Порты — Решиду Ахмед-паше. Что же, решил он, много было чести одержать верх над одним, неменьшая будет — принудить к сдаче другого.
— Мой блистательный и благородный друг, — начал Кутузов условной формулой, в которой, впрочем, много было истинного и личного. — Я позволю себе нарушить ваш восхитительный кейф и обратиться к делам низким, но, увы, безотлагательным. Такова, я полагаю, воля наших властителей и Того, кто располагается выше обоих.
Галиб-эфенди отложил начатую кисть, ополоснул пальцы в стоявшей рядом фаянсовой чаше и сложил руки на животе. Он готов был внимать и ответствовать.
— Вчера... Только вчера я получил депешу из Петербурга и поспешил немедленно пригласить вас, чтобы ознакомить с её содержанием.
— Канцлер Румянцев выработал новые инструкции?
— Император Александр получил новые предложения из Парижа. Мой государь предписал мне немедленно ознакомить вас с нотой императора Наполеона.
— Я надеюсь, что эта бумага не содержит никаких сведений, что не полагалось бы знать моему повелителю.
— Безусловно.
Пока Галиб-эфенди читал, Кутузов наблюдал, как меняется выражение лица министра иностранных дел Блистательной Порты. Наконец, турок поднял глаза и протянул документ графу. Михаил Илларионович сложил его и убрал назад в ящичек.
— Я понимаю, что это подлинное письмо? — спросил министр.
— Вы, конечно же, узнали и стиль, и руку.
Галиб-эфенди молча кивнул. Удар был слишком силён, чтобы он мог быстро оправиться.
— Мне очень жаль, мой друг, но вы же видите, до каких пределов доходит его коварство и лицемерие.
Последнее слово Кутузов выделил нарочно, давая понять собеседнику, что он знает и о недавней ноте Латур-Мобура. По тому, как передёрнулся турок, понял, что задел его за живое:
— Теперь же Наполеон предлагает императору Александру закончить уничтожение Блистательной Порты, поделив между собой её европейские земли.
— Что же теперь будет? — пробормотал Галиб-эфенди.
— Будущее наших стран зависит прежде всего от нас с вами.
— А не от властителей европейских держав?
— Турция тоже часть современной Европы. Другое дело, что последними шагами Порта поставила себя в положение довольно двусмысленное. Она словно бы изолировала себя от остальной части, и потому её собственные интересы для других держав имеют значение второстепенное. Ими будут жертвовать постоянно...
— И Россия принадлежит Европе.
— Но при этом старается сочетать свои интересы с... таковыми же ближайших её соседей.
— Не понимаю, не понимаю, — недоумевал огорошенный Галиб-эфенди. — Вы же могли согласиться с Наполеоном. Против двух таких страшных противников мы оказались бы совершенно бессильны...
Кутузов промолчал. Он не намеревался объяснять турецкому дипломату, что, если бы не сообщение, которое вечером принёс ему взволнованный Георгиадис, русские могли бы и поверить французскому императору. Но теперь становилось понятным, что предложение Бонапарта было только ловким политическим ходом. Согласись Петербург, Россия только ещё глубже увязла бы в делах балканских, и в самое ближайшее время ей пришлось бы стоять против сразу двух оппонентов. Идея была коварная, ловкая, но проведена неуклюже. Кто-то в Париже явно поторопился. Теперь же этой депешей Кутузов легко мог нейтрализовать усилия Франции в самом Стамбуле:
— В Европе остались только три державы, не подвластные ныне Наполеону: Англия, Россия и Турция. Соединив наши усилия, мы можем противостоять этой страшной угрозе. И прежде всего нам нужно возможно скорее завершить наши переговоры.
— Конечно, граф. Я в этом не сомневаюсь. Остаётся дело за малым — выработать условия, приемлемые для обеих сторон.
— Формулировки мы оставим дипломатам. Нам с вами необходимо обговорить самое существенное.
— Валахия?
— Мы хотели лишь обговорить условие защищать права христианского населения.
— Оно содержится в одной из статей Ясского договора.
Кутузов кивнул.
— Молдавское княжество?
— Россия считала бы для себя удобной границу по реке Серет.
— Чересчур опасно для Порты. Преемники императора Александра могут оказаться не столь разумны и благородны...
— Тогда, может быть, Прут?
— Я не предвижу существенных возражений.
— Но мы должны компенсировать наши усилия в ходе пятилетней войны. Впрочем, надо же оставить работу и дипломатам.
