Шаги в коридоре. – Доброй ночи, говорит кольт. – Ночная поездка. – Уже все, мистер Клеменс. – Арчибальд кается. – Здесь не любят безумцев.
1Рут Шиммер по прозвищу Шеф
Ветер за окном.
Лай собаки. Где-то хлопает белье, забытое на веревке. Гомон и выкрики: это салун. Выкрики и гомон: это второй салун, дальний. Расстояние компенсируется публикой: в «У Счастливчика Джо» народ развязней. Фыркает лошадь: кто-то проехал. За два дома отсюда играют на банджо.
Все это не мешает Рут спать.
В Гранд-Отеле действительно не было клопов. Комната, выделенная Рут, оказалась просторной, с мебелью. Кровать рассохлась, но мисс Шиммер спала одна, значит, для скрипа причин не было. Перед сном ей принесли ванну, полную горячей воды. Ванной здесь служила жестяная лохань вполне приемлемых размеров. Постояльцам также полагался кусок пористого мыла «Слоновая кость», на этикетке которого был изображен красавец-усач, моющий руки в ручье. Из кобуры усача торчал револьвер; на берегу, прислоненный к дереву, стоял винчестер. Рядом валялась лопата. Могил в пределах видимости не наблюдалось, но все говорило о том, что усач моет руки не просто так.
Украшал этикетку двусмысленный слоган: «Оно плавает».
Чистая, как в детстве после долгого купания, Рут ложится в постель. Впору пожалеть, что отчим сразу не предложил мисс Шиммер поселиться в отеле. С другой стороны, предложи он это сразу, и Рут отказалась бы из чистого упрямства.
Точно отказалась бы, она себя знает.
Даже присутствие Пирса за стеной не слишком раздражает Рут. Отчим ведет себя тихо, вскоре Рут забывает о нем. В отличие от доктора Беннинга, старого пропойцы, Пирс не храпит во сне.
Лай собаки. Ветер за окном. Банджо.
Шаги в коридоре.
Сна как не бывало. Подхватившись на ноги – будь ты проклята, скрипучая кровать! – Рут мимоходом жалеет, что сегодня не спит одетой, как обычно. Расслабилась, принцесса?! Натянуть штаны, сунуть ноги в сапоги, надеть рубашку – все это время. Время, звуки, шорохи.
В коридоре тихо. Он прислушивается?
Кто – он?
Это мог быть Пирс, сходивший до ветру. Нет, у Пирса под кроватью ночной горшок, Пирс не станет тащиться к дощатому нужнику. Это может быть Красавчик Дэйв: что-то услыхал, явился проверить. Это может быть Арчи. Кто-то из обслуги…
Рут берет револьвер. Один, тот, который заряжен свинцом. Откидывает щеколду, резким толчком распахивает дверь. В два шага она вылетает в коридор, ствол ищет цель.
Не находит.
Коридор пуст. Горит светильник на стене. Фитиль прикручен до отказа, свету мало. Но его вполне хватает, чтобы оценить пустоту коридора, полную и абсолютную. На цыпочках Рут подходит к комнате отчима, прикладывает ухо к дверной створке. Левое ухо, потому что краем правого глаза она следит за лестницей.
Ствол кольта направлен в ту же сторону.
Пирс не храпит во сне. Сейчас это не радует мисс Шиммер. Напрягая слух, она улавливает тихое, чуть хрипловатое сопение. Спит, не спит – отчим дышит, отчим спокоен. Если ей почудилось, волноваться не о чем. Если не почудилось…
Рут спускается по лестнице на первый этаж.
В холле за конторкой спит портье. Уронил голову на руки, вывернул так, словно ему сломали шею. Спина, можно поклясться, затекла, утром едва разогнется. Рядом – очки в проволочной оправе. Записная книжка с именами постояльцев.
Спит. Это хорошо. Шум разбудил бы парня. Значит, здесь никого не было. Или загадочный кто-то старался не шуметь.
