Божество пяти дорог. – Доллар падает в раю. – Люби каприз за ваша деньги. – Китайские танцы и карабин Кольта. – Тень на крыше.
1Рут Шиммер по прозвищу Шеф
В бакалее семьи Ли ничего не изменилось.
Коробки, жестянки, мешки. Перец, соль, сахар. Мука, крупа, кофе. Бутыли с маслом. Ящики с сушкой. Вечерние сумерки, забираясь в окна и растекаясь по лавке, подтвердили бы и на суде под присягой: товар остался прежним. Керосиновая лампа на прилавке, светильники в виде бумажных фонарей, подвешенных к потолку – Рут помнит это по своему первому визиту в бакалею. Единственная разница заключается в том, что сейчас в лампе и фонарях пляшут язычки пламени.
– Закрываться, – уведомляет Рут мистер Ли.
Он изучает какие-то деловые записи, держа листок бумаги близко к лампе и тычась в него носом. Мистер Ли близорук, но очков не носит: наверное, экономит деньги. Рут на зрение не жалуется, света ей тоже хватает, но прочесть, что написал бакалейщик, она не смогла бы даже под угрозой повешенья.
Столбцы иероглифов; китайская грамота.
– Закрываться, да. Вас обслужи, мэм. Вас обслужи в любой время.
Он улыбается, показывая зубы кролика. Кажется, под верхнюю губу мистера Ли засунули ватный валик.
– Заходить. Не стоять на порог.
Рут шагает в лавку. Взгляд ее, хочет того Рут или нет, неизменно возврается к алтарю девяти миров – чертовым весам, над которыми еще недавно колдовал горбатый тесть бакалейщика. Весы выглядят холодными, покинутыми. В чашках не горит огонь, пепел и золу тщательно вычистили. Древесный порошок тоже убрали. Если бы Рут не видела, как дым, искры и огонь поднимались вверх, от чашки к чашке, она бы сейчас не обратила на алтарь никакого внимания.
Китайская грамота; китайские весы.
– Что покупай, мэм?
– Ничего. Хочу поговорить.
– С дикий китаёза? Такой образованный мэм? Я удивляй.
– Пастор дал мне совет расспросить вас. Он предупредил, что вы вряд ли станете откровенничать. Пастор… Я не знаю, как его зовут.
– У-сен.
– Что?
Бакалейщик откладывает записи:
– У-сен, воин-монах. Мы зовем его так. В нем живет Ву-Дао: божество пяти дорог, заклинатель демонов. Белое лицо, острый меч. Значит, это он послал вас к нам?
– Да.
– Я не ошибся. Моя жена не ошиблась. Я считал, что в первый раз мы наговорили вам лишнего: я и моя жена. Тесть очень сердился, ругал нас. Теперь я вижу, что мы не ошиблись. Вы тоже у-сен, вы стоите на перекрестке пяти дорог.
– Воин-монашка? Вы слишком хорошего мнения обо мне, мистер Ли.
– Чаоксианг.
– Что?! Еще одно божество?
– Это мое имя. Зовите меня Чаоксианг, я буду признателен.
Рут пытается. Нет, она честно пытается.
– Извините, – сдается она. – Лучше вы останетесь мистером Ли. Ваше имя, от которого у меня оскомина… Оно что-то значит?
Китаец смеется:
– Чаоксианг – «ожидающий благосостояния». Думаю, это издевательство. Я все жду и жду, мэм. И вряд ли дождусь. Так что вы хотели у нас узнать?
Со стороны харчевни, примыкающей к лавке, раздается стук. Довольно громкий стук, учитывая, что стены гасят звук. И ритмичный, хотя ритм непривычен для ушей Рут. Музыка? Если да, то китайская.
– Моя жена, – объясняет бакалейщик. – Ужин закончился, люди ушли. Мэйли прибирается, не обращайте внимания. Спрашивайте, я в вашем распоряжении.
– У вас в Китае правда такие ужасы, как рассказывают?