— Разумеется. Но мы, граф, ещё никак не решили, как же разделить наши полномочия в Азии.
Кутузов взял длинную паузу. Предложение он уже давно сформулировал, но хотел показать, что мысль эта пришла ему в голову лишь недавно:
— А что, если Россия и Порта отложат решение азиатской проблемы? Ситуация и так запутанна, что же её осложнять ещё больше. Предположим, что мы решаем оставить крепости, завоёванные Россией, в её владении...
— Временном?
— Разумеется. И положим вернуться к этому вопросу лет через пять.
— А что же Анапа? — спросил Галиб-эфенди.
Кутузову показалось, что он слишком быстро среагировал на его предложение, словно бы ждал его, был уверен, что оно прозвучит.
— Анапа слишком важна для Блистательной Порты, чтобы Стамбул мог позволить себе лишиться её хотя бы на время.
Разумеется, усмехнулся Кутузов, оставляя, впрочем, лицо неподвижным. Крупнейший рынок работорговли на всём Чёрном море. Оставить его у русских — и где же тогда покупать девушек для гаремов, красивых мальчиков для изысканных наслаждений, могучих мужчин для работ в мастерских и поле? Но пока нет сил заботиться ещё и об этом.
— В инструкциях канцлера Румянцева не указана особая важность этого населённого пункта для обороны Российской империи.
— Я был убеждён в этом с начала нашей беседы.
Два старика улыбнулись одними глазами. Они превосходно понимали друг друга...
VI
Небольшая красивая церковь красного камня показалась Новицкому не самым удобным местом для тайного свидания с известным политиком, однако не он выбирал время и место. Сергей прошёл в портик, остановился было полюбоваться резными колоннами, но очевидно мешал входящим. Кто-то толкнул его в спину, буркнул коротко, возможно, что извинился. Новицкий оглянулся, но увидел только полу знакомого серого плаща, исчезающую за дверью.
Внутри было темно, прохладно, пахло сладким запахом детства. Сергей купил свечку, прошёл вперёд, стал рядом с Мурузи. Тот не откидывал капюшон, обеими руками держал толстую свечу, едва выставив ладони из-под плаща. Новицкий наклонился к нему, прося разрешения взять огня, и почувствовал, как плотная ладонь накрывает его собственную, освобождая её от лишнего груза.
— Вы решились снять гусарский мундир?
— Мы подумали, что так будет удобнее.
— Вы не щепетильны.
— Я осмотрителен.
— А ваш друг Мадатов никогда не расстался бы с доломаном и саблей.
— Поэтому здесь я, а не он.
Мурузи промолчал. Боковым зрением Сергей заметил, как колыхается широкий плащ, и подумал, что драгоман, должно быть, старается надёжнее припрятать мешок с золотом.
— Георгиадис щедр, — заговорил, наконец, князь. — Но почему не пришёл он сам?
— Он... — Новицкий замялся, и хоть не сразу, но всё же ответил: — Он просил передать вам, что Галиб-эфенди... был готов к нашему предложению относительно крепостей в Азии.
Мурузи опять замолчал, и надолго.
— Меня использовали. — Голос его изменился, словно человек за минуту постарел лет, наверно, на десять. — И турки, и русские. Галиб-эфенди знал о наших свиданиях и ловко ими воспользовался. Он не мог предложить обеим империям решить вопрос о границах у Чёрного моря именно так. Но добился, чтобы русские сделали этот ход сами... Ну, вы-то хотя бы мне заплатили. Как же оценит мои услуги его величество падишах? Разве что быстрой смертью...
— Георгиадис предлагает вам не возвращаться на постоялый двор Манук-бея. Тем более что Мирзоян тоже намеревается покинуть Валахию.
— И где же он будет чувствовать себя в безопасности? Я не могу бежать. В Стамбуле моя семья — жена, дети. В Стамбуле остался мой брат. Если я исчезну, им придётся отвечать за меня.
— Мне поручено сообщить вам, что все бывшие договорённости, касающиеся вас, распространяются и на вашу семью.
Мурузи придвинулся вдруг к Новицкому и зашептал жарко и быстро:
— Возьмите деньги, ротмистр. Мне уже они не понадобятся. Передайте их моей жене, моим сыновьям, если... когда им удастся перебраться в Россию... Надеюсь... Я надеюсь, они будут счастливы в Петербурге. Прощайте, ротмистр. Я ещё помолюсь... за себя и за близких...
