ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
I
По широкой поляне полз щит. Полуторадюймовые доски остругали, плотно сбили друг с другом и обрезали на высоту роста среднего человека. Ширину же выбрали так, чтобы самый плечистый гренадер не смог бы закрыть мишень, даже выпрямившись и вдохнув полной грудью.
Двое рядовых в зелёных мундирах и белых панталонах бежали к опушке, держа в кулаках верёвки, накинутые на плечи. Щит двигался за ними достаточно быстро и плавно. От падения его удерживала ещё одна бечева, натянутая по всей длине прогалины.
Егеря первой роты первого батальона стояли группками по шесть человек, держа заряженные ружья в положении «на плечо». Только щит приближался, следовала команда: «Первая!» Трое, шагнув вперёд, падали на колено и палили в надвигающиеся доски... «Вторая!» Вторая же тройка занимала место первой и расстреливала удалявшуюся мишень. Больше половины стрелков попадало в цель. Летели белые щепки, а щит всё больше окрашивался в цвет травы, видневшейся сквозь пробоины.
Пару раз чья-то не в меру меткая пуля перебивала верёвки. По команде стрелки брали ружья к ноге и ждали, пока тянувшие сращивали концы.
Командовал высокий чернявый штабс-капитан, бежавший параллельно движению щита, держась за линией стрелков. За ним ехал верхом подполковник, внимательно наблюдавший, и как исполняют приёмы рядовые, и как часто попадают они в мишень.
Отстрелялась последняя группа, щит остановился. «Бурлаки» начали перевязывать бечевы, чтобы тянуть в другую сторону. Ротный подошёл к батальонному командиру:
— Хорошо стреляют твои люди, Мадатов!
Штабс-капитан вытянулся и отдал честь. Подполковник Бутков спрыгнул на землю и отдал поводья подбежавшему унтеру:
— А теперь хочу посмотреть, как маневрируют. Топать на месте и ружьё вертеть егерям без надобности. Пусть атакуют... вон ту опушку. Там враг засел, оттуда стреляют. Давай, командуй. Только не забудь приказать, чтоб разрядили ружья, у кого осеклись.
Мадатов дёрнулся недовольно:
— До сих пор не забывал, господин подполковник.
— У каждого своё дело, Мадатов. Офицеры рядовым приказывают, ротный — своим офицерам. А батальонный, соответственно, — ротным!.. Исполняйте, господин штабс-капитан. Жду!..
Пробили барабаны, и рота выстроилась в две линии. Другая дробь — и первая шеренга побежала вперёд. Отошла на полсотни метров — и по новому сигналу егеря припали на колено, показывая, что готовы к стрельбе. Приложились, и тут же вторая половина роты двинулась скорым шагом. Солдаты проскочили в разрывы первой и, взяв ту же дистанцию, также изготовились к залпу. Отстрелявшаяся шеренга, повинуясь не умолкавшим барабанам, изображала, что заряжает оружие.
Мадатов держался в арьергарде, держа при себе барабанщиков и нескольких вестовых. Он был доволен. Он чувствовал, что рота исполняет приказания складно, что управлять сотней солдат и офицеров ему так же ловко, как действовать десятью пальцами. Он знал также, чувствовал спиной, что и батальонный командир тоже радуется, видя, как чётко действуют егеря, как быстро перекатываются шеренги, приближаясь к опушке леса.
— Стой! — крикнул Бутков.
Мадатов повторил приказ, и, повинуясь грохнувшим враз барабанам, обе шеренги замерли. Первая у самых деревьев, вторая — на том же расстоянии, что было определено сначала.
— Правильно, — похвалил батальонный. — Правильно, Мадатов, делаешь, что голос не рвёшь. Пальба начнётся — ни один унтер тебя не услышит. Командуй лишь барабанами. Это надёжней... А скажите, господин штабс-капитан, в лес вы тоже линиями бы пошли?
Валериан позволил себе улыбнуться. Вопрос, он понимал, задан был только для формы.
— Никак нет, господин подполковник. Исполнили бы манёвр за номером три. Барабаны пробивают резвый поход, и каждая цепь вытягивается колонной по одному. Подобными верёвками рота и входит в лес.
— Знаешь, — буркнул Бутков. — Посмотрел бы я ещё, как исполняешь, да времени уже нет. Пусть строятся в колонну и возвращаются в лагерь. Есть кому повести?.. Ну и отлично. А мы с тобой проедемся, поговорим... Сергачёв! Отдай коня штабс-капитану. Сам прогуляешься с ротой...
Опередив пеших егерей, Бутков с Мадатовым выехали с поляны на пыльный, широкий шлях. Островок леса остался у них за спиной, а справа и слева тянулась до горизонта бугристая равнина, покрытая высокой травой. Дорога сразу пошла вверх, на небольшой холм, но отдохнувшие лошади шли бойко и весело, поматывая головами.
— Рад, что я тебя от мушкетёров к егерям перетащил? — помолчав, начал Бутков. — Можешь не отвечать. Сам знаю, что рад. Как увидел тебя у мингрельцев, так сразу подумал — вот кто мне нужен здесь, на первую роту! Егеря — дело живое и быстрое. Но и опасное. Будь у нас времени чуть побольше, надо бы, пожалуй, два-три взвода за деревьями посадить. Чтоб палили холостыми по наступающим. А как подойдут, ещё бы и навстречу пошли. Как при Александре Васильевиче. Он, Мадатов, колонну на колонну гонял. И шаг приказывал не сбавлять! Пробегали строй через строй, только штыки отводили, чтобы друг друга не поколоть...