В углу холла, над стенной панелью из мореного дуба, серебрится паутина. Часть кружев оборвана. Бегает, суетится паук. Рут не помнит, было так вчера вечером – или стало сегодня, прямо сейчас. Двигаясь тише мыши, она поднимается на половину лестничного пролета и спускается обратно. Да, если торопиться, можно зацепить паутину. Если ты спешишь выйти из Гранд-Отеля на улицу; если на тебе пыльник, длинный и тяжелый, чьи полы развеваются при быстрой ходьбе…
Она выходит на улицу.
Луна горит, как начищенный доллар. Глазам не нужно много времени, чтобы привыкнуть к ночному сумраку. Улица пуста, ветер гоняет пыль от гостиницы к «Универсальному магазину Фостера». Дремлет в витрине семейная пара манекенов. Где комната Пирса? Ага, окно выходит на зады, отсюда его не видно.
Рут ныряет в тесный – не протолкнуться! – проулок. Собачий лаз, и тот шире. Выбирается к гостинице с тыла; нет, не выбирается – выглядывает, стараясь не слишком отсвечивать. Револьвер в руке наливается приятной тяжестью. Доброй ночи, говорит кольт. Доброй ночи, мистер проповедник! Не спится?
«Ездил с парой шансеров, назвался Пастором…»
Пастор не замечает Рут. Задрав голову, он вглядывается в окно комнаты Пирса. Окно освещено: пока Рут кралась по лестнице, отчим зажег лампу. Прямоугольник оконной рамы – подрамник художника. На него натянут белый, чуть желтоватый холст. На холсте набросок углем: дверцы шкафа, изголовье кровати, голый до пояса Бенджамен Пирс. Отчим стоит у стола. Берет кувшин, наливает воды в кружку.
Рут смотрит так, словно у нее в руке – шансер. Так, словно намерена всадить в Пирса малое, а может, немалое несчастье. Она смотрит и видит рядом с отчимом еле различимый силуэт.
Воображаемый друг.
Рут уже видела его. Плод Пирсовой фантазии бесновался у реки, когда индейцы пытались посадить отчима в лодку. Сейчас воображаемый друг спокоен, неподвижен. Он медленно поворачивает голову из стороны в сторону, прислушиваясь к чему-то, слышимому только для него одного. Так путник, застигнутый в дороге зимней ночью, слушает далекий волчий вой, прикидывая, далек ли он в достаточной степени.
Пастор берется за оружие.
2Джошуа Редман по прозвищу Малыш
Ночной ветер продувает насквозь. В прямом смысле слова, сэр. Странное ощущение: неприятное? Непривычное. Как будто тебя изнутри поглаживают, щекочут. Раньше, оказываясь снаружи, Джош такого не замечал. Не чувствовал? Не обращал внимания?
Какая теперь разница?
Звезд в небе больше, чем раньше. Нависают ниже, пронзают колючими лучами, заглядывают в душу. Кроме души ничего и не осталось.
Шепотки, шорохи, дыхание. Слух сделался острее бритвы. Кто-нибудь другой слышит эти звуки? Нет? Существуют ли они вообще?! Тахтон в свое время сумел показаться, заговорить – и Джош его увидел, услышал.
Может, и у самого Джоша так получится?
Всю дорогу, устроившись на широком крупе Чемпиона, Джош пытается достучаться до Освальда МакИнтайра. Достижений с гулькин нос, но мистер Редман не оставляет попыток. Кажется, он уже все перепробовал. Шептал Освальду в ухо. Орал так, что едва сам не оглох. Совал руку прямо в голову мальчишки, шевелил там призрачной пятерней. Ухитрился боком втиснуться в тело МакИнтайра-младшего – может, если он хоть самую малость внутри, мальчишка его услышит?
Что ни делай, Освальд его в упор не замечает.
А вот Чемпион поначалу нервничал. Еще бы! Джош скакал вокруг, как сумасшедший, размахивал руками и вопил, будто на змею наступил. Потом залез на круп жеребца позади Освальда. Три попытки, сэр! Сперва соскользнул, затем провалился сквозь лошадь. В конце концов Чемпион привык и перестал обращать внимание на смутную помеху.
Началось все так.
Вскоре после полуночи тахтон поднялся. Такой поворот событий Джош предполагал и был к этому готов.
– Куда намылился, чертово семя?
