Револьвер и губная гармошка
Глава одиннадцатая
Все ангелы рая. – Резня над резней. – Хромая корова. – Две дюжины стрел. – Нефтяники под защитой. – Бледный всадник на сивом коне.
1Рут Шиммер по прозвищу Шеф
Взгляд шансфайтера. Талант шансфайтера.
Ни один шансфайтер в мире, пожалуй, не смотрел на мертвеца так, словно решил пальнуть в него из шансера. Бессмысленное дело, еще бессмысленней, чем стрельба по «призрачным друзьям»; пустая трата времени и патронов. Я первая, думает Рут, кто решился на это. Точно, первая. Где еще сыщется такая придурочная мисс, как я?
Разметка покойного на уязвимые и неуязвимые зоны выглядит такой же, как у живого. За одним исключением: она блеклая, еле заметная глазу. И она продолжает бледнеть, уходя в синеватый отлив, словно кожа трупа. Час, другой, и разметка вовсе исчезнет, станет воспоминанием, эхом, отголоском.
Но сейчас она еще существует.
Свет и тьма. Песок и пепел, роза и пурпур, вечер и ночь. Намеки на все перечисленное. Рут мысленно накладывает созвездие синяков и ушибов на разметку, словно на карту звездного неба, тускнеющую с рассветом. Вывод напрашивается сам собой. Он не нравится Рут; он так ей не нравится, что она подносит ладонь ко рту, с трудом удерживаясь от крика.
От таких побоев человек не должен был умереть.
Нет, должен.
«Здесь бить демон Мо-Гуй. Отбить удачу, десять лет жизни один удар. Демон уметь бить так.»
Несчастного Майкла Росса бил шансфайтер. Рут впервые слышит о шансфайтере, который орудовал бы не восковыми пулями, а кулаками. Но мало ли о чем она слышит впервые?! Несчастье. Большое несчастье. Несчастный случай. Цепочка пятен: «черная полоса». Стрелок отправил бы Росса к праотцам со второго выстрела; верней, сочетанием первого и третьего. Никакой «черной полосы» не понадобилось бы. Несчастье и несчастный случай: оба в яблочко, кучно, без разброса. Росс умер бы от разрыва сердца, ударился бы виском о край телеги; кто-то из зрителей случайно пальнул бы в воздух от восторга – пуля угодила бы в стальной кронштейн балкона, срикошетила и пробила бы шею Большому Майку.
Большое несчастье и «черную полосу» добавили для верности; чтобы у жертвы не было и шанса. Слетись все ангелы из рая, встань стеной на защиту – нет, ни тени шанса. Ну, или следует допустить, что кулак не равноценен выстрелу. Там, где хватит двух пуль из воска, потребуется семь-восемь тычков и пинков. Занимательная, черт бы ее побрал, арифметика.
Шансфайтер-рукопашник? Мистер Редман, кто вы такой?!
Кем бы ни был помощник шерифа, он нравится Рут все меньше. Если учесть, что он с самого начала не нравился мисс Шиммер ни на вот столечко (Рут отмеряет кончик ногтя), то сейчас уровень доброжелательности по отношению к Джошуа Редману ушел в отрицательные величины.
– Значит, демон? – вслух спрашивает Рут.
Никто ее не слышит, кроме старика-китайца. Горбун прижимает подбородок к впалой груди, точно горб его налился свинцом. Блестит глазками исподлобья; кивает, как если бы понимал английский.
Что-то пищит на воробьином языке.
– Резня, – переводит китаец-бакалейщик. – Резня над резня.
– Что?!
Чирикает воробышек, посвистывает.
– Мо-Гуй приходить там, где резня. Черный ход, он выбираться наружу.
– Сюда? К нам?
– Да, мэм. Если резня над резня, новый поверх старый, давний… Еще лучше. Черный ход шире, больше. Мо-Гуй искать такой ход. Если нашел, вышел – делать здесь новый ход. Для жена, дети, друг. Пусть тоже приходить, спасаться, одеваться.
– Одеваться?
Этот вопрос китаец игнорирует.
– Черный ход, – повторяет он. – Для себя. Жена, дети, друг. Пусть тоже. Бедный, мертвый, несчастный Мо-Гуй! Любить семья, страдать, спасать.