— Опасный манёвр, — отозвался Валериан. — Не уверен, что мои бы управились.
С Бутковым ему легко было и говорить, и служить. Ни один, ни другой не любили прятаться, притворяться. Каждый знал своё дело, любил его и старался исполнять по возможности лучше.
— А я уверен, что с первого раза никак не управились бы, — ответил Мадатову подполковник. — И со второго тоже, и с третьего. А вот с пятого, глядишь, и начало бы у тебя получаться... Я тогда ещё только унтером начинал. Так честно скажу тебе — поначалу ой как боялся. Бежишь, ружьё на руку, орёшь, барабаны лупят! А навстречу такие же оголтелые, такой же колонной. Ох, думаешь, не разойдёмся, так только лбы затрещат! Потом попривык, и страх стал яростью замещаться. Он на тебя, ты на него. Штык уберёшь, а плечом нет-нет да засадишь куда придётся. Да и он же не уступает! Так потихоньку Суворов и вытягивал нас на дело...
— Ну, авось и наши никому не уступят.
— Авось! — вскинулся батальонный. — Авось — не солдатское это слово. Да — война, да — на удачу, но — только не на авось! Ходим мы, штабс-капитан, под Богом, но каждый сам за себя. Сделай всё своё и даже немного больше, а дальше... да там как уж получится. Но пока скажу — хорошая у тебя рота, Мадатов! И батальон у нас неплохой. И полк седьмой егерский тоже, думаю, в настоящем деле выстоит.
— Думаете или уверены? — напрямую спросил Мадатов.
Бутков помолчал. Смотрел прищуренными глазами вперёд за вёрсты и вёрсты степи — туда, где валилось вниз красное горячее солнце.
— Надеюсь, — наконец вымолвил он. — Война, Мадатов, это тебе не манёвры. Под пулями всё куда как сложнее — и стоять, и бегать. А главное — соображать. В тебя самого стреляли когда-нибудь?
— Бывало, — усмехнулся Валериан. — Карабах — это же не Россия. Там у нас, за Кавказом, без ружья, без сабли... день, может быть, проживёшь. Но до утра уже, наверное, не дотянешь.
— Убивать приходилось?
Валериану легко было бы прихвастнуть, но разговор располагал к честности.
— О двух знаю наверняка. О других врать не буду. Стрелял вместе со всеми. Те падали. Видел. Но чья пуля кого нашла — точно вам не скажу.
— И не надо нам точно. В бою всё так и будет — они нас, мы их. А кто кого больше, после решим, когда разойдёмся... Что командир под пулями был — это уже хорошо. Но пока солдаты обстреляются — время надобно. А он ждать нас не будет.
— Кто этот он?
— Турок или француз. Думаю, что сначала всё-таки турок. С Бонапартом пока помирились, но... О том пусть императоры и фельдмаршалы размышляют. Наше дело солдатское — на кого укажут, на того и пойдём. А турки всё-таки ближе. Да и дерутся там опять третий год.
— Скорей бы, — вздохнул Мадатов.
Такое искреннее нетерпение услышал Бутков в его голосе, что зашёлся от хохота. Закашлялся, захлопал ладонями по груди, склонился к самой луке седла, вдавил лоб в чёрную гриву:
— Что, не терпится умереть?
— Почему умереть? Пускай они умирают, а мы выживем.
Бутков хлопнул его по плечу:
— Правильно мыслишь, штабс-капитан. Слышал я такое от петербургских знакомых: мол, на войну идут не убивать, а умирать. Солдату такая философия не подходит. Война — дело страшное. Ничего святого или, Бог упаси, красивого в нём нет. Только кровь, боль и страх. Но не мы с тобой, Мадатов, его придумали. Не мы его для себя и избрали.
— Как не мы? — заволновался Валериан. — Я сам хотел. Сам просился.
— А почему в солдатскую службу просился, а не в гражданскую? Что приятней: грязь сапогами месить или за столом пёрышком гусиным скрипеть? Но всё-таки к ружью потянулся, а не к бумаге. Значит, кто-то эту страсть в твою душу вложил. И приспособил тебя именно к этому делу, а не к другому. Честно скажу — хорошо приспособил. Будет из тебя офицер славный. Может, и до генерала дослужишься. Какие твои годы.
— Двадцать шесть лет, — Мадатов собрал поводья одной рукой, вынул платок из-за обшлага мундира, обтёр лицо: жара к вечеру ещё больше усилилась. — Спешить надо. Иначе мне в Карабах и не вернуться. Я по Шуше должен проехать, чтобы не меньше полковника. Чтоб ордена блестели на эфесе, на шее, в петлице. Только так. Иначе и сам не поеду, и дядя тоже не пустит.
— Как он? — спросил подполковник, который успел уже хорошо узнать историю Шахназаровых и любопытствовал — как же живут, как воюют люди за далёким Кавказским хребтом?
— Получил письмо месяц назад. Пишет, что воевал вместе с русскими, дрался с персами. Но начальник, князь Цицианов, не любит нас. Всем дал награды, но грузинам золотые сабли, а нашим армянам только серебряные. Дядя Джимшид очень обиделся. Хочет выходить из Грузии, думает снова вернуться поближе к Шуше. Наше имение там, своя земля. Теперь будем под русскими, теперь не так уж опасно.