Не удостоив его ответом, тахтон убедился, что часовой – Дик Коллетт, тот еще вояка! – привалился спиной к стене хибары с паровой машиной, положил на колени винчестер и беззаботно дрыхнет. После этого тахтон разбудил МакИнтайра-младшего. Зажал вскинувшемуся спросонья мальчишке рот, приложил палец к губам.
– Тихо, Освальд!
Шепот не был слышен и с двух ярдов. Но чувства Джоша чудесным образом обострились, он разбирал каждое слово.
– Ты толковый парень. Ты знаешь, что на разведку не ездят в одиночку?
– Да, сэр!
– Поедешь со мной. Я тебе доверяю.
– Что мы должны разведать, сэр?
– Мистер Джефферсон угрожал братьям Сазерленд. Мы их защищаем, верно? Хочу по-тихому съездить в Коул-Хоул. Выясним, что Джефферсон замышляет.
– Бред! Чушь! – заорал Джош. Он размахивал руками перед самым лицом мальчишки. – Этот гад врет!
– Да, сэр! Можете на меня рассчитывать. Я не подведу!
– Не слушай его! Не ходи с ним!
Ага, как же! Доблестный заместитель шерифа оказал доверие Освальду МакИнтайру! Можно ли пропустить такое приключение, сэр?!
У Джоша теплилась слабая надежда, что отъезд тахтона с Освальдом не останется незамеченным. Проснется часовой; кто-нибудь встанет по нужде или покурить. Сазерленды окажутся более бдительными, чем добровольцы, заметят крадущиеся в ночи фигуры.
Увы, судьба и ночь благоволили тахтону. Обмотав копыта лошадей тряпками, они с Освальдом тихо выехали из спящего лагеря. Через полмили пустили лошадей рысью.
– Ну же, Освальд! Ты же глазастый парень! – в сотый раз надрывается Джош, выглядывая из-за плеча юного болвана. – И слух у тебя, как у волка! Я здесь, рядом с тобой!
– Приехали, Освальд. Дальше пойдем пешком.
– Да, сэр!
Жаркие угли звезд прожигают мешок небес – вот-вот посыплются градом. Одна срывается первой, летит за Скалистые горы. За ней тянется искристый хвост. Желтый совиный глаз луны следит за людьми и призраком. Вся троица как на ладони: прерия раскинулась на мили вокруг. Полынь и ковыль в лунном свете отливают серебром – собирай да чекань монеты! Черные тени людей и лошадей смахивают на двери в преисподнюю.
Призрак тени не отбрасывает.
Джош оглядывается: нет, это не Коул-Хоул. Поселок – четыре десятка неказистых домишек – лежит дальше, в доброй миле отсюда. Впереди, ярдах в трехстах от всадников, громоздятся уродливые горбы – отвалы породы из шахты, давшей название поселку: Угольная Дыра.
Всадники спешиваются, привязывают лошадей к одинокому дереву. Тахтон машет рукой Освальду, подает знак: тихо! Мальчишка без возражений следует за тахтоном. Отвалы ближе, ближе.
– Что ты задумал, недоносок?!
Тахтон не отвечает.
– Куда ты тащишь парня?!
Двое начинают карабкаться по отвалам. С восточной стороны к шахте подходит укатанная дорога. По ней люди Джефферсона возят уголь в Элмер-Крик – и дальше, на железнодорожную станцию, отправляя вагонами в Майн-Сити. Дорога тахтона не устраивает, он хочет подобраться к шахте незамеченным.
«На кой черт ему шахта? Там сейчас никого нет. Просто дыра в земле, не слишком-то и глубокая. До родного ада не добраться!»
Джошу скрываться без надобности – он бы сплясал от радости, увидь его кто-нибудь! Но с этим проблема, сэр. Опередив самозваных разведчиков, Джош взбегает – взлетает! – на неровный гребень. Отсюда виден черный провал входа в шахту. Даже с нынешним ястребиным зрением мистера Редмана в глубине ее ничего толком не разглядишь.
Из отверстого зева выползает змея – дорога, присыпанная угольной пылью. Лениво вьется меж отвалов, утекает в сторону Элмер-Крик. На дороге отблескивает россыпь аспидных чешуек: мелкие обломки антрацита. Уголь в Коул-Хоул хороший, но залежи его невелики. Рано или поздно шахта истощится.