Рут всегда полагала себя человеком с воображением. Но представить мертвого, бедного, несчастного демона, прекрасного семьянина, который хочет спастись и одеться… Этот парадокс ей не по зубам. Вместо демона воображение подбрасывает мисс Шиммер воспоминание о кошмаре, навеянном индейским табачком. Горит усадьба, к выходу не прорваться. Дверь черного хода заколочена крест-накрест. Папа, мама, дядя Том, тетя Мэг, Бенджамен Пирс – все они снаружи, за этой дверью. Надо открыть, чтобы они вошли в дом, в пожар. Как только они войдут – все спасутся, найдут убежище.
«Несчастье – обратная сторона счастья. Здесь должно гореть и плавиться, чтобы там сверкнула удача…»
И эхом – слова китайца:
«Мо-Гуй приходить там, где резня. Черный ход, он выбираться наружу. Если резня над резня, новый поверх старый, давний… Еще лучше. Если нашел, вышел – делать здесь новый ход. Для жена, дети, друг…»
– Резня над резней, – повторяет Рут. – Новая поверх старой.
Она повторит эти слова еще раз, когда все, кроме доктора Беннинга, уйдут. Труп тоже унесут к этому времени. Коронер вызовет подмогу: ему с китайцами не поднять тело Большого Майка, даже и пробовать глупо. Захватив кухню в единоличное пользование, Рут будет жарить яичницу с беконом, а доктор встанет в дверях, опершись о косяк, и продолжит пить, закусывая запахом скворчащего сала.
– Резня над резней. Новая поверх старой?
Доктор хрипит, перхает. Смеется:
– Нефтепромысел Сазерлендов! Если кому-то нужна новая резня поверх старой… Клянусь остатками моей печени, лучшего места в окру́ге не найти! За новой, как я вижу, дело не станет. Все к тому идет, мэм. Бежит, катится! Что же до старой… Вы слыхали про Гратта́ново побоище?
– Нет, док.
– Четверть века, мэм! Двадцать пять лет, как один день. Сазерленды слишком молоды, чтобы помнить такие вещи, в отличие от вашего покорного слуги. Я был тогда молодым и красивым. Верите? Правильно, я уже и сам в это не верю. Хорошо, скажу иначе: невзрачный и не то чтобы очень молодой, я был армейским врачом в форте Ларами. Лейтенант Флеминг, мир его праху, ценил мои знания, да-с! Если бы не эта чертова корова…
2Гратта́ново побоище
Троянскую войну развязала Елена Прекрасная. Граттаново побоище – хромая корова. Обоз мормонов двигался в Юту по Орегонской тропе. Каждый человек в обозе – мужчина, женщина или ребенок – молился Господу, прося о разном. Но в первую очередь люди умоляли небеса избавить их от гнева краснокожих дьяволов. Для такой просьбы имелись все резоны – у реки Норт-Платт в те дни собралось три тысячи индейцев племенного союза лакота. Они ждали подвоза товаров, назначенных им правительством в компенсацию за разрешение строительства дорог и фортов на индейских землях.
Три тысячи, сэр!
Товары задерживались, индейцы голодали.
А тут на тебе! – корова. Видя, что скотина отстала от обоза, хозяин коровы хотел было задержаться, подстегнуть охромевшее животное, да побоялся. Уже издалека он увидел, как к его движимому парнокопытному имуществу скачет молодой индеец в раскраске племени миннеконжу. Грянул выстрел, имущество из движимого превратилось в натуральную недвижимость, а там и в мясную похлебку для соплеменников удачливого охотника.
Вопреки завету прощать обидчиков, мормон оказался злопамятным. Когда обоз прибыл в форт Ларами, он явился к лейтенанту Флемингу и пожаловался на обиду, нанесенную ему проклятыми безбожниками. Гибель коровы в его изложении превратилась в трагедию, достойную пера Шекспира. К счастью, лейтенант Флеминг мыслил здраво и не стал торопиться с возмездием.
Война из-за двух рогов и четырех копыт?
Лейтенант оказался прав. К вечеру в форт прибыл Нападающий Медведь, верховный вождь лакота. Он предлагал за корову любую лошадь из своего табуна, на выбор. Флеминг готов был согласиться, но упрямый мормон требовал суда над убийцей коровы. Сперва арест и суд, сэр, а уже потом, когда закон восторжествует – лошадь и чувство глубокого удовлетворения.