-— Пускай селится, пускай обживается. А там — помяни моё слово, Мадатов, и десяти лет не пройдёт, как получит такой подарок — родной племянник полковником русской армии! Если, конечно, выживешь... Ну да ордена и чины за просто так не дают. Во всяком случае, таким, как мы с тобой, штабс-капитан. Да что же загадывать, служить надо! Говорят же, что свою пулю и не услышишь... Но в хорошем полку удача куда надёжнее.
— У нас полк хороший! — радостно воскликнул Валериан.
Бутков покосился на молодого товарища и усмехнулся:
— Сейчас он хороший. А видел бы ты его года четыре назад. После Фридланда в нём людей оставалось — на две неполные роты. Французы побили, да на марше ещё потеряли больными, бежавшими. Меня как раз перевели сюда. Вот тебе, говорят, подполковник Бутков, твой батальон. Посмотрел на горстку солдат и спрашиваю: где господин генерал, мой батальон? Будет, отвечает мне генерал, сам должен его построить. И отправили меня, Мадатов, за рекрутами. За сколько-то сот километров рекрутское депо в городишке уездном. Людей приготовили для всего седьмого егерского полка...
Он потёр рукой подбородок и покрутил головой, вспоминая нерадостные картинки:
— Приезжаю, спрашиваю — где мои рекруты? А вон, показывают мне, с носилками бегают. Грязные, оборванные, босые, худющие — камни раскалывают и носят. Щебёнку бьют, землю в корзинах таскают. Начальник городской решил собранных мужиков к делу приставить. Мол, что бездельников-то кормить. Ну и приставь, но к делу же! Не каменщики же — солдаты! Взял бы десяток поручиков из инвалидной команды, да учил бы их строю с утра до вечера. Всё нам легче бы в полку пришлось. А он, видишь, дармовой силе рабочей обрадовался... Именно что дармовой. Он и кормовые деньги себе забрал. Держал людей на такой работе и впроголодь. Десятками в день умирали. А мёртвых не хоронили. Сбрасывали в ров и засыпали... Прихожу я к этому коменданту, спрашиваю — как же вы с людьми обращаетесь? А у меня, отвечает, тоже приказ — стену городскую исправить. Я ему — это же будущие солдаты, ваши защитники. Как же можно с ними так обходиться, хуже, чем со скотом? А он, морда пьяная, только рукой махнул: да зачем нам защитники? В наши болота никакого врага и так не заманишь...
— Я бы такое услышал! — крикнул гневно Валериан.
Бутков набрал всю широкую грудную клетку воздуха и выдохнул с усилием, будто ударил:
— Не знаю, Мадатов, кто мою руку тогда удержал. То ли ангел мой, то ли этот унтер-офицер Сергачёв. А то бы и мне пришлось скалу кайлом ковырять. Только не здесь, а много, много восточнее... Ушли мы от коменданта и начали бедолаг этих к маршу готовить. Баня, еда, лекари. Накупили рубах старых, сапог, лапти заказали умельцам местным. Думаю, если на круг посчитать — рублей двести я в этом городишке оставил. Треть годового жалованья, Мадатов. Хорошо, что пока холостой... И повели мы это воинство шаг за шагом. Веришь ли, капитан, — ни один человек у меня не пропал бесследно. Умирали, да, врать не буду. Но дезертиров не было. Им после этих ужасов под комендантом в полк хотелось, будто бы к мамке обратно... Довёл. Здесь ещё человек пятьдесят скончалось уже в лазарете. Кровавый понос, Мадатов, штука страшная. От него и на войне гибнут больше, чем от пуль да снарядов. Остальных же начали учить. Поодиночке, вшестером, взводом... Я же ещё и кремни сам покупал. Поговорил с контрабандистами, привезли мне хороших. Думаю, ещё где-то с сотню я в батальон свой вложил. Но ведь недаром, а, штабс-капитан?..
— Нет, — искренне ответил Валериан. — Недаром. Хороший полк, хороший батальон. Хорошо в нём служить.
— И первая рота в этом батальоне хорошая. Так и будем впредь, Мадатов, служить и воевать...
Они повернули лошадей, съехали с дороги и направились к полковому лагерю. Белые палатки в несколько рядов протянулись вдоль берега неширокой, небыстрой речки. От лагеря к ним скакал всадник.
— Ваше высокоблагородие, господин подполковник! — Полковой адъютант Меньшов обливался потом от жары, волнения, спешки. — Командир срочно требует вас к себе. Собирает всех батальонных.
Он повернул коня и, уносясь, крикнул громко и весело:
— Приказ пришёл!..
— Я ещё с утра знал, что придёт, — усмехнулся Бутков. — Хороший офицер такие вещи носом чувствует, кожей. Готовься, Мадатов. Вот тебе и начало!..
II
Тысячу вёрст до города Яссы батальон Ивана Буткова должен был одолеть менее чем за месяц. Командир торопился, желая успеть прийти в столицу Молдавского княжества ещё до того, как польют осенние затяжные дожди и дороги размокнут.
Другие два батальона седьмого егерского остались на Украине и ожидались в Дунайской армии только весной. А первый требовали немедленно.