Скорее рано, чем поздно.
Прямоугольник входа очерчивают крепежные брусья в полтора фута толщиной: два вертикальных и лежащая на них «крыша». Ага, охранник. Серый плащ до земли, шляпа надвинута на брови. Охранник привалился к левому брусу, слился с ним.
Бдит? Дремлет?
Джоша он не видит. Это обидно, сэр, но начинает входить в привычку. Минута, другая, и над гребнем возникают две головы в «десятигаллонках[23]». Не пора ли еще разок попытать счастья? Джош спрыгивает на дорогу в пяти ярдах от охранника.
– Эй, ты, соня! Да-да, я к тебе обращаюсь!
Машет руками:
– Ты меня видишь? Слышишь? А ты, МакИнтайр?
Мальчишка прикипает взглядом к охраннику. Куда смотрит последний, остается только гадать. Во всяком случае, незваные гости не нарушают его покой.
– Куда ты пялишься? А ты?! Сюда смотри, придурок!
Все усилия пропадают втуне. Но ведь смог же тахтон в свое время привлечь его, Джоша, внимание? Надо выяснить, как.
– Оставайся здесь, – шепчет тахтон Освальду.
И встает в полный рост:
– Не стреляйте, мистер.
Охранник вскидывается, хватается за револьвер. Шляпа сползает ему на нос, он спешит сдвинуть ее на затылок. Судорожно вертит головой: гусь да и только!
– Мистер Клеменс? – Тахтон демонстрирует пустые руки. – Это я, Джошуа Редман, заместитель шерифа. Не стреляйте!
Клеменс нехотя опускает револьвер.
– Малыш? Что ты здесь забыл посреди ночи?!
Джош тоже хотел бы это знать.
– Есть одна проблема, мистер Клеменс. Мне нужно кое-что проверить.
Тахтон спускается с насыпи. Из-под ног его с шумом скатываются куски породы.
– Проблема?
– Не беспокойтесь, вы тут ни при чем, – тахтон проходит мимо Джоша, по-прежнему не обращая на него внимания. – Сейчас я все объясню.
«А вдруг и правда? Вдруг он меня теперь не видит и не слышит? Как все остальные?» Поверить в это – лишиться последней надежды. Нет, Джошуа Редман такому веры не даст.
Притворяется, подлец!
В шаге от охранника тахтон останавливается. Освальд с вершины склона таращится на происходящее во все глаза. Парень ничего не понимает. Джош – тоже.
– У вас спичек не найдется, мистер Клеменс? Мои, к сожалению, закончились.
– Найдутся.
Клеменс сует револьвер в кобуру. Шарит по карманам куртки, надетой под плащ:
– Чертов коробок! Когда надо, не найдешь…
В горле у мистера Клеменса булькает. У любого забулькает, если ему в шею всадят нож. Охранник хрипит, роняет коробок спичек, найденный так некстати. Левой рукой Клеменс хватает себя за шею, словно решил прибить комара. Правая рука тянется к кобуре. Тахтон ее легко перехватывает:
– Спокойно, мистер Клеменс. Уже все, можно спать.
Он прав: уже все. Тело Клеменса сползает по крепежному брусу, мешком оседает наземь. Слабо дергается раз, другой. Затихает.
– Мразь! – орет Джош. – Убийца! На виселицу тебя!
Из шеи охранника торчит белая костяная рукоять. Захоти Джош кого-нибудь убить, он не справился бы лучше. Рукоять кажется знакомой, но Джошу сейчас не до таких пустяков. Только что тахтон, одетый в Джошуа Редмана, как грабитель – в краденый костюм, убил человека. Убил на глазах у Освальда МакИнтайра. Мальчишка молчать не станет. Это значит…
– Беги, Освальд! Беги со всех ног!
Мальчишка в ступоре. Нет, вздрогнул. Неужели услышал?!
– Беги, дуралей! Он тебя убьет!
Освальд мотает головой, словно пытаясь вытрясти Джошев вопль из ушей.
– Беги!!!
– Сэр! Что вы наделали?!
Тахтон оборачивается:
– Ты же видел – он хотел меня застрелить.
– Он врет! Беги!!!
– Но… Я не видел, сэр!