– Кто поедет к лакота? – спросил Флеминг.
Вызвался молодой офицер Джон Граттан. Выпускник Военной Академии, он жаждал славы, а также мечтал продвинуться по службе как можно быстрее. Взяв три десятка добровольцев, две горных гаубицы и метиса Огюста Люсьена в качестве переводчика, Граттан выступил к лагерю индейцев.
Как уже было сказано, Граттан жаждал славы. Люсьен же пил без просыпу и драл глотку, проклиная мерзких трусливых воров, под которыми подразумевал лакота. В сочетании это стало гремучей смесью. А где порох, там и взрыв.
– Лошадь, – предложил Нападающий Медведь. – Вот.
– Убийцу, – потребовал Граттан. – Немедленно!
Еще в форте, уговаривая начальство отправить его в поход, он называл убийцу коровы просто убийцей. Так Граттану нравилось больше. Лейтенант тогда не обратил внимания на эту причуду, а зря.
– Плен? – Высокий Лоб, убийца коровы, вышел вперед. – Ни за что.
– Чего ты хочешь? – спросил у него вождь.
– Уйдите, – велел Высокий Лоб. – Уйдите вверх по реке. Оставьте меня с бледнолицыми. Я погибну как воин, в схватке. Племя не разделит мою вину. В форте Ларами был подписан мирный договор, вас не тронут.
– Ворюга! – заорал переводчик Люсьен, размахивая револьвером. – Тупой дикарь! Все вы здесь тупые дикари!
Напоминание о мирном договоре взбесило метиса. Он и в трезвом-то виде считал, что краснокожих чертей необходимо штыками загнать в пустыню без всяких послаблений, а после бутылки виски его не удовлетворяла и пустыня. Айова по матери, Люсьен старался быть белым человеком вдвое больше, чем его француз-отец. Даже жена-сиу и две дочери не примиряли метиса с бедой его происхождения.
– Бабы! Мы сожрем вашу печень сырой! Офицер, и вы стерпите это?
Граттан не стерпел.
– Огонь! – скомандовал он.
Пехота открыла огонь. Затем последовал залп из пушек.
Упали раненые, в том числе и Нападающий Медведь. Ответом послужила туча стрел. Граттан погиб одним из первых. Тело его пронзили двадцать четыре стрелы, одна попала в голову. Добровольцы закрепились на холме, но не выдержали и получаса боя. Все они полегли до единого, кроме Джона Кадди, спрятавшегося в кустах. Впрочем, Кадди скончался от ран через несколько дней.
Разгоряченные битвой индейцы хотели напасть на форт, но передумали. Вместо этого они разграбили торговый склад «Домов Гратиота» и почтовую станцию «Макгроу-энд-Риверсайд», уведя более трех десятков лошадей и мулов. В воздухе пахло большой войной.
Про корову давно забыли.
3Джошуа Редман по прозвищу Малыш
– Куда с куревом?!
– Вон отсюда, бездельник!
– Пожар устроишь – живьем тебя спалю!
Эдгар Паттерсон при исполнении. Эдгар Паттерсон служит городу. С Эдгаром Паттерсоном еще четырнадцать добровольцев и доблестный заместитель шерифа, способный кулаком убить быка. У Эдгара Паттерсона револьвер в кобуре и дробовик за плечом.
И последнее: в зубах у Эдгара Паттерсона дымится самокрутка.
Навстречу ему поднимаются черти, как есть черти, сэр! Злые, все в нефти, мазуте и саже. Только рогов с хвостами не хватает. Это Джек Сазерленд и двое работников. Они чинят обгорелый насос, и настроение у них – хуже некуда.
– Ковыряетесь в своем дерьме? – Паттерсон не остается в долгу. – Вот и ковыряйтесь!
Эдгар Паттерсон хорошо известен всем в Элмер-Крик. Чем? Истинно христианским смирением, сэр, и ангельским всепрощением. Ради ближнего он способен на все – например, сдать чуток назад, делая вид, что и так намеревался обойти закопченную железяку.