— Обычным маршем мы и до снега не доберёмся. Тридцать вёрст в день, да ещё дневать каждые пятые сутки...
Батальонный собрал в палатку штаб-офицеров и ротных. Четыре прошедших дня егеря от зари до зари топтали пыльную убитую землю и теперь отлёживались, отсыпались в палатках. Поставленный с вечера лагерь подполковник распорядился снимать только следующим утром.
— Без отдыха люди слягут. — Майор Земцов прошёл австрийскую кампанию 1805 и 1806 годов. Один из немногих в полку он выжил в трёх страшных сражениях, оставив в чужой земле три пальца левой руки. Хорошо помнил и сами битвы, и отчаянный марш от Браунау и до Ольмюца, когда русская армия ускользала от наседавших маршалов французского императора.
— С Кутузовым вы шли месяц без передышки.
Бутков не был ни при Аустерлице, ни при Фридланде, но, как многие старшие командиры, знал подробности недавно закончившейся войны.
— Там расстояние вдвое меньше. Да и не сказать, господин подполковник, чтобы вовсе без отдыха. Устанешь, остановишься, постреляешь, побежишь дальше.
Офицеры посмеялись незамысловатой шутке не очень долго и не слишком-то весело.
— У меня, — сказал вдруг Мадатов, — у меня люди идут хорошо. Я их учил. Учил, как ходить, как за ногами следить. Сам иду рядом.
Майор покосился на щеголеватого штабс-капитана с видимой завистью. Сам он был раза в полтора старше Мадатова, примерно во столько же и крупнее, и на походе ему приходилось тяжко.
— Я нисколько не сомневаюсь... я просто уверен, что вы, господин штабс-капитан, легко выдержите любую дорогу. И ступни не повредите, и подмётки не потеряете. Но, видите ли, один егерский обер-офицер и даже вся его рота не заменит фельдмаршалу целого батальона. На марше мы должны равняться по самым слабым.
— Для слабых повозки есть, — попробовал возразить Мадатов. — Выбился из сил — на телегу. Отдохнул — надевай ранец, иди со всеми.
Земцов, не отрывая глаз от подчинённого, левой, обезображенной рукой погладил подбородок. Валериан, против воли, уставился на косо срезанную осколком ладонь. Майор поймал его взгляд, усмехнулся, накрыл увечную кисть правой:
— А вы знаете, штабс-капитан, это может быть хорошая мысль...
— Какая мысль? — вмешался нетерпеливо Бутков. — Телеги для раненых и больных? У нас они и так предусмотрены. Обоз тянется длиннее самой колонны.
— Понимаете, Иван Феоктистович, — Земцов повернулся уже к командиру, — тогда, в Австрии, командующий приказал набрать повозок и посадил на них половину пехоты. А другая пошла налегке без ранцев. Полдня эти едут, полдня другие. И до пятидесяти вёрст проходили за сутки.
Бутков хлопнул в ладоши и довольно потёр руки:
— Понял, майор. Идея, действительно, хороша. Только где же нам взять столько телег? А впрочем... Сергачёв, карту!
Унтер принёс кроме сумки и барабан, на котором разложили листы. Подполковник пальцем чертил линии, офицеры смотрели через плечо командира.
— Вот! Здесь будем жить ещё день, может быть, два. Отсюда каждая рота выходит к своей деревне. И уводите столько телег, чтобы посадить ровно половину людей. Всех — нижних чинов, офицеров. Мы с майором и двумя резервными взводами ждём вас в лагере. Для нас — верховые лошади и те повозки, что уже есть в обозе. Ротные, слушайте: подошли к местечку, поставили заслоны на дорогах и прямиком к старосте. Он знает: в каких домах что можно взять. Села здесь богатые, так что каждая повозка должна быть пароконной, не меньше.
— Основания? — спросил командир третьей роты.
— Основания, Аникешин, у вас на поясе слева. Не хватит этого — сотня штыков за плечами. Этого должно быть достаточно и для старосты, и для крестьян, даже для их господ. Выдавайте расписки от моего имени — реквизировано для нужд южной армии. Первый батальон седьмого егерского полка, командир — подполковник Иван Бутков. Всё ясно? Идите, готовьтесь. Выступить должны до рассвета, чтобы назад успеть ещё засветло. Заодно и опробуете методу Михайла Ларионыча... Что ещё у тебя, Мадатов?
Валериан подошёл к Буткову. В палатке кроме них остался ещё только Земцов, да Сергачёв сворачивал карты.
— До места нам около тысячи вёрст. Так, господин подполковник?
— Примерно. Сейчас уже несколько меньше.
— И назад столько же. Тем, кого из армии выпустят. Сколько лошадей падёт по дороге, сколько людей погибнет?
— Что же вы предлагаете, господин штабс-капитан? — медленно процедил Бутков, сжимая крепкие зубы.
Мадатов на секунду задумался:
— Пока ничего. Но — мы армия, а это мирные жители. У них нет никакого приказа.
— Нет! — крикнул Бутков, наклоняясь. — Нет мирных жителей во время войны. Одно население, которое должно помогать российскому воинству. Просто обязано. И будет кормить — либо свою армию, либо чужую!
— Какая тогда им разница? — не сдавался Валериан.
