I
Колонна остановилась в четвёртый раз. Валериан замешкался и налетел на Земцова, чуть не сбив того с ног. Майор взмахнул рукой, продавил каблуком ледок на подмороженной к полночи луже и остался стоять. Только процедил сквозь зубы несколько совершенно неуставных слов. Валериан извинился.
— Да я вовсе не вам, штабс-капитан. Только те меня не услышат.
— Разговоры! — обернулся на них Бутков. — Ещё и солдаты начнут болтать, все здесь останемся. Даже до первого рва не добравшись...
Он махнул рукой Земцову — остаёшься за старшего, и быстро пошёл, почти побежал обочь колонны. Сергачёв следовал за ним неотступно.
Мадатов десяток раз быстро сжал и распустил кулаки. За два часа марша он успел и замёрзнуть, и пропотеть, и ещё раз замёрзнуть. Апрельские ночи на Балканах были весьма холодными, и колючий ветер налетал порывами с северо-востока, от берегов Дуная. Валериан ещё раз порадовался, что ветер выдался встречный, от турок, от крепости. Ему казалось, что он слышит там впереди лязг металла, гул словно бы голосов, но, скорее всего, это были свои же, другая колонна, также шедшая на приступ Браилова.
Город стоял на левом берегу реки, и фельдмаршал решил брать его первым. Не надо было переправлять войска, наводить мосты, искать суда у ненадёжных местных перевозчиков. От Фокшан, где стояли главные силы, пошли полки, да дивизия Ланжерона тронулась от Фальчи. Подходили медленно, зная, что помощи Назырь-паше ждать уже неоткуда. Комендант гарнизона высылал ежедневно разъезды следить за русскими, считать сабли, штыки и пушки. Казаки и гусары легко сбивали малочисленные отряды турок, но те живо уходили на своих конях, быстрых и привычных к местному климату.
Подошли, обложили крепость и стали четырьмя лагерями, прикрывая дороги, по которым ещё могли подойти янычары от Журжи. Там месяц назад Милорадович положил две сотни солдат на приступе. Докладывал, что турок перебил в десять раз больше, но добавлял удивлённо, крепость всё равно осталась за ними. Теперь первому корпусу надо было и следить за Журжой, и прикрывать Бухарест, куда могли скрытно подойти войска из Виддина.
Так что и полки под Браиловым тоже не могли быть совершенно спокойны за тылы свои и за фланги. Должно было одновременно и поспешать вперёд с бодростью, и слушать чутко — не стучат ли чужие подковы от Слободзеи.
Главных генералов при осадном корпусе оказалось сразу же два. Самым старшим и старым явился генерал-фельдмаршал Александр Александрович Прозоровский. Когда-то он лихо бился с турками на Днестре, разгонял татарское войско в Крыму. Но было это чуть менее полувека назад. Нынче он перевалил за середину восьмого десятка, высох в теле, и говорили в офицерских палатках, что также полегчал и в уме.
Недовольны им были, прежде всего, что очистил армейские лагеря от женщин. Причём письменно указал, что при каждом полку может состоять не более шести прачек. Далее — взялся учить войска строиться, маршировать, перестраиваться из линейного положения в колонну, а на марше, не меняя темпа, сворачиваться в каре, отражая налетающую бешено конницу. Дело полезное, но весьма и весьма утомительное...
— Ладно, панталоны егеря сами вычистят, — говорил Бутков как-то вечером, ожидая, пока Сергачёв из командирского походного ящичка-погребца выудит стопки, тарелки, штоф; Земцов и Мадатов, раскинувшись на постелях, слушали облокотившегося на столешницу подполковника. — Зато в настоящем бою авось в собственной крови не искупаемся. Армии, господа офицеры, без муштры никак невозможно. Что нам и завещал фельдмаршал, тот, великий, и, может быть, даже единственный. Здесь мы можем ещё кое-что и сообразить, а в настоящем бою до того, скажем так, зябко, что из всего выученного дай бог нам хотя бы одну четверть припомнить. Разливай, Сергачёв, не мешкай. Видишь — командиры устали. Да и себя не забудь, унтер. Тоже ведь не железный. Водку, господа, не к столу будь помянуто, ведь по шести рублей маркитанты торгуют, сволочи. Куда?! Ей красная цена была — два с полтиной ведро. Вот кого фельдмаршалу надо бы и прижать!
— Говорят, полковник Круликовский... — начал осторожненько Сергачёв, отмеряя на глаз третью стопку.
— Что Круликовский?! — вскинулся мигом Земцов. — Вор он — твой Круликовский. Сегодня на кухне спрашивал — почему рацион уменьшают. А столько, говорят, крупы отпустили, что не знаем, как зиму переживём. У них, интендантов, рассказывают — две мерки. Одна большая — для закупок у местных. Другая — мелкая, для отпуска в корпуса и дивизии.
Полковник Круликовский был начальником армейского провиантского магазина и, конечно, слыл врагом всех оголодавших за зиму офицеров.
— Застрелился, — бросил коротко Сергачёв, наклоняя горлышко и над своим стаканчиком.
— Врёшь, — подскочил батальонный. — Откуда знаешь?!
— Сказали, — уклончиво ответил вестовой командиру.
Мадатов с улыбкой слушал короткую перепалку подполковника и старшего унтер-офицера. Отношения такие в артикуле воинской службы прописаны не были, но жить без них в батальоне было бы невозможно. Сергачёв следил за батальонным, как дядька за шустрым, но неопытным барчуком. Он первым узнавал последние новости, мог добыть почти всё — от водки и до тёплого одеяла, и в деле держался рядом с Бутковым, готовый и кинуться с приказом к зазевавшейся роте, и броситься вперёд, перенимая сабельный удар ловкого и храброго неприятеля.
— Что ж, если Сергачёву сказали, значит, оно так и есть, — рассудительно заметил Земцов. — Солдатам всегда и виднее дальше, и слышно лучше.