– То, что рассказывают, лишь малая часть нашего ужаса. Его надо пережить, чтобы говорить правду. Но те, кто пережили, предпочитают молчать. Ужас не в крови, мэм, не в смертях, болезнях или насилии. Настоящий ужас приходит тогда, когда ты не знаешь, чего ждать. Ты подбрасываешь мяч, но он не падает. Рождается ребенок, но он старик. Праздничные ракеты взрываются фейерверком, но это осколки, зазубренная сталь. Еда не всегда еда, вода не всегда вода. Любимый человек не всегда любимый – и не всегда человек. Причины и следствия, мэм. Война между ними – вот настоящий кошмар. После такой войны, как и после любой другой, устанавливается новый миропорядок. К сожалению, нам больше нет в нем места. Мы плесень, чужаки, приживалы. Дымом и искрами мы уходим наверх, заражаем собой следующий мир. Вот, я рассказал вам. Вы что-нибудь поняли?
– Нет. Но мне страшно.
– Никто не понимает. Но вам хотя бы страшно. Остальные даже не дослушивают до конца. Что путного может сказать дикий китаёза?!
Не знаешь, чего ждать, мысленно повторяет Рут. Подбрасываешь мяч, но он не падает. Рождается ребенок, но он старик. Еда не всегда еда, вода не всегда вода…
– Искры. Мой отец скупал их сотнями.
– Это чудо, Рут. Крошечное чудо. Если я подкину серебряный доллар, каков шанс, что выпадет решка?
– Не знаю. Пятьдесят на пятьдесят?
– Каков шанс, что монета встанет на ребро?
– Один из тысячи?
– Каков шанс, что доллар вообще не упадет? Повиснет в воздухе?
– Так не бывает.
– А если у тебя такая искра?
– Тогда бывает. Но долго монетка не провисит.
– Значит, если искра, тогда бывает? Вот я и говорю: искра – это крошечное чудо. А чудо – нарушение вероятности. Разлом в коре причин и следствий. Исключение из правил.
Китаец не мешает ей вспоминать. Возвращается к своим записям, прибавляет огня в лампе. Это кстати, потому что от размышлений у Рут темнеет в глазах. Еще этот стук! Если миссис Ли прибирается, то вряд ли в доме после уборки останется хоть одна целая миска. Плотники, заколачивающие гвозди – вот что рождает в памяти этот проклятый стук. Плотники с молотками, а не маленькая женщина с тряпкой.
– Давно вы перебрались в Америку?
– Шесть лет назад. Представьте себе пристань, мэм. Идет дождь…
Рут представляет. Слова китайца ее разум превращает в звуки, цвета, запахи. Идет дождь, мокрые доски блестят от влаги. Погода скверная, залив Бэйбу ходит ходуном. Люди сбились в кучу, дети плачут. Кто-то умер, его оттаскивают прочь. Кто-то болен, его гонят. В тесноте трюмов болезнь хуже пожара. Старик-тесть держится на ногах только благодаря дочери. Мэйли крепче, чем может показаться со стороны. Жалкие пожитки: узлы, заплечные мешки. Место ограничено, много не возьмешь. Деньги; да, деньги. Они еще есть; скоро их не будет. Часть отдадут лодочникам, рисковым парням, которые доставят беженцев на корабли братства. Эмденское королевское прусское братство, они берут меньше британцев и голландцев. Правда, и пароходы дрянь.
– Когда лодки доставили нас на борт, я целовал палубу. Знаете, почему? Я ехал в рай. Подброшенный доллар в раю всегда падает, мэм. Ну, почти всегда. Не повисает в воздухе, не превращается в вырванный зуб. Если подбросить, он падает. Разве это не счастье?
Доллар, думает Рут, содрогаясь. Мистер Ли почти дословно повторил сказанное дядей Томом. Как же, должно быть, ужасна жизнь там, где исключения – правило?!
– Среди вас были люди с воображаемыми друзьями?
– Извините, с кем?
– С демонами, – исправляется Рут. – Яомами, Мо-Гуями?