– Эй, Малыш! Где ты набрал этих кретинов?
– Остынь, Эйб.
– Нет, где ты их набрал? В приюте для умалишенных?!
– Ваши тоже окурками швырялись. Помнишь?
Миролюбие дается Джошу с трудом. Миролюбие и Сазерленды? Это как доктор Беннинг и трезвый образ жизни!
– Эй, парни! Я вам что сказал?!
– А что ты нам сказал?
– Курить – в ста ярдах от ближайшей нефтяной лужи! Окурки затаптывать. И за ветром следить. Паттерсон, тебя это тоже касается!
Бранясь сквозь зубы, Паттерсон нога за ногу бредет прочь от насоса. Доброволец окутан облаками дыма, словно бродячий вулкан. Некоторое время Джош наблюдает, как четверка работников тянет к насосу новые тросы. Блестящие масляные змеи выползают из прорезей в дощатой стене хибары. Там установлена паровая машина. Хибара стоит на отшибе, машина не пострадала, но с ней все равно возится механик Тедди: отлаживает, регулирует.
Из хибары доносится глухой лязг.
Вспомнив Кузнеца из сна, Джош мотает головой. Гонит непрошеное воспоминание, как лошадь – докучливого слепня. Куда приятней думать о хорошем! Заключение, выданное коронером, полностью обелило Джошуа Редмана в глазах закона. Смерть Майкла Росса не явилась результатом побоев. Большого Майка хватила обычная кондрашка. Отличное заключение, сэр! Лучшего и желать нельзя. Вы удовлетворены, шериф? Дрекстон, разумеется, удовлетворен не был. Но с коронером и доктором Беннингом, подкрепленными с тыла тремя десятками свидетелей, включая такую тяжелую артиллерию, как мэр города – с этим воинством он ничего поделать не мог.
Возглавить охрану нефтепромысла? Есть, сэр! С удовольствием, сэр! Работа – не бей лежачего. Между нами, Джошуа Редман заслужил денек-другой отдыха. Индейцы? Не смешите, сэр! Плевать они хотели на ваш промысел. Бандиты? Банда в окру́ге имелась, завелась по весне. Что за округа без банды, даже неприлично! В город не совались, опасались: то переселенцев ограбят, то на ферму за дармовым харчем наведаются. Никого пока не убили, но грозились – когда на фермах отпор давали. Но на кой бандитам нефть? Им деньги нужны, золото, еда, виски…
Короче, Джош рассчитывал беззаботно провести у Сазерлендов время – и просчитался.
Нефтяники заняты делом. Чинят, латают, расчищают завалы головешек, возводят новые времянки. Стук молотков, вжиканье ножовок, скрежет железа. А кто это у нас бездельничает? Ах, да это же героический отряд самообороны из Элмер-Крик! Живая легенда Дикого Запада! А что переполняет честных работяг при виде бездельников? Раздражение, которое встает поперек горла – дело естественное и взрывоопасное. А что делают бездельники при виде работяг? Совершенно верно, подшучивают и подкалывают, не стесняясь в выражениях.
Теперь примем во внимание, что и работяги, и бездельники вооружены до зубов…
Окурок? Да тут здоровенный фитиль горит, сэр!
Джош окидывает взглядом своих бойцов. Паттерсон убрел прочь от насоса и нефтяных луж, остальные расположились по краям котлована. Кое-кто уже режется в карты. Лишь Освальд МакИнтайр-младший, честный и старательный по младости лет, объезжает территорию на мышастом Чемпионе. Время от времени парень встает на стременах и оглядывает даль из-под руки.
С таким дозорным сам черт не страшен. Лишь бы палить не начал почем зря. Ха! А что это Хью Сазерленд удумал?
Похоже, Хью перестала устраивать времянка из занозистых досок – и он решил возвести себе индейский вигвам. Все честь по чести: воткнул в землю кру́гом десяток гибких стволиков, связал концы веревкой – каркас-купол готов. Сейчас Хью деловито натягивает на каркас бизоньи шкуры. Где и разжился? Бизонов в Осмаке по большей части выбили. Шкуры еще можно купить у индейцев и охотников, но Хью не тот человек, который платит за товар.
– Знатно у тебя выходит, Хью, – рядом останавливается Джереми Стокс. – Ты, главное, сверху хвост койота прицепи.