— Стало быть, и в самом деле прижал их фельдмаршал, — оживился Бутков. — Эт-та хорошо, эт-та здорово! Вот весной бы ему так же и на турок поднапереть. Ну да посмотрим... Ему бы сейчас помощника помоложе да поусерднее.
— Едет, — кратко отвечал всё тот же Сергачёв, выпрямляясь.
— Кто едет, унтер? Черепаха, улита?
— Никак нет! Генерал от инфантерии, его высокопревосходительство Михаил Илларионович Кутузов!
— Ну, ты, брат, сказал! Что едет — верю. Тебе не верить, знаю, уже невозможно. Но — нашёл же ты, Сергачёв, молодого!..
Кутузов, в самом деле, мог считаться тогда молодым лишь в сравнении с Прозоровским. Одному было семьдесят шесть, другому — шестьдесят три или чуточку меньше. Генерал сделался знаменит в екатерининское царствование — сражался под началом Потёмкина, Румянцева, брал Измаил рядом с Суворовым, дважды был ранен почти смертельно. И в 1774-м под Кинбурном, и в 1788-м при Очакове никто не верил, что Михайла Илларионович доживёт до следующего утра. Но он выкарабкался, ибо был так же стоек, как и решителен, а хитрость его равнялась уму, а может быть, даже превосходила. Он изрядно отличился не только в военной службе, но и выполняя дипломатические поручения. Был послом в Стамбуле, Берлине, а главное — сумел удержаться на гребне и при императоре Павле. При Александре сначала попросился в отставку, но потом, как только началась наполеоновская кампания, не выдержал и снова стал в строй. Умело вывел армию из-под удара Наполеона, провёл её через всю Пруссию, но, встретив государей в Ольмюце, был вынужден принять сражение при Аустерлице.
— Хороший генерал лучше двух императоров, — обмолвился некий острослов в Петербурге.
До Франца никому дела не было, но император Александр знал, что Кутузов был прав, когда не хотел встретить французов грудью. Знал, помнил, однако не решался признать и оттого ненавидел старика и боялся.
Прозоровский сам попросил прислать ему Кутузова в помощь, и тот приехал на Балканы начальником главного корпуса. Вот эти два генерала и спланировали весенний штурм Браилова, одной из мощнейших турецких крепостей на Дунае...
II
Из темноты вынырнул Сергачёв:
— Так что, ваши благородия — командир батальона просят. Вас, — показал он на Земцова, — вести людей обочь колонны. Вас, — повернулся он к Мадатову, — с одним взводом быстрее. Почти что бегом, господин штабс-капитан...
Валериан бежал, перепрыгивая смёрзшиеся комья земли, разбрызгивал лужи, схваченные полуночным холодком. За его спиной топали Афанасьев и десятка два егерей. Справа в мрачном молчании стояли тёмные шеренги вооружённых людей — батальоны егерские, мушкетёрские, гренадерские. Боевые части перемежались рабочими командами, нёсшими на плечах лестницы, в руках — связанные пуки хвороста — фашины. Ни звука, ни огонька. Не звякало железо, не частила скороговорка ротного острослова, не летели искорки от трубочек-носогреек. Не фыркали лошади — артиллерию свезли загодя к батареям, а конница строилась в третьей линии, на штурме кавалерия бесполезна.
В голове колонны Мадатова встретил недовольный Бутков:
— Наконец-то. Я уж думал — Сергачёв бабу в поле нашёл или о чарку споткнулся...
Они подошли к маленькой группке людей, далеко оторвавшихся от первой шеренги.
— Господин генерал, — начал вполголоса подполковник. — Вот — штабс-капитан Мадатов. Командир егерской роты, прекрасно ориентируется на местности, и главное — в темноте видит.
— Мадатов? Где-то я уже слышал эту фамилию. — Ланжерон был сух и, показалось Валериану, весьма и весьма раздосадован.
На самом деле генерал едва удерживался, чтобы не распушить любого офицера, оказавшегося под рукой. Он воевал уже более двадцать лет, служил в армиях французской, прусской, австрийской, русской;сражался с англичанами в Новом Свете, со шведами на Балтийском море, водил батальон егерей на стены Измаила и полки при Аустерлице. Получил орден Святого Георгия за штурм Выборга и золотую шпагу за Измаил. Императрица Екатерина отправила его посмотреть, как воюют австрийцы против его родного отечества. Ланжерон прошёл более десятка сражений, пережил разгром антиреволюционной коалиции и решил, что теперь ему место только в России. Под началом фельдмаршала Румянцева стал генерал-лейтенантом и графом Российской империи.
Сейчас граф был страшно недоволен и поставленной перед ним задачей, и действиями своих подчинённых. По диспозиции, зачитанной днём генералом Кутузовым, войска двигались к первому валу Браилова тремя колоннами. От левого фланга надвигался генерал Эссен, центральной командовал генерал Хитрово, правую доверили ему, Ланжерону. И главную атаку должны были повести именно его батальоны. Другим предписывалось только обозначать наступления, с тем чтобы отвлечь на себя часть защитников вала.
Составленный им документ Кутузов читал медленно, но действий от генералов требовал быстрых. Быстро добежать до рва, быстро спуститься, быстро приставить лестницы, быстро подняться. А наверху, переколов турок, за несколько минут земляных работ укрепиться против возможной диверсии со стороны гарнизона. Тех же, кто отвлечётся на грабёж и мародёрство, ожидали страшные кары: рядовых по зелёной улице до двенадцати раз кряду, офицеров на Нерчинские заводы. Атака должна быть внезапной, ошеломляющей и скоротечной.
К 10 часам вечера все три колонны обязаны были сосредоточиться на рубеже, в 11 намечалось подать сигнал к штурму. На вопрос Ланжерона — как они будут соразмерять свои действия в полной тьме, Кутузов не ответил, только повернулся к Прозоровскому. Маленький, иссохший фельдмаршал, полуутонув в кресле, направил ухо морщинистой лапкой, вылавливая слова генерала. Ланжерон повторил вопрос.