– Яомо, – повторяет китаец. – Мо-Гуй. Да, были. Те, кто приобрел такого спутника недавно. Если прожить с яомо достаточно долго, если позволять ему оказывать тебе услуги – ты перестаешь быть хозяином самому себе. Такого человека Мо-Гуй не пустит на пристань. Это уже не человек, мэм, это костюм. А костюм не ходит, где ему вздумается. Если же ты сошелся с яомо не слишком давно, если обладаешь свободой воли… Демон сбежит, когда ты сядешь в лодку. Нет, он сбежит раньше – когда поймет, что ты собрался делать. Если он останется, он умрет. В лодке, на корабле Мо-Гуй не выдержит и пяти минут. Даже если человек, одержимый яомо, вернется на берег раньше, чем демон скончается…
«Дело в воде, мисс. На воде, над водой они гибнут. Чем сильнее течение, тем неотвратимей смерть.»
Так ли безумен Пастор, как это кажется?
– Допустим, он вернулся на берег раньше. Допустим, демон остался жив. Чем это грозит человеку, мистер Ли? Чем это грозит демону?!
Китаец беззвучно смеется:
– Представьте, мэм: вы шили себе выходной костюм…
Платье, думает Рут. Ладно, пусть будет костюм.
– Вы кроили ткань, строчили швы. Пуговицы, карманы. Вы долго трудились, вы очень старались. От этого костюма зависела вся ваша дальнейшая жизнь. И вот вас в вашем чудесном костюме бросили в реку, полную топляка. Вы не утонули, выплыли. Но костюм размок, разлезся, порвался о сучья. Отлетел лацкан, карман висит собачьим ухом. Чинить этот костюм встанет дороже, чем сшить новый. Я ясно выражаюсь, мэм?
– Пребывание в воде, над водой нарушает связь Мо-Гуя и человека?
– Да. Шить новый костюм – это время. Яомо теперь может и не выжить без одежды. Он уже привык быть одетым, избаловался. Голым он замерзает насмерть.
К стуку Рут успела привыкнуть. Но вопль заставляет ее подскочить на месте. Похоже, уборка миссис Ли достигла кульминации, иначе зачем было так орать?
– Спрячьте оружие, мэм. Все в порядке, бояться нечего.
Пунцовая от стыда, Рут сует револьвер в кобуру.
– Не бойтесь, все в порядке, – бакалейщик невозмутим. – Говорю же, моя жена прибирается.
– Спасибо, мистер Ли. Не смею больше вас задерживать.
– Заходите, мэм. Мы всегда рады видеть у-сен в нашем доме.
– Я не у-сен.
– Неважно. Наш дом открыт для вас.
На пороге Рут задерживается:
– Ваша речь, мистер Ли. Мой бог! Я только сейчас сообразила… Вы же говорите лучше, чем большинство жителей Элмер-Крик! Как такое может быть?
Ли Чаоксианг подвигает лампу ближе:
– Я преподавал английский, мисс Шиммер. В Нанкине, в течение двенадцати лет.
– Тогда зачем вы коверкаете язык?
Свет превращает лицо азиата в экзотическую маску:
– Дикий китаёза, мэм. Белый люди обожай, когда дикий китаёза так говори. Очень сильно обожай. Умный обезьян! Желтомазый макак! Я продавай люди то, что они обожай. Бизнес, ничего личное. Люби каприз за ваша деньги. Любая каприз, извиняй.
2Рут Шиммер по прозвищу Шеф
Отправляясь в бакалею, Рут полагала, что ей придется выдержать жестокий бой. Не в бакалее, нет – в отеле. Заглянув в комнату Пирса доложиться об уходе, она ждала, что отчим категорически запретит ей оставлять свой пост в соседней комнате. Будь его воля, Пирс заставил бы падчерицу дежурить в холле отеля днем и ночью – и стрелять в любого, кто переступит порог, будь это Пастор, шериф или вдова Махони.
Рут готовилась к спору, скандалу – и ошиблась.
В комнате Пирса сидел Красавчик Дэйв. Он что-то живо обсуждал с отчимом за бутылкой виски. Лица обоих раскраснелись, на лбу Пирса блестел пот. Едва завидев Рут, оба как воды в рот набрали. Разрешение покинуть отель было дано с дивной легкостью – мужчинам не терпелось продолжить разговор без посторонних.
После беседы с бакалейщиком мисс Шиммер понимает и отчима, и Красавчика. Да, есть такие разговоры, где лишнее ухо – погибель. Подслушай кто рассказ китайца, раззвони об этом по городу – и здравствуй, остров Блэквелла!
Нельзя ли поселить нас вместе с французом-водолазом?