– Так подойди и посмотри. Убедись сам, Освальд. Ты парень умный, ты поймешь.
Мальчишка встает на ноги. Колени его дрожат.
– Давай, спускайся. Неужели ты думаешь, что я мог убить человека ни за что ни про что?
– Мог! И убил! Беги, Освальд!
– Сэр… Вам не кажется, что здесь кто-то есть?
– Да! Да! Здесь кто-то есть!
– Ерунда. Никого здесь нет. Это ветер. Иди, у нас мало времени.
Освальд начинает спуск.
– Нет, Освальд, нет! Беги!
Мальчишка вертит головой.
– Ну же, ну! Я здесь!
Освальд спотыкается. Падает. С шумом катится вниз. Встает, отряхивается.
– Вот, смотри сам.
– Беги!!!
Освальд проходит мимо Джоша. Не замечает призрачных рук, что пытаются его перехватить, оттолкнуть прочь.
Тахтон склоняется над мертвецом:
– Видишь, Освальд?
Когда тахтон выпрямляется, в руке его блестит револьвер Клеменса. Ствол направлен в грудь МакИнтайра-младшего.
– Сэр?
Резкий щелчок взводимого курка. Он сливается с грохотом выстрела. Из ствола вырывается рыжее пламя. Облако порохового дыма окутывает обоих – тахтона и Освальда. Но даже сквозь дым Джош видит, как из груди мальчишки брызжет кровь, темная в лунном свете. Освальд опрокидывается на спину. Ноги его дергаются, как у висельника, пляшущего в петле. На штанах расползается мокрое пятно.
Джош дрожит всем телом, которого у него нет.
Это агония. Парень и минуты не проживет. Люстра упала с небес, люстра гнева господнего, только раздавила она совсем не того, кого следовало. И небеса промахиваются, будь они прокляты!
– Ублюдок! Сраный убийца детей!
Тахтон оборачивается. Смотрит на обвинителя.
– Он умер из-за тебя, – звучит равнодушный ответ. – Это ты убийца.
Джош теряет дар речи.
– Поздравляю, – тахтон серьезен, даже мрачен. – Ты почти докричался до него. Если бы не твои глупые попытки, мальчишка был бы жив.
– Лжешь, подонок! Ты бы его все равно убил!
– Может, да, – тахтон пожимает плечами. – Может, нет.
– Ты бы не оставил свидетеля!
– Любую историю можно подать по-разному. Я бы убедил его, что все было не так, как ему показалось. Дети легковерны, тебе ли не знать?
– Он бы тебе не поверил!
– Этого мы уже не узнаем. Но если хочешь, чтобы пострадал еще кто-нибудь – продолжай в том же духе. Скачи перед людьми, ори им в уши. Глядишь, до кого-то достучишься. И еще один человек по твоей вине отправится вслед за этим мальчишкой. Тебе бы этого хотелось?
Тахтон одновременно говорит и действует. Говорит он совсем не так, как раньше: кратко, примитивно. Складывается впечатление, что он добрался не только до тела, но и до словарного запаса Джошуа Редмана – выгреб все деньги из этого банка. Что же до действий…
Лже-Редман вкладывает револьвер в руку мертвого Клеменса. Подбирает коробок спичек. Достает из кожаной сумки, висящей у тахтона на боку, две толстые серые свечи. Из обеих торчат запальные шнуры фута по три длиной.
Динамитные шашки.
– Что ты еще задумал?!
Но тахтон ему больше не отвечает. Одну шашку он вкладывает в пальцы Освальда. Взвешивает на ладони вторую, чиркает спичкой. Прежде чем поджечь шнур, оборачивается к Джошу:
– У меня для тебя хорошая новость, приятель. Я еще пущу тебя обратно. Хочешь возвращаться в это тело? Ходить своими ногами? Дышать своими легкими? Тогда не суетись.
Шнур вспыхивает, дымит, с шипением разбрасывает колючие искры. Широко размахнувшись, тахтон забрасывает шашку в черный зев шахты. Не слишком далеко: динамит падает шагах в семи от входа. Шашку подсвечивает огонек, ползущий по запальному шнуру.
Тахтон взбегает по склону и скрывается за гребнем.