— Проводники, — живо проговорил Прозоровский. — Местные жители, молдаване. Разбойники, ох какие разбойники! Но турок не любят. И знают куда идти. А остальное, господа генералы, за вами...
Ланжерон переглянулся с Эссеном, покачал головой, но больше задавать вопросов не стал.
Теперь он оказался в ситуации, которую предугадывал изначально, и раздражался, что сразу не предпринял ничего, чтобы поправить начальство.
— Объясняю задачу, штабс-капитан. Местный проводник завёл нас, куда обычно заглядывают одни лекаря. Увидев, что заблудился, решил побежать. То ли дурак, то ли... Но теперь уже спросить не у кого.
Он кивнул через плечо, и Мадатов различил шагах в двадцати очертания лежащего тела с раскинутыми ногами.
— Хорошо ещё — не нашумели. Но нужно выбираться, и побыстрее. По диспозиции, — Ланжерон глубоко вздохнул, — колонна должна быть на рубеже минут через сорок. А мы только и знаем, в какой стороне крепость. Как же подойти к ней, уже никому не ведомо. Разведайте, штабс-капитан, вернитесь и выведите колонну...
Мадатов повернулся кругом, и Бутков повёл его к оставшемуся на обочине взводу.
— К стенам не суйся. Там, помнишь, показывал — ретраншемент земляной они накидали. Так нам нужен его фланг, правый, если смотреть от нас. Егерей поставишь, как вешки, чтобы самому к нам вернуться и колонну опять повести. Давай, Мадатов, быстрее. Очень мы все на тебя надеемся, капитан...
До самой крепости было версты две-три по прямой, и Валериан смутно различал вдали огоньки факелов, горящих на стенах Браилова. Два дня назад Бутков сводил своих офицеров на тайную прогулку — разглядеть крепость, которую предстояло им брать в ближайшее время.
Когда-то здесь был греческий монастырь, но теперь от него остались память и каменные высокие стены. По углам турки поставили пять башен, ощетинившихся дулами пушек. Выкопали ров. Перед рвом насыпали земляной вал, также с пятью бастионами, по числу сторон замка. Его тоже опоясали рвом, а впереди него набросали ещё один вал — ретраншемент. Он уже охватывал городские предместья. Даже издали крепость смотрелась грозной, неустрашимой твердыней.
Прозоровский приказал поставить три брешь-батареи, и уже несколько дней русские ядра с монотонным упорством стучали в турецкие стены. Валериану показалось, что в одном месте потянулась от башни трещина. Он щурился, вглядывался, но не мог сказать наверняка. Сказал Буткову.
— Твои глаза бы да фельдмаршалу вместо его трубы. Я тоже думаю, что ещё недельку поковыряться, и они сами оттуда выползут. Но — не нам с тобой думать за генералов. Милорадович от Журжи отскочил, так они надеются о Браилове реляцию отписать... Вы, господа офицеры, примечайте лучше, как нам бежать придётся. Я так понимаю, что в главном рву эскарп у них камнем выложен, значит, на штыках не поднимешься. Придётся плечи друг другу ставить да потом на руках вытягивать. Так людям и объясните...
Сейчас Валериан думал уже не о рвах, куртинах и бастионах, но о земляном невысоком вале. Туда, к передовому укреплению должна была выйти дивизия Ланжерона, туда он, Мадатов, обязан был вывести своих сослуживцев.
На развилке он оставил первого егеря, шёпотом приказал руками не хлопать, ногами не стучать, а если станет совсем уже невмоготу, приседать, но не до пота...
Афанасьев аккуратно взял Валериана за рукав и заговорил, прижимаясь губами к уху:
— Я, ваше благородие, возьму Рожкова с Тихониным да пойду чуток впереди. Пошарим справа налево. А то ведь, коли турки кого послали — нашумим, неудобно получится. Вы же о нас не волнуйтесь. Мы завсегда знать будем, где вы идёте...
Ещё одного солдата Мадатов оставил в ложбинке, где он всё же решился свернуть с дороги. По убитой земле шагать было легче, но просёлок этот всё петлял и петлял, обходя кустарники и овражки. В конце концов, он мог убежать и к самому Дунайскому берегу, а там неожиданно вдруг повернуть на северо-запад.
Неширокий ручей они перемахнули, не выбирая броду. Панталоны вымокли почти до самых колен и холодили лодыжки. Валериан прибавил шагу, оставшиеся солдаты пыхтели, но старались не отставать.
Тень мелькнула правее. Мадатов схватился за шпагу, кто-то из егерей сунулся вперёд, выставив штык. Однако мочь вдруг зашипела знакомым голосом фельдфебеля Афанасьева:
— Как руки держишь, Онупренко?! Вернёмся — будешь у меня два часа солому колоть!.. Вот, ваше благородие, вам пистолет турецкий. Кажись, насечка серебряная. Осторожнее, заряжённый...
— Где нашёл? — шепнул Валериан, ощупывая рукоять чужого оружия.
— Известно — на человеке. Как мы и думали, турки тоже здесь колобродят. Четверо было. Ну, мы первыми их заметили... Тихо и аккуратненько. Тихонина только в бедро пырнули. Ну, я оставил его там дожидаться. Давайте, Валериан Григорьич, сейчас за мной — там, где они бежали, широкий проход рядом с лесочком. Овраг слева, опушка справа — и места для колонны достаточно...
Валериан улыбнулся. Пока сверху его прикрывали Бутков с Земцовым, а снизу поддерживал Афанасьев, он мог, пожалуй, не беспокоиться. Фельдфебель сам подсказывал, какой приказ ему должен был отдать ротный. Сколько же лет пройдёт, пока и он, Мадатов, научится понимать, что же ему делать сию минуту?!.