Дома́ на Уилтон-стрит стоят редко, как зубы в челюсти записного драчуна. Выйдя из бакалеи, Рут решает срезать дорогу к отелю и не тащиться в обход. В переулке темно, пахнет собачьей, а может, не только собачьей мочой. Словно подслушав мысли женщины, переулок виляет хвостом – так голодная дворняга выпрашивает подачку.
Куда это мы вышли?
Перила ограды – невысокой, по пояс. За оградой – дощатые столы и лавки. Навес на четырех столбах. Луна спряталась, света мало. Все видится смутно: скорее очертания, чем предметы.
Стук. Крик.
На этот раз мисс Шиммер без труда усмиряет первый порыв. Револьвер остается в кобуре, нечего ему прыгать туда-сюда. Сердце бьется ровно, дыхание ничем не встревожено.
«Не бойтесь, все в порядке. Говорю же, моя жена прибирается.»
Оставаясь в тени, неподвижная как статуя, Рут наблюдает за миссис Ли. Открытая харчевня, к которой Рут выбралась, обойдя бакалею с тыла, пуста и чиста. Зажгите десяток ламп и дюжину фонарей – не найдете и соринки. Но миниатюрная китаянка не спешит вернуться в дом к стряпне и мужу. Одетая в шаровары и длинную блузу до колен, миссис Ли танцует у столба.
Заход справа. Заход слева.
Руки миссис Ли стучат по гладкому дереву. Ладони, предплечья. Локти, запястья. Ноги тоже стучат: пятка, колено, пятка. Столб отзывается гулом и дребезжанием. Черт меня побери, думает Рут. Бакалейщица? Вот по кому плачет плотницкое дело! На инструменте можно сэкономить уйму денег: ни молотка не надо, ни топора, ни рубанка. Гвозди забиваем кулаком, выдергиваем пальцами; бревно обтесываем ребром ладони.
«Везет мне на сумасшедших…»
Видно плохо. Рут вглядывается до рези под веками. Ага, теперь ясно: в столб вбиты два обточенных поленца. Они закреплены в столбе не слишком жестко: когда миссис Ли попадает по этим детским беспалым «ручкам», звучит тот самый дребезг. В нижней части столба прибита кривая, выгнутая колесом «нога». Ей миссис Ли тоже уделяет должное внимание.
Джига. Вальс.
Полька, популярная среди старателей Калифорнии.
Клог. Сквэр-данс.
Рут перебирает все знакомые ей танцы. Ни один из них не похож на пляску миссис Ли. Ох уж эти китайцы, все у них не как у людей! Еще и столб в качестве барабана…
Барабан. Револьвер.
На угловом столе лежит винтовка. Луна краешком выглядывает из-за облака, давая возможность рассмотреть оружие. Револьверный карабин: видавший виды старичок времен эпохи рабства, переделанный лет десять назад на заводах Кольта под патроны центрального боя. Самовзвод, но точность огня не ахти. С другой стороны, зачем владельцам бакалеи новенький «винчестер-гочкис» за целую карточную колоду «зеленых спинок[28]»? Коробка с сотней патронов – два доллара вынь да положь…
Лунный свет блестит на масленке. Играет на шомполе, лежащем отдельно. Тонет, как в омуте, упав на рыхлую кучку ветоши.
Рут сортирует увиденное, приводит в порядок. Вечерами миссис Ли, женщина больших культурных запросов, танцует со столбом. Муж занят делами, отец горбат, другие китайцы разбрелись по домам. Один столб безотказен: приколотил руки, ногу – и валяй пляши с кавалером. Для народных китайских танцев требуются дубовые предплечья, железные колени и свинцовые пятки. После рассказа мистера Ли про ужасы жизни в Китае это – самое меньшее, что вызывает удивление. У семейства Ли водится оружие – скажите мне, у кого оно не водится? Сейчас ребенок сперва учится стрелять, а потом ходить. Винтовка лежит на столе в харчевне? Должно быть, в уборку у миссис Ли входит чистка и смазка оружия…
Все, хватит. Подглядывать некрасиво.
Прежним путем, виляя вместе с переулком, Рут возвращается на Уилтон-стрит. Облака разбежались кто куда, луна катается по небу, как сыр в масле. Мисс Шиммер идет по улице, в обход. Среза́ть дорогу больше не хочется.