Сергей поставил свою свечку перед ближайшей иконой и пошёл к выходу. Но чувствами он ещё оставался в углу тёмного и тесного нефа, где прощался с жизнью человек умный и жадный, хитрый и благородный, человек не слишком чистоплотный, но почему-то полюбившийся ему в последние три недели.
Задумавшись, он свернул в проулок и слишком поздно заметил, как три тёмные фигуры скользнули к нему от угла ближайшего дома. Только кавалерийская выучка помогла ему парировать первый, почти незамеченный им удар. Лезвие распороло рукав и скользнуло по коже предплечья. Левая рука онемела. Новицкий отпрыгнул к стене и выставил перед собой трость. Повернул резко кисть, деревянные ножны слетели в сторону, обнажив короткий шпажный клинок — подарок Георгиадиса.
— Шайтан-оглы! — выругался один из нападавших, сделал выпад и вдруг рухнул, словно бы поскользнувшись.
В спине у него торчала рукоять метательного ножа.
Ещё один человек вмешался в схватку, но этот, понимал Новицкий, был решительно свой. Тут же скользнул вперёд и наметил остриё клинка в лицо ближайшему противнику, пользуясь преимуществом в длине оружия и замешательством неизвестного.
Крик, почти всхлип, слева подсказал Сергею, что одна сторона получила решительное преимущество. Кто же — он посмотреть не решался, боясь пропустить движение хорошо вымуштрованного убийцы. Но когда тот отскочил, повернулся и опрометью бросился в черноту ближайшего сада, опустил клинок с облегчением. Кровь текла теперь из двух ран, и долго ему было бы не продержаться.
— Руку в локте, ваше благородие, согните. Вот так... Не остановится, но и хлестать не будет.
— Фома! — удивлённо крикнул Новицкий. — Ты-то откуда?!
Поручик Чернявский, не отвечая, нагнулся над убитым, вынимая у него из спины свой метательный нож.
Второй разбойник валялся чуть поодаль, навзничь, зажимая обеими ладонями горло.
— Уходим, Сергей Александрович, быстро. Не ровён час другие подскочат...
Пока полковой лекарь бинтовал Новицкому руку, приехавший Георгиадис негромко выспрашивал у Чернявского подробности нападения.
— Да, — сказал он с досадой. — Майор Мадатов оказался предусмотрительней нас. Послал на всякий случай человека вас охранять. Если бы не он, вы бы сейчас валялись там со вспоротым животом.
— Зачем же я им понадобился?
— Не вы — Мурузи. Галиб-эфенди предполагал, что князь согласится бежать, и не хотел его выпускать. А разбойникам предложено было забрать то самое золото, что вы принесли Мурузи. Вас же добавили бы просто для ровного счёту. Одним человеком больше, одним человеком меньше. Ну а когда они увидели, что деньги опять перешли к вам, ваша участь была решена окончательно.
— Как же они разглядели нас в такой темноте? — искренне удивился Новицкий.
— А вы можете описать всех, кто был с вами в церкви? — осведомился Георгиадис.
Покрасневший Новицкий покачал головой...
VII
«Расставаясь со здешнею армиею... — Голос полкового адъютанта гремел над построенным Александрийским полком, разнося по фронту слова последнего приказа генерала Кутузова по Дунайской армии. — Приношу чувствительнейшую благодарность мою всему вообще войску за ту любовь, что оградила меня употребить власть, высочайше мне представленную, к обращению кого-либо силой к своим обязанностям; но единственно на исходатование щедрот, всемилостивейше излиянных от высочайшей руки. Воспоминание сего останется навсегда неизгладимым в сердце моём и будет сопровождать лучшие часы жизни моей...»
Когда чтение закончили, и полк, взвод за взводом, стал перестраиваться в колонну, Ланской поманил Новицкого:
— Поедешь к командующему, возьмёшь предписание для полка. Опять нас переводят в другой отряд. Вечная у них неразбериха. Одного уже нет, другой ещё не приехал, адъютанты и штабные в разброде, а гусары сразу думай за всех...
В доме Кутузова Новицкого встретил Георгиадис. Когда Сергей спросил предписание, тот только улыбнулся, мол, успеется, и увлёк ротмистра в одну из комнат центральной анфилады. Усадил в кресло, предложил кофе, напитки, фрукты:
— Вы, конечно, знаете, Сергей Александрович, что неделю назад в Бухаресте подписан мир между Россией и Турцией.
Новицкий молча наклонил голову.