Воняет серой. Это порох в шнуре горит, убеждает себя Джош. Он слышит тихий стон: Освальд еще жив. Джош склоняется над ним:
– Ты меня видишь, парень?
Освальд силится что-то сказать. Губы его дрожат, с них срываются только стоны.
– Прости меня, Освальд.
Освальд моргает. Его дыхание делается прерывистым.
– Это моя вина. Я не должен был…
«Не должен был брать тебя в отряд добровольцев,» – хочет сказать Джош. Поздно: взгляд мальчика стекленеет. Освальда МакИнтайра больше нет.
Джош оборачивается. Шнур почти догорел. Может ли взрыв повредить Джошу в его нынешнем состоянии? Проверять это у Джошуа Редмана нет ни малейшего желания, сэр! Он спешит прочь. Когда за спиной гремит взрыв, Джош на бегу оборачивается, но видит лишь медленно оседающую тучу пыли.
Всю дорогу до лагеря его преследует запах серы.
3Рут Шиммер по прозвищу Шеф
– Эй! Оставь это дело, приятель!
Окрик спасает Пастору жизнь. Начни револьвер проповедника свое движение из кобуры, и в затылке Пастора мигом образовалось бы двадцать семь, и даже больше гранов[24] старого доброго свинца. Нет, вдвое больше – все пятьдесят пять гранов.
Окрик – безопасная замена второй пули.
– Прогуливаешься, а? Дышишь свежим воздухом?
Молодой стрелок Арчи выходит из тени. Он и впрямь хорош, если опередил Пастора, оказавшись здесь, на задах Гранд-Отеля, раньше проповедника. Или следует допустить, что Арчи заранее притаился тут, будучи уверен, что Пастору не миновать этих закоулков. Тогда он хорош вдвойне.
Скрепя сердце Рут признает это.
– Дышу, – соглашается Пастор.
И всаживает заряд в грудь стрелка.
Проповедник быстр, гораздо быстрее, чем ожидала Рут. Главное, он быстрее, чем ожидал сам Арчи. Молодость против опыта, и опыт выигрывает. Призрак восковой пули, растворившейся по выходу из ствола, поражает цель – светлую область над сердцем злосчастного Арчибальда.
Светлую?!
Только это удержало руку мисс Шиммер. Валяться бы Пастору на утоптанной земле с головой, разнесенной вдребезги, но выстрел из шансера патроном неизвестной марки, произведенный не в темную, а светлую, целиком и полностью неуязвимую для несчастий и «черных полос» область разметки…
С тем же успехом Пастор мог палить из детского пугача.
Земля качается под ногами. Похоже, она качается не только под ногами Рут. Арчи роняет оружие, которое извлек за миг до этого, падает на колени, сжимает ладонями виски. Со стрелком не происходит ничего такого, что можно было бы списать на неудачу. Мир благосклонен к Арчи. Почему же он рыдает? Слезы текут по скуластому лицу, рот кривится в плаксивой гримасе:
– Господи! Как же я… Как дошел я до этого?
Пастор возвращает шансер в кобуру. Достает из кармана губную гармонику.
«Каюсь перед тобой, Господь! – поет гармошка. – Когда я осознал свой грех перед Тобой и не покрыл молчанием позора, я молвил: «Каюсь перед тобой, Господь!»…»
Тридцать первый псалом звучит легко и естественно.
– Шесть человек! Я убил их! Да, они были мерзавцами. Но я ли им судья?
«Каюсь перед тобой, Господь! И ты простил вину грехов моих…»
– Гордыня! Моя проклятая гордыня!
Пастор садится рядом с Арчи. Пыльник стелется по земле. Свободная рука проповедника обнимает стрелка за плечи.
– Виски! Женщины!
«Молился беспрерывно я, о Боже…»
– Когда я в последний раз был в церкви?!
«…но, обходя свои грехи молчанием, я с каждою молитвою слабел…»
– Матушка, моя бедная матушка! Такой ли участи ты желала мне?!
«И тяжела была мне днем и ночью Твоя рука на мне…»
– Я оставил Дженни в тягости! Я даже не знаю, кого она родила! Что, если она умерла родами?!
«…и силы сердца истощались, как от жары…»
– Я вернусь! Дженни! Матушка! Я вернусь к вам!