Хью заглатывает наживку:
– Зачем?
– Краснокожие за своего примут! Скажешь: так и так, я из рода Облезлого Койота…
– А ну, прекратить!
В последний момент Джошуа успевает вклиниться между мужчинами. И чуть не получает по физиономии вместо Стокса.
– Хью, остынь!
– Да я его…
– Джереми, хочешь зубы сохранить? Следи за языком, понял!
– Уже и пошутить нельзя…
– Видишь, Хью не в настроении.
– Это ты верно сказал, Малыш. Мы все тут не в настроении…
Это Макс, старший из Сазерлендов. В руках у Макса – старая кавалерийская сабля. Он на ходу драит клинок потертой суконкой.
– Где ты откопал этот хлам?
– Здесь, Малыш! Когда мы промысел закладывали, много добра отрыли. Пуговицы от мундиров. Ремни, пряжки. Черепа. Кости. Наконечники от стрел. Парочка ржавых мушкетов. Монеты. Саблю я себе оставил. Хорошая штука! Сколько в земле пролежала, а не сгнила!
– А сколько пролежала?
Макс пожимает плечами:
– Лет тридцать или около того. Думаю, со времен Граттанова побоища. Может, самого Джона Граттана сабелька. И пожар пережила, красавица. Целехонька! Отчистим, заблестит…
Суконка возобновляет движение по клинку.
– Ты, Малыш, хороший парень. Я на тебя зуб не точу. А за лоботрясами своими приглядывай. Мои ребята нынче злые, ясно? Если что не так, могут и ребра кое-кому пересчитать.
– За твоими тоже глаз да глаз нужен. Мне мордобой ни к чему. Мы вас охранять приехали, а не драться. Ты своим за работу платишь, город моим – за охрану.
– Охра-а-ана, – издевательски тянет Макс. – Ну, все, теперь засну спокойно. За пригоршню долларов меня от самого дьявола защитят! Ура мистеру Киркпатрику!
Это да, отмечает Джош. Фредерик Киркпатрик – не тот человек, который станет бросать деньги на ветер! В открытое нападение индейцев Джош не верит. Верит ли в это Макс? Напомнить ему, что ли, как его братья дружно орали: «Это краснокожие! Точно, краснокожие! Пусть только сунутся!»?
Открыть рот Джош не успевает. Над котлованом разносится звонкий голос МакИнтайра-младшего:
– Сэр! Трое верховых, сэр!
4Рут Шиммер по прозвищу Шеф
Он едет по Мэйн-стрит – бледный всадник на сивом коне.
Рут следит за ним с веранды Гранд-отеля. Перед ней с Пирсом только что поставили напитки: отчиму – пиво, Рут – кофе. С кухни несется одуряющий запах: там жарят рыбу. Рот полон слюны. Еду скоро подадут: свежую форель, сбрызнутую лимонным соком.
Заказ сделал Пирс. Рут не возражала.
Она удивлена своей покладистостью. Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его! Она даже не стала перечить отчиму, когда тот начал сыпать проклятиями. Молчала, смотрела поверх перил. Молчит и сейчас, вдыхает кофейный аромат. Глядит на всадника, который минутой раньше въехал в город. Что ей в этом всаднике? Сейчас он скроется за домами – или свернет на Ривер-роуд, и тогда Рут не потеряет его из виду.
Надо же чем-то занять себя? Пусть будет всадник. Все лучше, чем грызть ногти. Дурная привычка приводила маму в бешенство. Отец, напротив, относился к этому снисходительно. Дядя Том сам грыз, бывало.
Рут, милочка, о чем ты думаешь?!
Ночью ей снились китайцы. Расположившись внутри бумажного фонаря, сделанного в виде двухэтажной усадьбы, семейство Ли музицировало. Бакалейщик с женой играли на рояле Шопена в четыре руки. Рут точно знала, что это Шопен, хотя Шопен никогда не писал регтаймы. Горбатый тесть – Рут уже выяснила у доктора Беннинга, что старик является отцом миссис Ли – солировал на банджо. В обычной жизни занятия такого рода вряд ли были свойственны китайцам, но сон есть сон. Рут слушала, принимая все как должное. Четвертым в этом азиатском квартете был демон Мо-Гуй – слепец, похожий на тапера из «Белой лошади». Виртуоз, он водил смычком по струнам виолончели. Когда Рут поняла, что корпусом виолончели служит живая женщина без рук и ног, а струнами – набухшие от крови вены, Шопен превратился в какофонию.