— Осторожно, ваше благородие, рытвина здесь. А вон и Андрюшка ружьишком машет...
Мадатов успокоил себя тем, что Афанасьев знал лучше, куда глядеть, оттого и заметил сигнальщика первым. Теперь и он уже заметил впереди своего егеря, подававшего условленные сигналы. Тихонин подождал, пока офицер подбежит, и опустился на некую бесформенную массу. Сначала Валериан решил, что это поваленные деревья, но тут же понял, что солдат примостился на телах им же зарезанных турок.
— Пусть сидит, — прошептал фельдфебель. — Теперь они не кусаются.
— А третий где?
— Рожков вперёд ящерицей пополз. Я послал. Пусть проверит — чисто ли там. Турок тоже умён, а до него здесь очень недалеко.
Валериан уже достаточно отчётливо различал очертания насыпного вала, которым браиловский гарнизон прикрыл город, очертив первую линию обороны. До него было не более нескольких сот саженей, хотя в темноте легко было ошибиться раза в полтора-два. Ближе подходить казалось вроде бы неразумным. Сюда дивизия могла подойти относительно скрытно, под прикрытием леса, здесь перестроиться и отсюда же кинуться по сигналу.
Однако нужно было проверить — не наткнётся ли штурмовая колонна на топкий ручей, на глубокий овраг...
— Афанасьев, давай же и мы подберёмся поближе, посмотрим...
Мадатов вынул шпагу из пояса, положил рядом с Тихониным и сунулся следом за припавшим почти к самой земле фельдфебелем. Тот постоял несколько секунд, вслушиваясь, всматриваясь, принюхиваясь, а потом быстро пробежал шагов двадцать согнувшись и снова упал на колено. В свою очередь Валериан, также касаясь пальцами земли, проскочил Афанасьева, ушёл вперёд примерно на ту же дистанцию и также застыл. Остановился он неудачно, споткнулся о мёрзлый ком, но даже не замечал боли, следя только за Афанасьевым. Тихонин и двое егерей, пришедших с Мадатовым, остались сзади...
Так, короткими перебежками, они подбирались всё ближе к городу. Лес остался уже в стороне, препятствий на пути тоже пока не встречалось, если не считать редкого кустарника, выбрасывавшего вверх и в стороны пуки голых веток.
На одной из пробежек фельдфебель поймал Мадатова за рукав и заставил прижаться рядом:
— Рожкова не вижу. Где-то он здесь должен быть, раззява...
Валериан смутился. Он увлёкся самим движением и совершенно забыл о своём же солдате, выдвинутом вперёд.
— То ли до самого вала добрался, то ли... А-а-а!
Две тени взметнулись из-за куста и упали на егерей.
Валериан опрокинулся на спину и только успел отвести руку с кинжалом. Турок прижал его к земле, давил коленями на живот и всей тяжестью тела пытался сломить сопротивление, добраться остриём до горла. Мадатов напрягся, выгнулся и — выбросил вверх правую руку с зажатым в ней пистолетом. Противник коротко взвизгнул, ослаб, и Валериану удалось перевернуть его, подмять под себя. Теперь уже он давил сверху, вдавливая ствол в лицо извивавшегося врага.
— Ар-ах! — задохнулся турок.
Кисть его разжалась, Мадатов перехватил кинжал и ударил в бок, выдернул, ещё ударил и повернул. Почувствовал, как длинная судорога прошла по чужому телу, и турок застыл.
Валериан выдернул оружие и обернулся. Рядом тоже виднелись два неподвижных тела — Афанасьев и сверху чужой. Мадатов перекатился, ударил плечом, сбил неприятеля в сторону, но удержал лезвие — понял, что тот уже мёртв. Егерь не поднимался.
— Что ты, что ты, Захар?
— Кончаюсь я... — прошелестел фельдфебель, медленно подвигая руки вверх, словно ощупывая мундир.
— Да как же ты...
— Поздно... Поздно увидел... Проглядел я, Валериан Григ... Рожкова посмотрите... здесь где-то... Наших-то... Ведите...
Рожкова Мадатов нашёл чуть дальше, где его захватила вражеская засада. Удивительно, но егерь ещё был жив. Его только связали, обмотали узкими кожаными ремнями да засунули в рот сырую, вонючую тряпку. Уже хотели вести в город для расспросов да мучительной смерти, но задержались, услышав, что снова приближаются русские. Рожкову с Мадатовым повезло, обоим туркам и Афанасьеву — нет...
Пока солдат разгонял кровь по закоченевшему телу, Валериан прополз ещё дальше. Остановился, только увидев впереди и вверху часового, вышагивающего по валу. Дальше продвигаться было глупо и бесполезно. Он повернул обратно, добрался до Рожкова, потянул того за собой.
— Одного тебе оставляю, — сказал он Тихонину, рассказав, как погиб Афанасьев.
— Рожкова?
— Нет. Тот задубел, пускай со мной пробежится. Смотрите в оба. Думаю, что до рассвета они разведчиков своих и не хватятся. Но...
— Ясно, ваше благородие. Но и вы там...
— Потому двоих и беру...
Цепочку егерей Мадатов проходил осторожно, даже сторожко, опасаясь возможной засады. Зато, выбравшись на развилку, побежал резво, стараясь одновременно и донести побыстрее добрые вести, и всё-таки немного согреться.
Бутков встретил его впереди колонны:
— Ну?!
Штабс-капитан коротко доложил.
— К генералу, живо. Ах, как Афанасьева жалко! Они же с Земцовым ещё и в Аустерлиц выжили, и под Эйлау стояли. Ну да всех нас где-нибудь найдёт — не свинец, так железо...