— Не знаю. Не знаю, Мадатов! И не пытаюсь знать, а только выполняю приказ! И вам того же желаю, штабс-капитан. Генерал получил свой приказ, я — командир батальона — свой. И приказываю вам — обеспечить движение вверенной роты по указанному маршруту с назначенной скоростью. Выполняйте!.. Не рви мне душу, преображенец. — Он понизил голос и приблизил лицо вплотную: — Сам всё понимаю. Но мне-то и возразить уже некому...
Первая рота ушла из лагеря первой и вернулась раньше других. Вытянувшись двумя верёвками, егеря сопровождали полтора десятка крестьянских телег, запряжённых грязными, ледащими лошадьми. На каждой сидел, горбясь, почти утыкаясь лицом в колени, несчастный деревенский мужик, которого вдруг, в одно несчастливое утро выдернула из привычной домашней жизни злая воля пехотного штабс-капитана.
Мадатов сразу же испробовал предложенный метод передвижения. Два взвода посадил на телеги, два скорым шагом поспешали рядом с обозом.
Весёлые егеря, отмахав без малого тридцать вёрст и едва утомившись, спрыгивали на землю, помогали возницам распрягать лошадей, отводить на луг, ближе к реке, стреноживать.
Хмурый Мадатов отправился докладывать батальонному, как выполнен им приказ. В ушах у него до сих пор стояли истошные крики женщин, брань мужчин, плач ребятишек. Горело лицо, словно он же и получал все оплеухи, что раздавали его солдаты.
— Садись, Мадатов, — сказал Бутков, выслушав рапорт. — Выпьем... Ах да, я и забыл — ты же нашей водки не пьёшь.
— Сегодня выпью.
Унтер ловко накрыл опять же на барабане походный стол, достав графин, пару чарочек, поставил тарелку с хлебом и огурцами:
— Вот так-то, Мадатов. Рвался на войну — получай. Так нынче войны и начинаются. Не чужих лупим, а своих, тех, кого обязаны защищать. Но что же делать, мой милый? Пойдём обычным маршем — не исполним приказ. Пойдём ускоренным — приведём треть батальона. И хорошо, если треть, а то вдруг и четверть... Так что давай, штабс-капитан, первую за то, чтобы большую часть ударов сыпать всё же чужим... А кто свой, кто чужой, про то начальству лучше нас с тобой ведомо... Будем!..
III
Казаки бойко поскакали вперёд, но уже через несколько сот саженей замялись и разделились. Половина стала поворачивать направо, половина налево, и в этот момент хлестнул залп. Жалобно заржали раненые лошади, закричали истошно люди. Десятка два всадников, выбитые пулями, покатились на землю. Оставшиеся в сёдлах кинулись прочь, но, пока они не успели отъехать, невидимый противник успел выстрелить ещё раз, и два.
Мимо Мадатова проковыляла рыжая лошадь, прыгая на трёх ногах; правую заднюю она поджимала к брюху, словно надеялась остановить текущую из бедра кровь. Сидевший на ней казак клонился на сторону и всё загребал руками воздух, будто бы пытался ухватиться за опору, видимую ему одному. Он успел отъехать и упал где-то уже за фронтом.
Подъехал генерал Ланжерон. Дивизионный командир кричал хриплым, сорванным голосом:
— Подполковник! Перед вами овраг. На той стороне турки. Приказываю атаковать, выбить неприятеля из укрепления!
— Батальон!.. — подал команду Бутков.
Трижды грохнули барабаны. Валериан выхватил шпагу и пошёл впереди роты.
— Не спеши, — кинул ему батальонный. — Береги силы. Пока ему нас не достать. А только приблизимся — быстрее вперёд и вниз...
Мадатов уже хорошо различал и ближний обрыв, и нагромождение стволов наверху дальнего склона. Там, в завале, сидели янычары, оттуда они расстреляли нашу конницу, разъезжавшую так беспечно.
— Стой! — скомандовал Бутков, когда до препятствия осталось шагов меньше сотни.
Батальон стал.
— Первая рота, вперёд! Живо!
Уже видны были стволы турецких ружей, блестевшие среди веток. С каждым шагом они всё увеличивались в размерах, пока не сравнялись, наконец, с крепостными мортирами. И вдруг Мадатов почувствовал, что именно сейчас, сию секунду офицер на той стороне подаст страшную команду... Он сам закричал истошно: «Рота, бегом!» — и кинулся вперёд длинными резкими прыжками. Турки замешкались и выстрелили, когда первая линия егерей уже прошла перегиб. Большая часть свинца досталась нечётным взводам. Сзади охали, ругались, плакали, но Валериан, не оборачиваясь, бежал вниз, опираясь на пятки, всаживая каблуки в сухой, сыпучий песок.
Внизу собрал людей и повёл их направо, где, как он успел заметить, ещё подбегая, турецкая сторона оврага понижалась. И точно — русло пересохшего ручейка уходило наверх, выполаживая несколько склон. Но и турки знали своё слабое место. Именно здесь они сбросили десяток стволов верхушками вниз. Стрелки уселись за комлями и, только русские остановились, ударили слитно и точно.
— К склону! — Мадатов подгонял егерей, размахивая шпагой. Сам же, задрав голову, пытался высмотреть янычар, удобно усевшихся наверху.
— Ваше высокородие! Что же вы стали?! Тотчас прихлопнут!
Сержант Афанасьев схватил штабс-капитана за руку и потянул за собой. Только Валериан сделал пару шагов, сразу несколько пуль ушли в оставленные им следы.