Дурная идея, зря и пробовала.
3Рут Шиммер по прозвищу Шеф
Есть ли церкви-привидения?
Методистская церковь в Элмер-Крик ночью, при свете луны, легко сойдет за призрак самой себя. Вытянутый к небу, увенчанный крестом, бледный и дощатый дух – извините за каламбур! – в духе плотницкой готики. На стены не пожалели белой краски, лунное молоко течет по контуру, добавляет масляной желтизны. Целься, шансфайтер, не целься – куда тебе стрелять, в белое на белом? Узкие стрельчатые окна, острые щипцы крыши. Еще одно окошко – круглое, состоящее из трех сегментов – горит на самом верху. Окно приоткрыто, за стеклом от сквозняка моргают свечи.
Глаз циклопа, думает Рут.
Колокольню с открытой площадкой для звонаря поставили отдельно, вплотную к западному крылу церкви. Асимметрия, которую колокольня придает неприкаянному духу, наводит на мысли о несовершенстве мира.
Церковь – не последнее здание по Уилтон-стрит. Дальше стоит контора по продаже и сдаче в наем лошадей, при ней конюшня, еще дальше станция дилижансов делит здание с почтово-телеграфной станцией. Между конторой и станцией – переулок, куда Рут и намеревалась свернуть, чтобы в самом скором времени выйти на Ривер-роуд, неподалеку от скверно покрашенных колонн Гранд-Отеля.
Ей хочется спать. День выдался утомительный.
– Я знаю, зачем вы приехали в Элмер-Крик, преподобный Саймон.
– Вы ошибаетесь, преподобный Элайджа.
– В чем? В том, что вы приехали в город?
– В том, что вам известны мои цели.
Рут останавливается. Делает шаг к стене скобяной лавки, мимо которой шла. Пожалуй, лучше остаться незамеченной. Разговор, невольной свидетельницей которого она стала, идет на повышенных тонах. Один голос знаком мисс Шиммер. Выходит, Пастора зовут Саймон?
– Не виляйте, преподобный Саймон. Почему вы не смотрите мне в глаза?
– Потому что от вас разит виски. Еще минута, и меня свалит хмель.
– Вот! От меня разит виски!
«Правда и мир облобызаются, – поет губная гармоника. В гнусавом напеве слышится насмешка, неуместная в псалме. – Истина возникнет из земли, и правда приникнет с небес!»
– И вы, преподобный Саймон, разумеется, доложите об этом церковному начальству в Майн-Сити? Вы скажете: «Преподобный Элайджа – горький пьяница. Люди болтают, однажды он заснул на кафедре, прямо во время воскресной проповеди. Заснул и храпел на весь храм! Он пристает к матерям во время крещения их детей. Этот Элайджа бесстыдник! Грешник! Чревоугодник!»
– Это исповедь, ваше преподобие? Отпускаю тебе грехи твои.
С местным священником Рут незнакома. Впрочем, она не слишком удивлена. Скорее она удивлена собственной нервозностью. Сна ни в одном глазу, сердце бьется чаще. Стыдно подслушивать? Нет, дело не в этом. Хочется побыстрее уйти? Да, хочется, но дело опять же не в этом. Разговор священников не предназначен для чужих ушей, надо проскользнуть незамеченной, но как? Нет, и это не причина для беспокойства.
Что-то стряслось с отчимом в гостинице? Сердце пророчит дурное?!
Вряд ли.
– Смеетесь? Вас прислали, чтобы убедиться: я не справляюсь с моими духовными обязанностями. Будете отрицать?
– Идите домой, преподобный Элайджа. Проспитесь, похмелитесь. Скоро я уеду из Элмер-Крик. И вы забудете меня, как страшный сон. Уверен, при всех ваших грехах вы полностью устраиваете здешнюю паству. Я бы на вашем месте не продержался и месяца.
– Ладно. Я и не рассчитывал на откровенность. Кем вы были рукоположены, преподобный Саймон? Или это тоже секрет?