— Но вам, должно быть, интересны подробности этого крайне важного и своевременного соглашения... К сожалению, граница между двумя империями легла много восточнее, чем нам хотелось. Река Прут до впадения в Дунай и дальше по дунайскому устью до самого Чёрного моря. Россия получает крепости Хотин, Аккерман, Бендеры, Киликию и Измаил... Области между Кавказскими горами и морем остаются во владении Российской империи. Все, кроме Анапы... Вы недовольны?
— Пять с половиной лет мы переходили Дунай с одного берега на другой. Почему же сразу не могли остановиться на Пруте?
Георгиадис улыбнулся одним уголком рта. Глаза его оставались весьма печальны.
— Удерживай мы Прутскую линию, договор заключали бы в Яссах, а пограничной рекой остался бы, без сомнения, Днестр. Так устроен наш мир, Сергей Александрович. Мы откусываем много больше, чем можем освоить, а затем оставляем заведомо лишнее.
— Мы? — поднял брови Новицкий.
— Да, — спокойно подтвердил Георгиадис. — И мы тоже... Тише, сюда идут.
По залам неторопливым, почти прогулочным шагом двигались два генерала — высокий, перетянутый в талии Ланжерон и круглый, с оплывающими шеей и щеками Кутузов. Впервые Новицкий видел Кутузова одетым по полной форме, увешанным всеми орденскими знаками.
— Я уезжаю, граф. Его величеству угодно вызвать меня в Россию. Адмирал Павел Васильевич Чичагов сменит меня на посту главнокомандующего.
— Армия сожалеет, ваше высокопревосходительство.
— И вы тоже, граф?
— Я в первую очередь. Я счастлив, что мне довелось служить под вашим началом.
— Да не печалься, дружок. Думаю, ещё доведётся. Когда же это Россия обитала в мире да согласии? Европа придвигается к Неману, наши армии выдвинуты навстречу. Дрова сухи, как солома. Как состукнутся кремень с огнивом, как проскочит искра, так и всё полыхнёт...
Георгиадис с Новицким вскочили и вытянулись. Генералы остановились.
— Ваше высокопревосходительство, — статский советник склонился почтительно, — позвольте представить вам ротмистра Новицкого. Александрийский гусарский полк.
— Помню, помню. Видел ваши мундиры под Рущуком и после у Слободзеи.
— Последние несколько месяцев ротмистр отправлял свою службу здесь, в Бухаресте...
Кутузов пристально всмотрелся в Новицкого и наклонил голову. Ротмистр вытянулся в струнку и сощёлкнул разошедшиеся каблуки. Ланжерон тоже кивнул, и генералы проследовали дальше.
— Об одном прошу — удерживай адмирала, — услышал Новицкий последние слова бывшего главнокомандующего. — Его всё к Константинополю тянет. А нам этот договор и так достался чересчур дорого. Дунайская армия нужна в Украине, но не в Балканах. Прощай! До встречи...
Георгиадис опустился в кресло и показал Новицкому, что он тоже может присесть.
— Вот так, дорогой Сергей Александрович. Вот и все наши награды, звания и чины. Тайно служим, тайною и довольствуемся... Вы несогласны?
Новицкий невольно скосил глаза на белеющий в петлице крестик Святого Георгия:
— Да, вы правы. Одно дело — атаковать в сомкнутом строю батарею, другое — беседовать в светлой комнате. Но, думаю, встречаемся не в последний раз. Способности к нашей работе у вас имеются. Если есть интерес — изыщем возможности и служебные. Только не торопитесь с решением — обдумайте всё окончательно. Сегодня мне сообщили: первый драгоман Блистательной Порты князь Дмитрий Мурузи взят под стражу по прибытии в Шумлу. Арестован, закован в цепи, помещён в подземелье...
Новицкий посмотрел в лицо Георгиадису. Тот покачал головой:
— Решительно никакой возможности. Отбить, сами понимаете, нереально. Подкупать — только содействовать обвинению...
— А что Манук-бей?[31]
— Мыслями уже в Бесарабии. Он здесь, разумеется, не задержится. Прощайте. Передавайте привет общим нашим знакомым... Мне говорили, что князь Мадатов уже подполковник.
— Да, недавно получил указ о производстве в следующий чин.
— Искренне радуюсь за него. Непременно посмотрю, как он едет во главе своих эскадронов. Вот вам пример, Новицкий. Пример и всем нам. Храбрости такого толка в самом деле всё воздаётся по праву!..
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