— Поручик Стариков!
— Ранен, — отозвался кто-то невидимый. — Ляжку пробило. Сидит чуть подале.
Егеря, рассыпавшись цепью, вжимались в песок, понимая, что «мёртвая зона», та, в которой не достанут их турецкие пули, очень узка. Выставь руку, и умелый стрелок тут же найдёт кисть или предплечье.
Мадатов лихорадочно пытался придумать выход из ловушки, в которую попала рота.
— До первых веток бы добраться, Валериан Григорьевич! — прошептал Афанасьев, словно боясь, что его услышат те, наверху. — А там уж мы разберёмся...
Неясная идея вдруг забрезжила в голове Мадатова, но её спугнул крик подполковника, подбегавшего по оврагу:
— Капитан! Почему стоим?! Чего ждём?! Пока перещёлкают?! Быстро наверх!
Бутков явно не понимал всех сложностей ситуации, в которой оказались егеря первой роты.
— Песок, господин подполковник...
— Штыки! Штыками в песок — и наверх, быстро! Два взвода, Мадатов, попеременно бьют вверх! Остальные — вперёд! Штык в песок, ружьё — как ступенька. Всадил, подтянулся, стал. Упёрся, снова всадил... Живей, молодцы! Командуй же, Мадатов, командуй!..
Мадатов тряхнул головой, сбрасывая странное оцепенение, и начал отдавать понятные уже самому приказы. Афанасьев остался внизу со стрелками, а сам Валериан повёл роту по склону. Выхватил ружьё из рук убитого егеря, всадил с размаху в песок, так что едва ли не полствола скрылось из глаз, подтянулся, упёрся каблуками, утвердился, выдернул...
Через несколько перехватов он ухватился уже за ветку. Протиснулся вдоль ствола и — замер. В полусажени белело оскаленное лицо с усами, почему-то выкрашенными красным. «Турок, — понял Валериан. — Убит. Либо снизу достали пулей, либо закололи солдаты, обогнавшие командира...» Он отвернулся и ещё энергичней принялся карабкаться вверх, не желая оставаться сзади своей же роты...
Наверху уже было чисто. Турки отступали, бежали к деревне, белевшей в полуверсте. Им было не до русской пехоты. Слева на них накатывались лавой казаки. Тот самый влетевший в засаду полк обскакал овраг, смял кавалерийский заслон и теперь торопился отомстить за погибших и раненых.
Мадатов собрал людей, поставил в две линии, прикрывая часть склона, по которой поднимался наверх батальон.
Потный Бутков вытер лоб, пихнул смятый платок за обшлаг и вновь нахлобучил шляпу:
— Понял, штабс-капитан? Не останавливайся в бою! Ты себе передышку дал, но и неприятелю тоже. Думать же надо на два хода вперёд. Ты ещё здесь, а мыслями уже там. Вот тогда-то ты его и собьёшь...
Построившись плотной колонной, егеря двинулись к домам, где ещё стреляли, визжали и улюлюкали.
Немногие янычары успели добраться к укрытию, но те, что засели за стенами, сопротивлялись отчаянно. Казаки, разъехавшись, окружили село и поджидали пехоту.
Бутков поговорил с казачьим полковником и, не торопясь, вернулся к колонне.
— Говорят, там десятка два-три осталось. Кавалерии туда соваться — только людей терять. Это работа наша. Что же, Мадатов, — начал ты сегодня отлично, так и завершить дело тебе же. Иди, штабс-капитан, все турки нынче твои...
Когда первая линия приблизилась к краю деревни, Валериан скомандовал остановиться. Прошёл вперёд и закричал, надсаживаясь:
— Храбрые воины! Ваше положение безнадёжно. Кладите оружие и выходите с поднятыми руками. Обещаю...
Несколько пуль свистнуло, простонало в вечернем сгустившемся воздухе. Мадатов поднял шляпу, посмотрел на аккуратное отверстие в тулье. Вернулся обратно.
— Зачем же так рисковать, ваше высокородие? — Афанасьев стоял с барабанщиками, на месте ротного командира. — Нешто они послушают? Французы были бы, альбо немцы — завсегда бы договорились. А турок — самый вредный народ. До последнего солдата будет держаться. Разрешите, я охотников кликну — так через полчаса всё и закончим.
Валериан усмехнулся. Все сегодня норовили командовать за него.
— Хорошо, Афанасьев. Кричи своих добровольцев. Только я тоже с вами пойду.
Коренастый сержант оглянулся на молодого штабс-капитана.
— Правильно, Валериан Григорьич, — сказал он, понизив голос, чтобы разговор оставался с глазу на глаз. — Сходимте. Присмотритесь. Только держитесь чуть позади. Нам-то это дело привычное...
Бутков отыскал Мадатова рядом с последним домом. Валериан стоял, держа наперевес ружьё, и разглядывал убитого янычара. Турок полусидел, упираясь спиной в забор и свесив голову набок. Мундир его был испачкан кровью. Кровь же капала со штыка оружия штабс-капитана.
Подполковник подошёл, не спеша, и стал рядом:
— Первого заколол, Мадатов?
Валериан молча кивнул.