III
От сигнальщика к сигнальщику колонна быстро вышла на предназначенный ей рубеж будущего штурма. Батальоны развернулись во фронт, рабочие команды выдвинулись вперёд, лестницы уложили пока на землю. Пионеры приготовили охапки фашин, засыпать ров, где будет возможно. Стали и ждали сигнала:
— Генерал доволен, — шепнул Мадатову подполковник Бутков. — Думаю, новый орден скоро отпразднуем...
Валериан ответил наскоро и бездумно. Что случится после этого боя, он загадывать не решался. Пока стоял впереди роты, таращил глаза, пытаясь разглядеть сквозь суровую черноту апрельской балканской ночи очертания вала того самого ретраншемента, на который ему надо будет карабкаться через несколько десятков минут. Первым в батальоне шёл Земцов с тремя десятками охотников, удалых добровольцев, уже, как и майор, штурмовавших не одну крепость.
— Ракета! — приглушённо крикнули слева.
И уже сам Валериан увидел яркую цветную звезду, быстро очертившую половину неба и уже валившуюся обратно на стылую землю.
Быстро и тихо, без барабанов, без флейт, побежали вперёд батальоны дивизии Ланжерона. Валериан держался среди своих егерей, нагнув голову, высматривая под ногами, что только мог различить в такой темени. Пару раз перепрыгивал через камни, один раз споткнулся и стал падать, но поддержал кто-то держащийся рядом. Упираясь пятками в землю, ловко скатился в ров, где уже копошилась команда майора Земцова. Майор свирепо размахивал изуродованной рукой.
— Что?! — прошептал Мадатов.
— Лестницы!.. Их и апостолов, Деву Марию и святителей всегосподних... — рычал Земцов.
И тут-то сделалось совершенно светло. Десятки бочек со смолой вспыхнули разом на валу, на стенах Браилова. И — страшным залпом ударили пушки турецкой крепости.
Сверху, охая и ругаясь, скатывались егеря мадатовской роты. Бутков спрыгнул, так ударившись ступнями о землю, словно летел с самого гребня.
— Живее! — даже не заорал, а пронзительно завизжал. — К лестницам и наверх!..
— Коротки! — крикнул ему Земцов. — Коротки, Иван, коротки! Не достанем до верху, так и простоим на ступеньках!..
— ...! — страшно проклял своё начальство лихой батальонный. — Кто смотрел?! Кто приказывал?! Кто делал?!
— Бутков! — позвал командира Мадатов: здесь было уже не до чинов. — Земля на дне рыхлая! Покопались здесь турки, сделали ров глубже. Оттого и не хватает длины.
Бутков упал на колени, захватил в обе ладони горсть земли, и в самом деле перекопанной, может быть, даже минувшей ночью. И, поскольку уже некого было больше ругать, кроме хитрого неприятеля, подполковник сделался совершенно спокоен.
— Лестницы! — скомандовал он, поднимаясь. — Лестницы вниз! Связываем по две! Ремнями!
Снова приставили лестницы к эскарпу, и охотники Земцова поползли быстро наверх. Следом кинулись остальные. Валериан заторопился, пару раз нога соскользнула с оледеневшей ступеньки, но он упорно карабкался, готовый от нетерпения плечом подтолкнуть в зад, казалось, нарочно медлившего рядового. А тот вдруг вовсе остановился и — стал оседать вниз. Покатись его тело по лестнице, посшибал бы всех остальных. Штабс-капитан принял его на плечо, напружинился и свалил в сторону. Лица его он так и не увидел, попытался двинуться выше, но ещё двое упали сверху: один летел молча, другой вопил отчаянно, пытался дотянуться пальцами до опоры. Солдаты остановились. Мадатов крикнул, приказывая поторопиться. И в этот момент лестница подломилась.
Почувствовав, что оседает вниз, Валериан тут же оттолкнулся и прыгнул в сторону. Пролетел несколько метров вниз и, едва успев удариться пятками, свалился на бок и покатился по мягкому и неподвижному. Вскочил, понял, что удержался у подножия бастиона, и прижался к стене. Теперь он видел, что земля у крепости уже была выстлана солдатскими телами, словно серым ковром.
Дивизия ещё только-только спускалась в глубокий ров, и большая часть её оставалась совершенно открытой. И эти беззащитные шеренги спокойно перемалывала раскалёнными зубами турецкая артиллерия. Ядра, гранаты ложились точно, выхватывая из строя иной раз десятка по полтора людей, оставляя страшные пятна среди надвигающейся колонны. Ряды смыкались, но тут же сверху падала очередная бомба, выжигая проплешину, разбрасывая обломки человеческих костей, куски обожжённого мяса.
И справа, Мадатов видел, с севера, торопились штурмовые отряды. Но они ещё не успели добраться даже до рва, а уже оказались под турецким огнём. Кто-то пытался быстрее добежать до стен, кто-то пугался, начинал отстреливаться, стоя на месте, и погибал под ядрами и гранатами...
Рядом оказался Бутков. Лицо подполковника, мундир перепачканы были землёй, обильно смоченной кровью.
— Чужая! — бросил он Валериану, — Ты-то не ранен?.. Увидел, как твоя лестница повалилась, решил, что ещё одного ротного потеряли... Семенов остался ещё во рву.
Капитан Семенов командовал четвёртой ротой. Беспокойный, неряшливый человек, не слишком приятный в обычной полковой жизни, но сейчас Мадатов почувствовал болезненный укол в сердце.
— Не выдержат связанные лестницы. Разве что по одному, по два карабкаться, так туркам и беспокоиться нечего. Будут встречать нас там, наверху, и головы в мешок складывать. А потом в Шумлу, визирю отправят... Берегись!
Батальонный толкнул Мадатова ближе к стене и сам откачнулся рядом. Огромное бревно пролетело мимо, рухнуло прямо в ров. Странный, хлюпающий звук — и сразу же вслед ему раздался отчаянный то ли плач, то ли выкрик.