Проснулась Рут с головной болью.
– Безответственность! Скажу больше, преступная халатность…
Отчим бушует. Судя по убитому виду Красавчика Дэйва – хрупкий слоняется по улице туда-сюда – Красавчику уже досталось на орехи. Похоже, Дэйв уволен, но еще не до конца поверил в это. Стрелок с такими рекомендациями, какие Пирс даст своей безответственной – преступно халатной! – охране, может забыть про выгодные контракты.
Зря я вообще согласилась, вздыхает Рут.
Ей-богу, зря.
– Миг промедления мог стоить мне жизни! Уверен, они собирались меня пытать! Краснокожие славятся своими ужасными пытками! Хорошо, родственные узы для тебя ничего не значат. Хорошо! Но обязанности, определенные договором с работодателем?!
Приносят рыбу. Рут отламывает плавничок, сует в рот. Родственные узы, думает она. Моя беда, мой крест. Не будь ты вторым мужем моей матери, ты бы просто разорвал контракт, и все. Мне бы не пришлось выслушивать твои бездарные монологи. А так я получу сполна: и монолог, и разорванный контракт. Надеюсь, второе утешит меня после первого?
Она чувствует себя виноватой. Иначе давно встала бы и ушла.
– Есть люди, для которых это – дело чести. К сожалению, ты не входишь в их число…
Всадник сворачивает на Ривер-роуд. Подъезжает к Гранд-Отелю, спешивается, захлестывает повод вокруг столба. Столб безуспешно притворяется колонной – у владельца гостиницы большие запросы и скверный вкус. Когда всадник делает шаг к перилам, за которыми расположились Пирс и Рут, становится ясно, что он действительно очень бледен. Это, должно быть, от природы. В остальном всадник напоминает ремень из дубленой кожи.
Очень длинный ремень. Футов шесть, если не больше.
– Прошу прощения, мэм. Прошу прощения, сэр. Вы позволите задать вам один вопрос?
Пирс привстает:
– Разумеется, ваше преподобие. Не хотите ли присесть?
– Спасибо, я постою.
Монологи отчима сыграли с Рут дурную шутку. Отрешившись от их назойливого жужжания, она не сразу замечает то, что первым бросилось Пирсу в глаза – черная рубашка и белый воротничок проповедника. В остальном всадник одет так же, как и сама Рут. Даже пыльник вышел из той же портняжной мастерской. Даже грязь и пятна на пыльнике.
Даже две кобуры с кольтами. Только висят иначе.
– Скажите, этот отель заслуживает похвалы?
– Да, ваше преподобие.
– Цены разумные?
– Не скажу, что здесь низкие цены. Но белье чистое и клопов нет.
Проповедник смотрит на Пирса и только на Пирса. Рут он игнорирует. Опасается женщин? Считает их сосудом греха? За спиной проповедника маячит Красавчик Дэйв. Подбирается, словно волк перед прыжком, кладет руку на револьвер. Какая опасность может грозить Пирсу в присутствии этого человека? Средь бела дня, в центре города? Но Красавчик из кожи вон лезет, стараясь продемонстрировать бывшему нанимателю свою бдительность и преданность.
Разорванный контракт может быть восстановлен, не так ли?
– Клопов, значит, нет?
– Ни в малейшей степени, ваше преподобие.
– Вы уверены, сэр?
– Проверил на собственном опыте.
– Тогда я отрину всяческие сомнения. Это место подходит для усталого путника.
Усталость требует отдыха, но проповедник не спешит уйти. Он роется в кармане пыльника, достает «оловянный сэндвич» – губную гармошку «Hohner». Подносит ко рту, о чем-то размышляет. Когда бледный всадник начинает играть, Рут узнает музыку.
Псалом двадцатый, кто бы мог подумать?