— Да, пулей издалека дело одно. Штыком или шпагой — совсем другое... Но ты, брат, не печалься. Подумай лучше, что если бы ты чуть запоздал, так бы здесь и валялся. И уже он на тебя сверху смотрел. А может, и не смотрел. Карманы почистил бы и побежал за своими. Это война, Мадатов, а не парады на площади... Пойдём, штабс-капитан, дело ещё не кончилось...
Когда батальон уже выходил за деревню, к колонне подскакал Ланжерон.
— Благодарю, подполковник! — крикнул граф. — Кто особенно отличился?
— Штабс-капитан Мадатов, — не раздумывая, отозвался Бутков. — Его рота первой перешла овраг, сбила янычар. А потом ещё дочищала деревню. Капитан лично участвовал в рукопашной.
— Штабс-капитан Мадатов? — Генерал оглядел отдавшего честь офицера. — Постараюсь запомнить эту фамилию.
Валериан усмехнулся, но так, чтобы генерал уже не увидел. «А забудете, — подумал он с весёлой решительностью, — так я вам напомню...»
IV
Отмечали первый орден Мадатова. Офицеры батальона собрались в домике, где квартировал командир первой роты. Две трети полка командующий отдал соседнему корпусу, и два других батальона размещались сейчас в Бухаресте.
— Говорят, господа, валашки очень красивы! — лениво тянул Носов, длинноногий командир третьей роты.
— Не расстраивайся, капитан, — кинул ему Бутков. — Милорадович ни одной не отдаст.
Собравшиеся засмеялись. Командир первого корпуса кроме отчаянной храбрости известен был и своим безудержным волокитством. И нынче вся Дунайская армия обсуждала его роман с дочкой первого министра валашского господаря.
— А чем плохи вам молдаванки? — спросил Земцов. — А именинник наш и на болгарок поставит.
Валериан улыбнулся. Одна из девушек в доме, в самом деле, показалась ему красивой. Но он жил здесь ещё только три дня и не успел не то что заговорить, но даже и рассмотреть её толком. Неделю назад армия отошла на левый берег Дуная и начала обустраиваться, надеясь отсидеться на тёплых квартирах до поздней весны, когда подсохнут дороги. Мадатову квартирьеры показали унылое строение на окраине городка, денщик Фёдор привёз и разместил небольшой багаж штабс-капитана, а тот прибегал сюда лишь ночевать. Большую часть суток Мадатов занимался делами роты — примерно четверть людей была нездорова.
— Что ж мы о женщинах? — сказал Бутков. — Зима долгая, ещё успеется и надоест. Давай, Мадатов, покажи-ка ещё раз орден.
Валериан поднял руку, чтобы видели все собравшиеся в комнате, и покачал на ленточке маленький красный крестик.
— Прочти ещё раз, — попросил Земцов. — Приятно послушать.
Егеря встали.
— Господин капитан князь Мадатов, — начал Валериан строки высочайшего указа уже, после десятого раза, почти что по памяти. — В воздаяние отличной храбрости, оказанной вами в сражении против турок, где вы по усердии своему были всегда впереди и до окончания последних дел поступали мужественно, жалую вас кавалером ордена Святой Анны 3-й степени. Пребываю вам благосклонным — Александр.
— Господа офицеры! — подал команду майор. — Государю императору!..
— Ура! — грохнули дружно офицеры, осушили привычно чарки, но бить медную посуду об пол не стали. Лишь вытряхнули остатние капли.
— В воздаяние отличной храбрости, — повторил батальонный. — Это оченно верно! Думаю, что Анна нынешняя только ещё начало. Будешь так действовать, как в овраге, — груди не хватит.
Мадатов насупился. Ему до сих пор казалось, что подполковник над ним подтрунивает. Там, у склона, он растерялся, не знал, на что решиться, что приказать. И если бы не Бутков, половина роты могла бы так и остаться внизу.
— На то я и твой командир, — усмехнулся Бутков, словно прочитав мысли ротного. — А вы все, молодые, думаете, что батальонный только горло на разводах дерёт. Нет — моё дело ещё и вовремя плечо вам подставить. А где-то и в ... пнуть. Другое скажу — кого-то там, как ни поддерживай, как ни пинай, а всё без толку. Тебе же только верный путь укажи, сам помчишься. За что и ценю. И некоторым — примером поставлю... Но это так, вскользь. А теперь о насущном. Ну давай, давай, мочи свою девушку. Самое время ещё раз употребить!..
Валериан опустил крестик, поболтал в миске, наполненной до края мутной, желтоватой жидкостью. Местная водка стоила дорого, но была куда крепче российской и много забористей.
Фёдор подскочил к столу, поднял посудину и аккуратно разлил ракию в поставленные мигом новые чарки.
— За нового кавалера! — поднялся майор Земцов. — Первый орден, первое дело — будешь ещё вспоминать. Когда генералом станешь...
— До генерала ещё дожить надо, — отозвался Мадатов.
— Цыц! — Майор пристукнул кулаком по столешнице. — Учишь вас, молодых, учишь, а всё без толку. Об этом не говорят!.. Так и служи, Мадатов, так и воюй, капитан!
Он шагнул к Валериану, состукнуться стопками, и другие офицеры заторопились следом, чокнуться, опрокинуть и закусить.
Не успели сесть по местам, как в дверь постучали. Фёдор выскочил из комнаты и тут же вернулся:
— Ваше высокоблагородие... Из дивизии офицер...
— Пусть войдёт!.. Налейте поручику...