– В священнический сан меня рукоположил суперинтендант[29] Шелли, окружной епископ Города Ветров[30]. Вы, должно быть, слыхали о нем? Продувные бестии в этом Чикаго, кого хочешь рукоположат… Посмотрите на меня, преподобный Элайджа! Вот вы бы меня благословили на миссионерство? Да вы бы скорее встали на стезю трезвости…
– Это не тема для шуток!
– С чего вы решили, что я шучу? Я просто размышляю вслух. Это было давно, можно сказать, в другой жизни. Вы удовлетворены?
Тень.
Тень на крыше конторы, торгующей лошадьми.
Мелькнув на фоне лунного диска, тень исчезает так быстро, что Рут начинает сомневаться, действительно ли она видела эту чертову тень. Человек встал во весь рост и снова присел на корточки? Птица перечеркнула белый, изрытый оспинами диск?
Летучая мышь?!
– Я слышал о вас, преподобный Саймон. Я много слышал о вас и ваших причудах. Часть рассказов похожа на бредни. Часть – на ересь.
– Отчего же?
– Наша церковь приветствует экзорцизм[31], если обряд проводится с разрешения вышестоящих. Благословляет, если в ход идет слово Божье. Но револьвер?! Револьвер, заряженный, прости Господи, раскаянием? Отпущением грехов?! Полагаю, вас зря выпустили из приюта для умалишенных.
– Зря, ваше преподобие, зря. Там мне было спокойнее. Но что вам до моего револьвера? Как известно, добрым словом и револьвером можно добиться гораздо большего, чем просто добрым словом. Бесы в этом смысле не исключение.
Тень.
Тень на крыше конторы.
У Рут исчезают последние сомнения. Хрупкий, миниатюрный, женственный силуэт. Ветер треплет длинную, до колен, верхнюю одежду. Единственное, что нарушает внешнюю безобидность тени – винтовка. Тень вскидывает оружие к плечу, целится, опускает винтовку.
Снова вскидывает, опускает.
Кого он выцеливает? Преподобного Элайджу? Пастора? Почему он не стреляет?! Не потому ли, что преподобный Элайджа заслоняет собой Пастора? Пастор выше ростом, можно было бы целиться в голову. Но в ночной темноте, при неярком свете луны, на такое решился бы только самый отчаянный стрелок.
Одетая в шаровары и длинную блузу до колен, миссис Ли танцует у столба. На угловом столе харчевни лежит винтовка. Лунный свет блестит на масленке. Играет на шомполе, лежащем отдельно. Тонет, как в омуте, упав на рыхлую кучку ветоши…
– Бесы? Или плод вашего помраченного рассудка? Я знаю, у вас есть сторонники в церкви. И не только диаконы! Пресвитеры, даже суперинтенданты! Окружные суперинтенданты! В следующем году на генеральной конференции будут рассматривать ваш вопрос. С представительством мирян, да! Надеетесь, ваши методы одобрят? И не надейтесь! Готов поклясться, вас пинком вышибут из церковного лона, вас и ваших последователей. Дурную траву с поля вон! На вашем месте…
– Оставайтесь на своем месте, преподобный Элайджа. А я с вашего позволения останусь на своем. Уже поздно, мне пора идти. Благослови вас Господь этой ночью…
– У-сен.
– Что?
– У-сен, воин-монах. В нем живет Ву-Дао: божество пяти дорог, заклинатель демонов. Белое лицо, острый меч. Это он послал вас к нам?
– Да.
– Я не ошибся. Моя жена не ошиблась. Вы тоже у-сен, вы стоите на перекрестке пяти дорог.
Моя жена не ошиблась, повторяет Рут вслед за бакалейщиком. Пять дорог? Дура, с чего ты решила, что китайцы расположены к Пастору? Хитрые азиаты, они самого черта обведут вокруг пальца! «Я продавай люди то, что они обожай. Бизнес, ничего личное…» Пока мистер Ли заговаривал тебе зубы, миссис Ли чистила винтовку. Пробуждала в себе боевой дух, избивала столб, исполняла воинственный танец. Так поступают индейцы. Почему бы так не поступить китаянке?
Сейчас Пастор ляжет мертвым на перекрестке пяти дорог. Ты следующая, мисс Шиммер. Как сказал бакалейщик? «Вы тоже у-сен…»
Тень вскидывает винтовку в третий раз.