«Ты дал ему то, чего желало сердце его, – гнусаво поет гармоника, – и прошения уст его не отринул…»
Пирс кивает:
– Ибо Ты встретил его благословениями. Браво, ваше преподобие! Если вы захотите прочесть проповедь в здешней церкви, я обязательно приду. Не знаю, правда, согласится ли на это преподобный Элайджа. Будем надеяться на его благоразумие и любовь к ближнему.
– Будем надеяться, – кивает проповедник. – На благоразумие и любовь. Ибо мы тоже встречаем братьев своих благословениями.
Он не отрывает взгляда от Пирса. Взгляд этот знаком Рут. Так смотрят шансфайтеры, подыскивая цель для выстрела. Что у него в кобурах? Когда Рут понимает, чему явилась свидетельницей, у нее холодеют руки.
Два кольта проповедника – два шансера. Патроны, которыми заряжены эти шансеры, неизвестны мисс Шиммер. В лавках Зинника она никогда не встречала такого товара.
«Был у меня приятель, свихнулся на этом деле, – голос дяди Тома звучит с глухой хрипотцой. Так и полагается звучать голосам с того света. – Ездил с парой шансеров, стрелял по призракам чёрти чем, с двух рук. Патроны сам себе делал, казенными брезговал. Псалмы играл на губной гармошке. Давно его не видел, может, по сей день ездит, если не сослали на остров Блэквелла…»
– Простите, преподобный! Вам не довелось бывать на острове Блэквелла?
Вопрос застает всадника врасплох.
– Бывал, мэм. И замечу, это не место для леди.
Цель достигнута: взгляд отрывается от Пирса, упирается в Рут:
– Мы знакомы? Извините, не припомню.
– Нет, мы не знакомы. Возможно, вы знали моего дядю. Томас Эллиот Шиммер, помните такого?
– Томми-Шутник? Ну конечно… На вас его пыльник, мэм.
– У вас зоркий глаз. Подарок дяди, память. Кстати, эти револьверы – тоже его подарок.
– Если так, мэм, я не сомневаюсь, что вы умеете ими пользоваться. Что Томми, жив?
– К сожалению, нет.
– Кто его застрелил?
– Пневмония. Эта стерва бьет без промаха.
«Если я пойду долиной смертной тени, – поет гармоника, – не убоюсь зла, потому что Ты со мной…»
– Жаль, очень жаль, – проповедник прячет инструмент в карман. Кончиками пальцев трогает край шляпы: – Всего доброго, мэм. Всех благ, сэр. С вашего позволения, я пойду. Иначе, боюсь, на мою долю не останется свободных комнат. Так говорите, клопов здесь нет?
Он скрывается в отеле. Минута, другая, и на улицу выбегает мальчишка. Отвязывает коня проповедника, уводит в конюшню. Можно быть уверенным, что свободная комната нашлась.
– Так о чем это я? – спрашивает Пирс.
Вид у отчима потерянный. Взяв кружку двумя руками, Пирс выпивает все пиво в один присест. Вытирает губы рукавом, громко отрыгивает. Для прежнего Бенджамена Пирса это все равно что опростаться прилюдно на городской площади.
– О безответственности, – напоминает Красачик Дэйв. Он стоит у самых перил, целиком готовый к услугам. – О нашей преступной халатности.
– О людях чести, – присоединяется Рут. – Мы, как выяснилось, не входим в их число.
Пирс отмахивается:
– Это чепуха. Это все дырявого цента не стоит. Рут, дитя мое, сегодня ты переезжаешь в отель. Комната рядом с моей, столуешься в ресторане. Все расходы за мой счет. Наши комнаты рядом, поняла? Когда я у себя, прислушивайся. Мало ли кто ходит по коридору?
– Я остановилась у Беннинга, – напоминает Рут.
– У этого пьяницы? В его помойке?! Это отвратительно, я не могу этого позволить. Сегодня же ты переезжаешь в отель. Я задержусь в Элмер-Крик, у меня дела. Я хочу, чтобы ты меня сопровождала. Я настаиваю! Дэйв, ты тоже далеко не отходи. Скажи Арчибальду, пусть будет начеку. Возможно, я займусь скупкой искр у китайцев. Уверен, там есть чем поживиться…
– Да, сэр! – Дэйв сияет. – Не беспокойтесь, сэр!
Рыба Пирса стынет. У отчима пропал аппетит.