— Вот так нас всех здесь и переколотят, — с каким-то непонятным равнодушием заметил Бутков. — Кого ядрами, кого брёвнами. А кому-то ещё и камнем достанется. Земцова скинули, не сумел наверху закрепиться. Из тридцати трое только и выжили — он и два рядовых.
Тут из-за угла вынырнул и майор:
— Как вы, штабс-капитан, не ранены?
Валериан понял, что выглядит ничуть не лучше своих товарищей, так же грязен и страшен, как и они. Бутков шагнул от стены, глянул по сторонам:
— Думайте, офицеры: что теперь и куда? Наверх — невозможно. Назад — приказа пока ещё не было.
— Если вдоль куртины пробраться... — начал было Земцов, но тут же остановился.
— Правильно, Пётр Артемьевич, мыслишь. Только, как мы покажемся, он сразу нас с бастиона фланкирующим огнём да с большим удовольствием. Если бы кто их отвлёк! Но, кажется, дивизия наша вся во рву и осталась...
— Ваше превосходительство, господин подполковник! — Поручик в форме Апшеронского мушкетёрского подошёл и стал на открытом месте.
Мадатов схватил его за руку и притянул к себе. Молодой человек сделал послушно шаг и стал оседать. Валериан подхватил его и почувствовал, что руки становятся мокрыми.
— Генерал Ланжерон ранен... Его превосходительство... отходить... Оставьте... Больно...
Валериан с помощью Земцова уложил скорчившегося поручика и выпрямился.
— Что же, — уже спокойно сказал Бутков. — Другого приказа и ждать не приходится... Майор, берите четвёртую роту и выводите. Смола у турок уже, кажется, вышла, так, может быть, перед самым рассветом потихонечку прокрадёмся. Я помогу второй и третьей. С первой Мадатов и сам управится. Слышите?..
Где-то с той стороны рва далёкие барабаны суматошно колотили отбой, звали тех, кто ещё мог отойти, оторваться от крепости. Темнело. Бочки на стенах догорали, а солнце не спешило ещё всходить, словно опасаясь увидеть, что же натворили взбалмошные люди внизу. Гарнизон постепенно прекращал стрелять, понимая, что ночной штурм русских не удался, и не желая в темноте бросать ядра попусту.
На обратном пути лестницы спускать не пришлось. Даже простого прыжка не понадобилось. Защитный ров турок стал братской могилой для русских. Тела лежали вперемежку с фашинами, так что в сумеречном свете даже Мадатов не мог разглядеть с высоты своего роста, по чему же ступает.
Нога соскользнула и провалилась вниз приблизительно на два тела. И кто-то там, ещё не истекший кровью, не задохнувшийся, молча вцепился Валериану в сапог. Капитан задохнулся от ужаса и едва удержался от крика. Он попытался вытянуть ногу, но тот, невидимый, полуживой, ещё не раздавленный тяжестью своих же товарищей, вцепился из последних сил в задник так, что защемил и голенище, и щиколотку. Валериан схватил верх сапога обеими руками, дёрнул резко и сам повалился на бок. Но обувь осталась в его владении. Поднялся, поправил, подтянул голенище и побежал дальше. Вниз, в эту преисподнюю, заглядывать не решился.
— Половина дивизии, а может быть, даже больше, — задышал в ухо Бутков. — Тысячи полторы здесь оставили только наших. А ещё центральная колонна. И северный корпус. Ах, генералы! Генералы! Француз-то наш выживет? Ничего не сказал апшеронец?
— Не успел, — коротко ответил Мадатов.
— Наверное, первое дело. Тоже ведь, как и ты, мечтал: знамёна, барабаны, штыки, ядра. Может быть, даже турка близко и не увидел... Кстати, о турках. Как бы не решились басурмане нам вслед ударить. Останови людей, капитан. Строй две линии, а мы с Земцовым колонну быстро поставим.
Взглянув на колонну, Мадатов понял, что и первый батальон потерял не менее трети. Его рота пострадала поменьше, именно потому что бежала первой и успела проскочить ров до того, как турки открыла огонь. Три десятка, пошедших на штурм с Земцовым, остались на валу. Примерно столько же убило, должно быть, на лестницах. Кто не решился полезть наверх и отстреливался изо рва, пострадал нисколько не меньше. О раненых не вспоминали. Кто мог идти сам, тому помогали товарищи. Тяжёлые так и остались сзади.
Справа вдруг ударили барабаны. Мадатов оглянулся и увидел, как ото рва молча и грозно надвигается тёмная масса.
— ...! — заорал заполошно Бутков. — Батальон!
Остатки трёх рот мгновенно выстроили каре. Своих Валериан пустил по флангам, повзводно. Снова ударили барабаны, и первый фас хлестнул по наступающим залпом. Турки остановились. Батальон двинулся дальше.
Ещё пару раз приступали отчаянные головы браиловского гарнизона, надеясь смять остатки штурмового отряда. Но так же осекались, натыкаясь на пули егерского батальона. Когда, наконец, неприятель осмелел и пододвинулся особенно близко, разозлившийся Бутков повёл егерей в штыковую. Турки не приняли рукопашного боя и повернули назад, к валу.
Батальон перестроился снова в колонну и двинулся скорым шагом догонять дивизию. Бутков всё беспокоился, всё сновал от хвоста к голове и тут же возвращался обратно.
— Хоть кого-то и мы побили, Мадатов! — кинул он, пробегая мимо. — Хоть кого-то, хоть как-то. Не всё же нам задницы свои подставлять!
Валериан подумал, что, как бы они сейчас ни огрызались, как бы ни щёлкали, ни клацали грозно клыками, общий итог драки ясен всем уже безусловно. Кому-то не хватило ума, кому-то ярости, кому-то просто везения, но мы на этот раз проиграли. Назырь-паша отбил очередной штурм и, конечно, сообщит о своей победе над русскими другим пашам, беям и бекам. А ведь, продолжай они долбить артиллерией, сколько бы ещё дней продержались старые стены?..