«Блажен, чьи прегрешенья прощены и чьи грехи покрыты; блажен, кого Господь не укорит грехом…»
– Ждите! Я скоро!
Рут еле успевает выскочить из проулка и отпрыгнуть в сторону. Останься она на месте, и Арчи сбил бы ее с ног, так он торопился. Рыдая на бегу, стрелок несется вперед, как паровоз на всех парах. Его вопли стихают в отдалении.
– Раскаяние, – Пастор даже не думает вставать. – Раскаяние малого калибра. Думаю, он сейчас разбудит местного священника и захочет исповедаться.
– Матушка? – интересуется Рут. – Дженни?
– Возможно. Но матушка и Дженни далеко, а раскаяние гложет его прямо сейчас. Поэтому – священник. Домой он уедет утром. Или не уедет. Говорю же, малый калибр. Вы еще намерены застрелить меня, мисс? Мои поздравления, я не услышал, как вы подкрались. Хорошая школа, Томми мог бы вами гордиться.
– Вы сами делаете такие патроны?
– Нет, покупаю у Зинников.
– У Зинников нет такого товара.
– А вы хотя бы раз спрашивали? Можете не отвечать, я и так знаю. Раскаяние, благословение, угрызения совести – люди интересуются такими патронами куда реже, чем проклятиями и несчастьями. Зинники, скажу я вам, мастера на разные штуки! Особенно если им хорошо заплатить.
– Дядя сказал, что патроны вы делаете сами.
– Вам известно, за что Томми прозвали Шутником? То-то же! Рут встает напротив Пастора. Откидывает полу пыльника, заправляет сзади за пояс. В этом нет необходимости, сейчас Рут без кобуры. Револьвер в ее руке опущен дулом вниз. Но жест этот хорошо знаком Пастору. Он поймет, к чему клонит мисс Шиммер.
Да, он понимает.
«Как умножились враги мои! – поет гармоника. – Многие восстают на меня…»
– Вы же не отстанете от Пирса? – спрашивает Рут. – Вы продолжите охоту за плодом его фантазии, да?
Пастор кивает. Взгляд его полон грусти:
– Увы, это так. Долг зовет, мисс.
Он улыбается:
– А вам-то что? Вам и вашему Пирсу? Допустим, я немного постреляю в плод его, как вы изволили выразиться, фантазии. Если это плод, им ничего не будет.
– Кому – им?
– Мистеру Пирсу и его плоду. Все равно что я выстрелю в воздух.
– Мистер Пирс против того, чтобы вы стреляли по его фантазиям. Значит, я тоже против. У меня контракт, ваше преподобие. Впрочем…
– Вы готовы пересмотреть условия контракта?
– В некотором смысле.
– Например?
– Если вам захочется пострелять по плодам фантазии средь бела дня, при большом скоплении народа – так и быть, я закрою на это глаза. Стреляйте в свое удовольствие!
«Не убоюсь тем народа, – поет гармоника, – которые со всех сторон ополчились на меня…»
– Раньше я так и делал, – Пастор убирает инструмент ото рта. – Стрелял, мисс. Молодой был, глупый. Это закончилось для меня островом Блэквелла. Мне повезло, могли и повесить. Если я продолжу в том же духе, обязательно повесят. Свидетели с легкостью подтвердят, что я стрелял в вашего работодателя, но промахнулся. Да и вы, осмелюсь предположить, с радостью дадите показания. Нет уж, я лучше так, под покровом ночи. Или в уединенном месте, где нам никто не сможет помешать. В земле, знаете ли, пустой, иссохшей и безводной.
– Никто не сможет помешать? Вы ошибаетесь.
– Это уж как Господь рассудит. Вам это не кажется смешным, мисс?
– Шиммер, мисс Шиммер. У меня та же фамилия, что и у дяди, мир его праху. Что именно мне должно показаться смешным, преподобный? Ваша пальба по воображаемым друзьям?
– Мы, два стрелка, спорим из-за кого-то, кого нельзя привести в суд и заявить: вот пострадавший, а вот преступник! Нельзя принести мертвое тело: вот убитый, а вот убийца! Разве это не повод для смеха? Воображаемый друг? Отличное определение! Вам известно, какие ужасы творятся в Старом Свете? В Китае? Туркестане?! Там все началось гораздо раньше, там сейчас у каждого пятого есть воображаемый друг! Даже если я преувеличиваю, ангел все равно сорвал печать!