Знакомый Мадатову в лицо, но неизвестный по имени дежурный офицер шагнул вперёд, придерживая шпагу, чтобы не тёрлась ножнами по косяку.
— Поздравляю вас, штабс-капитан, — он принял стопку и протянул её вперёд, к ордену. — Славно вы управились в той деревне. Дивизия вся наслышана... Господин подполковник, его превосходительство приказал построить батальон. Готовность — час.
— Куда? — Бутков, поднимаясь, развёл руками. — Ещё два часа, и стемнеет. Что за спешка? Турка через Дунай перепрыгнул?
— Так точно! — широко улыбнулся поручик. — К его высокопревосходительству, генерал-фельдмаршалу Прозоровскому прибыл посол от великого визиря. Командующий хочет удивить эфенди строевой выправкой русской армии...
— Ох же и удивим! — заулыбался Земцов. — Подмётки только рядовые подвяжут, так сразу и удивим!
— Разговоры, майор! — нахмурился подполковник. — Спасибо, поручик. Можете идти, через час батальон будет построен... Вот и посидели! — крякнул он, когда за порученцем закрылась дверь. — Теперь по холодку всё и выветрится, словно бы и не пили... Что ж, отмаршируем, так сызнова и начнём...
Через час батальон егерей, построенный колонной повзводно, стоял в узкой улочке, ожидая команды. Солдаты, одетые в шинели, взяв ружья к ноге, негромко переговаривались. Бутков нервно вышагивал, потирая время от времени уши.
Подскакал верховой офицер, кинул подполковнику пару фраз.
— Батальон! — запел довольный майор Земцов. — Смирно!.. На плечо!.. Арш!..
Одновременно грохнуло несколько сотен подошв, колонна тронулась. Мадатов шёл впереди роты, сразу за знамёнщиками, пытаясь издалека углядеть дом, где остановились послы турецкого главнокомандующего.
— Стой! — крикнул Земцов.
Батальон стал. Из примыкающей улочки выехали гусары. Валериан узнал Ольвиопольский полк по тёмно-зелёным ментикам. Конные тянулись узкой колонной, почти цепочкой, и вдруг тоже остановились.
Злой Бутков погнал вперёд Сергачёва, посмотреть — что же случилось, не свалился ли забор посреди улицы?!. Унтер обернулся почти мгновенно:
— Так что, ваше высокоблагородие, казаки строятся. А за ними ещё антиллерия наблюдается.
Подполковник развёл руками:
— Ну прямо тебе плац-парад петербургский! Царицын луг! А, Мадатов? Не забыл ещё?
— Скорее уж Красное, — ответил Валериан без улыбки. Гвардейское прошлое он постарался бы забыть вовсе, если бы смог.
— Пошли, — крикнул Бутков, показывая на гусар, закачавшихся снова в сёдлах.
— Батальон! — опять затянул маршевую песню Земцов...
Дом, где остановился посол визиря, можно было узнать сразу по суетившимся вокруг чиновникам, офицерам. В одном из окон, выходивших на площадь, отдернута была занавеска, и в тёмном нешироком проёме висела бледная лепёшка лица.
Мадатов ещё более выпрямился и подтянулся.
— Рота! — гаркнул он, чуть обернувшись.
— Ать... ать... — громко отсчитывал ритм Афанасьев, державшийся за плечом справа.
Под стук барабанов, свист дудок и флейт егеря бодро продефилировали по открытому месту. Свернули в ближайшую улочку и там вдруг получили команду стать. Буткова вызвали к командиру дивизии, ротные собрались вокруг Земцова.
— Что людей морозить-то, господа? — негодовал Носов. — Да и водка наша поди выдыхается...
Скорым шагом подошёл, почти подбежал батальонный. Офицеры уставились на командира с надеждой услышать об окончании процедуры.
— Снять шинели, свернуть, снова построиться! — прокричал подполковник.
— Снег кружится. Замёрзнут же солдатушки...
— Что, майор, думаете, командир ваш ослеп и оглох. Исполнять!
К счастью, на этот раз никто егерей не придерживал. Ровным и быстрым шагом они прошли тем же маршрутом, миновали известный дом и снова остановились, только отвернув с главной улицы.
— Шинели надеть! — скомандовал батальонный. — Ружьё от дождя! Принять!
Егеря перехватили ружья курками вниз, прикладом под мышку. И так двинулись всё в том же направлении, только в ином порядке. Теперь перед ними грохотали колёса пушек роты конной артиллерии.
— Ну что, Земцов?! — крикнул Бутков на ходу, сильно отмахивая руками, разогревая застывавшую на холоде кровь. — Теперь догадался?
— Раз я догадался, так и турок тоже сообразит!
— Нет, майор, испугается! Он же себя умным считает. Как же ему в голову взять, что мимо его окна третий раз подряд один и тот же батальон марширует? На такую глупость, мол, детей ловят, а не послов неприятельских! Так на своём уме Галиб-бей и поскользнётся...
Егеря прошли мимо посольского дома ещё один раз, а потом батальон отправили по квартирам. Бутков приказал выдать людям лишнюю чарку водки, а офицеры отправились к Мадатову продолжать чествовать награждённого.
Через неделю в армии узнали, что великий визирь, устрашённый численностью русской армии, согласился на условия фельдмаршала Прозоровского оставить Дунай границей между армиями и не тревожить друг друга до самой весны...