Опять сухо треснули барабаны. Теперь уже их собирались атаковать слева, ударом во фланг колонне.
— Рота! — заорал Мадатов. — Третий манёвр!..
Три взвода побежали цепочками, обходя колонну, уже выстраивавшую боевой фронт. Один взвод Валериан оставил с собой. Добрался до первой шеренги, придержал своих, повернул налево, чтобы не мешать изготовившимся уже ротам.
Бутков отдал команду, её подхватили радостно барабаны, хлестнул первый залп. Неприятель остановился, попятился. Видно было уже, как пули оставляют проплешины в нестройной толпе.
— Приложись! — скомандовал и Мадатов, сейчас можно было обойтись одним голосом. — Огонь!
Первая линия разрядила ружья, вторая пробежала вперёд, упала на колено, дала время товарищам зарядить и тоже грохнула слитно.
— Первая продолжает! — надсадно вопил Бутков. — Батальон! На руку! Марш! Отомстим за товарищей!
Мадатов пробежал с первой линией, но, когда солдаты изготовились к стрельбе, вдруг схватил барабанщика за плечо:
— Отбой! Отбой, немедленно! Стой, Бутков! Майор, подполковник! Свои!
Но и командиры тоже поняли, что происходит что-то неладное. Атакующая колонна остановилась, всё ещё держа оружие штыками вперёд.
От изрядно поредевшей, всё ещё пятившейся толпы отделились три тени и неуверенно двинулись к егерям. Бутков с Земцовым пошли навстречу. И Мадатов повёл за собой резервный взвод своей роты.
— Кто?! — сорванным, рыдающим голосом прокричал из темноты ещё невидимый, но, несомненно, родной человек. — Кто? Почему?! Сволочи!
— Подполковник Бутков, седьмого егерского...
— Да что же ты, Бутков! Ваня! Пьянь ты орловская! Фанагорийцев не признаешь?!
Мадатов различил смутно, как Бутков, приседая и всматриваясь, прошёл ещё десяток шагов, остановился, нагнул голову и обоими каменными кулаками страшно ударил себя в виски...
Дивизия возвращалась в лагерь той же дорогой, что и шла на несчастный полуночный штурм. Из двух тысяч, выступивших вчера, утром собралось едва сотен тринадцать. Раненного в бедро генерала несли на носилках, связанных наскоро ремнями из перекрещённых ружей. Чёрный от грязи и горя Бутков шёл впереди батальона, сцепив за спиной руки, никто: ни Земцов, ни Мадатов — не решался сказать подполковнику даже слово.
Несколько конных выехали навстречу. Валериан узнал Прозоровского, Кутузова. Другие были охрана.
Фельдмаршал соскользнул с коня. Мадатову показалось, что он ещё более высох за последние двенадцать часов. Толстый, пузатый Кутузов слез тяжело, вытащил ногу из стремени. Ланжерона поднесли к командующему армией. Он приподнялся, цепляясь за плечо одного из носильщиков, и хрипло прокричал несколько слов. Сквозь розовый рассветный туман Валериан различил, как исказилось лицо Прозоровского. Он заплакал, размазывая слёзы ладонями, подобно разбившемуся мальчишке, упал на колени и стал рвать седые, жидкие волосы просто пучками. Шляпа упала рядом, откатилась, один из адъютантов осторожно приблизился и нагнулся.
Подошёл и Кутузов, склонился с трудом, тяжело хватая ртом воздух, взял командующего под локоть, потянул вверх. Егеря как раз проходили мимо.
— Ну-ну, ваше высокопревосходительство, — говорил генерал-фельдмаршалу с укоризной. — Что же так убиваться?! Я вот Аустерлиц проиграл и то ведь не плакал...
IV
— Ты слышал, Мадатов?! Генералы не плачут! Им — неудобно! Он сколько тысяч под Аустерлицем оставил и то не плакал!.. А я — подполковник Иван Бутков — плачу! Подполковнику — можно!..
Бутков схватил чарку, наполненную до краёв, и вылил в горло. Брякнул пустую на стол, и Сергачёв мигом нацелил в неё горлышко штофа.
— Потому что я треть батальона оставил у браиловских стен! Во рву! Под рен-тран-ша-ментом этим трижды треклятым! На валу! Вот ты, Мадатов, храбрый человек, скажи — был ли ты наверху этого укрепления?!
— Нет, — ответил Мадатов. — Не добрался. Не смог.
Бутков взял его обеими руками за отвороты мундира и притянул, дыша в лицо водочным запахом:
— И хорошо, что не смог! Понял?! Я — твой командир — говорю тебе, капитан: и хорошо, что не смог! Потому что мы бы с тобой уже не говорили! Больше — никогда!
Он опустил одну руку, протянул, не глядя, назад, и унтер тут же вставил в неё новую чарку.
— Я видел, как вы летели. И то думал, никого в живых не останется. А люди Земцова зашли! Взбежали, Мадатов! Где лестницы не хватило, там ногтями цеплялись за камни оледенелые! Но — забрались! Я надеялся — ремни свяжут, сбросят, а тогда уже и другие пойдут. Сбросили! Их самих сбросили! Покрошили ятаганами и сбросили. Майор наш только сам-третей и остался. Выпей, Валериан! Выпей со мной за упокой души солдат первого батальона седьмого егерского... мать его в душу двенадцати апостолов и Девы Марии, заступницы нашей... полка!
Валериан подошёл к столу, Сергачёв и ему налил, но не больше чем вполовину.
— Ну — за них, погибших! За нас, живых! Пока — живых.
Мадатов выпил, отломал кусок сырого, непропечённого хлеба, прожевал и сглотнул. Бутков не закусывал.
— Я пойду, я скажу им — что же вы делаете, господа генералы?! Почему кладёте своих людей попусту?! Я спрошу...