– Там светопреставление? Вы называете это так?
– В Старом Свете причина больше не влечет за собой следствие, мисс. Следствие само выбирает для себя причины! И оно все чаще останавливает выбор на таких, о которых никто и не догадывается! Время значит что-то другое, чем минуты и часы. Ты стреляешь из револьвера, а происходит выстрел из пушки, отлитой сто лет вперед…
– Сто лет вперед? Как это?!
– Сто лет назад – это вам понятно?
– Да.
– А сто лет вперед – это наоборот.
– Вы безумец, преподобный. Ваши рассуждения не выдерживают критики. Если воображаемые друзья – болезнь, разрушающая Старый Свет, если в том же Китае, как вы утверждаете, каждый пятый ходит с воображаемым другом…
– Продолжайте, мисс Шиммер.
– Эмигранты, ваше преподобие. Они должны были уже навезти сюда целый легион этих самых друзей. Плод фантазии – такой груз, что им можно набить трюмы до отказа, и еще останется уйма свободного места.
Пастор встает. Отряхивается.
– Разумный довод. Это могло бы быть, но этого не случилось. Почему? Вот вам подсказка: Англия более-менее держится. Япония. Австралия. Как думаете, почему?
– Почему?
– Острова, мисс.
– Австралия – остров? Да вы знаток географии!
– И тем не менее. Дело в воде, мисс. В больших пространствах текучей воды.
– Могу лишь повторить: вы безумец, преподобный.
– Вы когда-нибудь предлагали вашему работодателю сесть в лодку? Переправиться на другой берег реки Гудзон? Миссисипи? Делавэр? Такие, как он, даже ручей преодолевают вскачь.
«Плыть. Туда, обратно. Дальше сделка.»
«Что за чепуха? Вы хотите захватить меня в плен?»
«Плыть. Серая Сова велеть. Да, нет, что угодно – ты плыть.»
Что это за подвиг – сплавать на тот берег?!
Четверо индейцев борются с Пирсом. Висельник при виде петли – и тот вел бы себя достойнее. Хрипящий клубок катится по земле. Следом бредет пятый индеец с лодкой на плечах.
«Мир. Туда-обратно, все хорошо.»
Руд вздрагивает. Теплой летней ночью ей становится холодно.
– То же самое – мосты, мисс Шиммер. Им трудно проехать по мосту над рекой. Нужен хорошо разогнавшийся паровоз – или лошадь, которая несется во весь опор. На воде, над водой – они гибнут, мисс Шиммер. Чем сильнее течение, чем дольше время, проведенное на воде, над водой – тем неотвратимей смерть. Если честно, я счастлив, что воздушный шар не способен перелететь океан. Возможно, на большой высоте у них есть шанс выжить над водой… В этом случае нас бы ждали серьезные проблемы.
– Хватит!
Рут возвращается в проулок.
– Хватит, – повторяет она, прежде чем скрыться. – Вас зря отпустили из сумасшедшего дома, ваше преподобие. Но даже будь вы правы… У меня контракт. Направьте ствол шансера в сторону Бенджамена Пирса – и я всажу вам пулю в грудь. А там посмотрим, окажется она для вас проклятием или благословением.
– Китайцы, – Пастор смотрит ей вслед. – Расспросите китайцев, мисс. Не думаю, что они станут с вами откровенничать. Но мало ли?
– Китайцы? Почему не французы? Ирландцы?
– В Элмер-Крик есть французы? Я удивлен. Европейцы держат язык за зубами: боятся, что их рассказы сочтут бреднями умалишенных. Здесь не любят безумцев, мисс Шиммер. А китайцы… На болтовню диких азиатов не обращают внимания. Они ведь и саранчу едят, вы в курсе? Восьмая казнь египетская, фараон – и тот, почитай, сдался. А они едят и нахваливают…
На Ривер-Роуд голос Пастора уже не слышен. Зато слышна гармошка. Какой псалом, не разобрать. У магазина Фостера в такт подвывает собака.