Мадатов успел забежать вперёд и стал перед выходом. Два часа он провёл в палатке бушующего Буткова с одной только целью — не дать подполковнику выскочить наружу. Не пустить пьяного батальонного командира искать правды у командующих армией, корпусами, дивизиями. Два раза ему пришлось оттаскивать подполковника от выхода силой. Тот ещё был относительно трезв и только изображал намерение, не предусмотренное артикулом. Но теперь он набрался уже изрядно и рвался вон, на лагерные проспекты вполне искренне.
Откинулся полог, и в палатку шагнул Земцов. Валериан обрадовался подмоге, но понимал, что, решись Бутков в самом деле отправиться к генералам, они вдвоём трезвые его одного пьяного не удержат. Втроём, с Сергачёвым, они могли бы управиться, но унтер вряд ли осмелится урезонивать командира силой.
— A-а, майор! — Бутков раскинул длинные руки, словно хотел обрушить полотняные стены на головы всем собравшимся. — Что скажешь теперь, Земцов?! Чем похвастаешь?!
— Люди разошлись по палаткам. Каптенармусу приказано выдать водки двойную порцию. Раненые отправлены в госпиталь. Двое — кончились. Думаю — сердце не выдержало.
— А как у меня оно держит?! — вдруг зашептал Бутков. — Мне и то удивительно это! А?!
Земцов, не отвечая, прошёл к столу, поднял и поболтал в воздухе штоф. Сам налил в подставленную унтером третью чарку, выпил и выдохнул с силой.
— Один пьёшь, майор? С нами брезгуешь?! — Голос Буткова набирал прежнюю силу. — Ты с Мадатовым выпей! С ним можно! Он ещё чистый! А со мной — нет! Я же в своих приказал...
— Не трави душу, Иван, — грубо оборвал командира Земцов. — И свою, и нашу. Все мы там были. Все хороши. Все в ответе.
— Нет, Пётр Артемьевич! Ты мою вину к себе не примеривай. Кто командует батальоном? А?!
— Ты. Ты командуешь, подполковник Бутков.
— А значит, — подполковник помотал опущенной головой, — я прежде всех и ответствен. Я отдал приказ стрелять! Я и в штыковую повёл батальон!
— Ия приказывал, — Мадатов решил, что он тоже не должен отмалчиваться. — Два залпа от моей роты ушло.
Но Земцов покачал за спиной Буткова ладонью: мол, не надо, молчи, капитан, пускай его корчит, пусть вытошнит всё до донышка.
— А ты знаешь хоть, Мадатов, кто это был?! Фанагорийский полк! Любимый полк генералиссимуса! Суворовские богатыри! А мы их — пулями! Нет больше Фанагорийского гренадерского. Сергачёв, где ты?!
— Они во рву положили более половины, — заметил Земцов.
Бутков отбросил чарку и обернулся:
— Они? Нет, — это мы гренадеров наших повыбили!
— Больше половины их полегло под турецким огнём, — стоял на своём майор.
— Да. Половину полка турки повыбивали. А оставшихся — мы, егеря!.. Они-то думали, что спаслись, а тут навстречу седьмой егерский! Чтоб ему!.. Нам!.. Сергачёв! Что копаешься, унтер?!
Бутков схватил и осушил одну за другой все чарки, что Сергачёв приготовил для трёх офицеров, и вдруг ослабел как-то внезапно. Покачнулся, осел. Унтер подхватил его мигом под локоть и с помощью подскочивших Мадатова и Земцова провёл, протащил к постели. Подполковника уложили на бок, но он опрокинулся на спину, закрыл глаза и оскалился.
— Да, — протянул Земцов, — от больной совести только одно лекарство. Водка, водка и ещё раз водка. Пока не заснёшь.
— Но ведь надо же и проснуться, — усомнился в действенности лекарства Валериан.
— И снова — водка, водка, ещё раз водка... И так далее, сколько потребуется. Доколе не засохнет, не зарубцуется. — Он помолчал, оглядел спящего командира. — Здесь нам более делать нечего. Сергачёв за ним приглядит. Водки хватит, Евграф?
Унтер-офицер сделал обиженное лицо — что же я, ваше благородие, службы своей не знаю?
— Смотри только: если понадобится, мигом на бок переворачивай. А то ещё захлебнётся.
— Не извольте беспокоиться, не впервой.
— Ну, а мы с вами, штабс-капитан, прогуляемся, пожалуй, по лагерю. Не у одного подполковника сегодня совесть болит и душа пламенем пышет. Боюсь, нам с вами до утра на ногах оставаться. Пойдёмте, князь, понесём свою службу дальше...
Земцов вышел, Мадатов поспешил следом. Первый раз армейские сослуживцы именовали его по титулу. И кто же — сухой и жестковатый майор, что постоянно указывал командиру роты на непорядки в лагере, на сбои в строю, на... да мало ли упущений бросается в глаза опытному офицеру. До сих пор Валериану казалось, что Земцов его слегка недолюбливает, видит, может быть, в нём любимчика батальонного командира, бывшего гвардионца. Теперь Мадатов почувствовал, что его признали своим.
Он подумал, что, наверное, многое сделал правильно. И когда привёл дивизию к нужному пункту, и когда вывел роту из-под фланкирующего огня. Когда лез на вал и когда вёл егерские цепи в атаку. А что потом впереди оказались русские гренадеры, а не турецкие янычары, так это же дело случая. Сам он считал, что перед ним неприятель, а значит, случись там и неприятель, он действовал бы точно так же. Жаль фанагорийцев, очень жаль подполковника, но также жаль Афанасьева, капитана Семенова, поручика мушкетёрского, что доставил им генеральский приказ. Тех, по чьим телам он бегал у бастиона, егерей их батальона. И тех — вовсе неведомых, что заполнили крепостной ров почти доверху.
И хорошо ещё, что никому пока не приходится жалеть его — штабс-капитана, князя Валериана Мадатова!..