ону; в основном передавали или продавали в город: одним надо было устроить своих родственников в больницу, другим нужен был мотоцикл или лодочный мотор.
— А ты зря не взял, обидел девушку, — сказал Мамушкин. — Хочешь, я тебе соболей на шапку достану? Ты мне пива, а я тебе соболей. Идёт?
— Я же не Чернышевский, — засмеялся я. — Это, говорят, он любил прохаживаться по Вилюйску в собольей шапке. Мне бы что-то попроще.
Была в нашей работе особая статья. О ней говорили мало, а если и говорили, то мимоходом. Те дрожжи, которые вёз радист Ватрушки на, не были чем-то особенным и из ряда вон выходящим событием. Многое чего приходилось возить лётчикам. Так повелось: где-то чего-то много, а кому-то постоянно недостаёт.
Утром, перед вылетом, у входа в стартовый здравпункт нас поджидали разного рода ходоки. Одни просили привезти с Байкала рыбу, другие — орехи, ягоды, третьи — тушёнку, гречку, тот же спирт, — и говорили, что просим не за себя и не для себя. Выяснялось, что у одного намечалась свадьба, у другого — именины или крестины, третьему надо было что-то нести в больницу. Поводов нагрузить, сделав заказ, было множество. Конечно, всё то, что было в их просьбах, можно было найти на рынке, но там было дорого, а Ватрушкин, бывало, совсем не брал с них денег.
— Как пришло, так и ушло, — говорил он. — Богаче уже не стану, а бедным никогда не буду.
Чаще всего всю эту непредвиденную левую работу он поручал мне, и я, не нарушая сложившихся традиций, брал передачи, посылки и разносил их по разным адресам. Хочешь стать командиром — терпи! — говорил я самому себе. Но история с заказом Мамушкина имела продолжение. Однажды Ватрушкин, выслушав очередной, оформленный в привычные причитания, заказ, неожиданно для меня протянул ходоку десятку.
— Не в службу, а в дружбу, — с улыбкой сказал он. — Пока мы летаем, ты съезди на пивзавод и купи пива.
— Ты чо, Михалыч, охренел? — пожевав от удивления губами, буркнул тот. — Туда надо ехать на двух автобусах. Да и времени у меня нет.
— Но сюда-то приехать нашёл время, — сухо заметил Ватрушкин. — Вот что, дорогой, у нас, кроме ваших заказов, своих дел полно. А вот он, — тут Ватрушкин показал на меня глазами, — каждый день ездит на работу на двух автобусах. Утром сюда, а вечером обратно, на дорогу — полдня. И ничего — ездит. Бывает, и пиво возит. А ещё ваши заказы развозит.
— Ну и лётчики пошли, шаг лишний боитесь сделать, — надулся заказчик.
— Ты это мне или себе? — поинтересовался Ватрушкин и уже другим, непривычным для меня голо сом добавил: — Вали отсюда, и чтоб я тебя больше здесь не видел!
На моей памяти это был единственный случай, обычно Ватрушкин никому не отказывал, Не только брал и привозил, но и частенько на своей «Победе» развозил гостинцы и заказы по домам. А после и меня подвозил домой; из аэропорта добираться до Жилкино, где я жил в ту пору, мне действительно приходилось на двух автобусах.
Через некоторое время моя новенькая форма потеряла былой лоск, как бы притёрлась к самолёту, ко всему, что окружало полёты, я сам уже стал иным и не глядел на себя со стороны. И когда входил в автобус, на меня уже не оборачивались, не смотрели как на белую ворону. В конечном счёте всё встало на своё место, и мои каждодневные приземления в другие миры, в иную жизнь уже не казались чем-то особенным, ожидание увидеть не изведанные ранее земли отошло в прошлое, а рассказы и авиационные байки на промежуточных ночёвках стали неким сопутствующим гарниром обычной лётной жизни. Они перешли в мою собственную жизнь и стали как бы продолжением моей биографии, моей жизни.
Как-то в один из осенних дней мы вновь прилетели в Чингилей по санзаданию: надо было срочно вывезти пострадавшего при пожаре мальчишку в город. На площадке было непривычно много народа. Не сразу я разглядел среди провожавших Анну Евстратовну. Она как бы слилась с окружающей местностью: деревенский румянец на щеках, приталенная овчинная тужурка. Выдал её модный, завязанный галстуком платок на шее. И ещё резиновые сапоги на ногах: асфальта в Чингилее не предполагалось на ближайшую сотню лет, а вот дожди шли там регулярно. Она подошла к Ватрушкину и стала что-то оживлённо ему объяснять. Оказалось, что пострадал её ученик, пожар случился ночью, погибла бабушка, а у него множественные ожоги, теперь вся надежда на самолёт.
Мимоходом она представляла нам своих учеников и пригласила Ватрушкина в школу, сказав, что для такой встречи она соберёт не только школьников, но и родителей.
— Вы лучше его пригласите, — кивнув на меня, ответил Ватрушкин.
— А я вас не разделяю, — ответила Анна Евстратовна. — Для меня вы одно целое. Как семья. Давайте назовём это встречей с экипажем.
И вскоре такой случай нам представился.
Перед ноябрьскими праздниками нас поставили в план лететь в Чингилей. Напросился или, наоборот, организовал тот полёт Ватрушкин. Мне было всё равно куда лететь, но я всё же отметил, что в Чингилей Ватрушкин летает с особым удовольствием. И причина была понятна: обычно там нас встречала Анна Евстратовна.
Но едва мы пришли в диспетчерскую, как Ватрушкину позвонили с местных авиалиний:
— Вас тут домогаются артисты. Скандалят. Вы с ними разберитесь.
Разбираться Ватрушкин послал меня.
Выяснилось, что в Жигаловский район по приглашению администрации на гастроли летят артисты из филармонии. А скандал произошёл из-за реквизита. Его оказалось много, и диспетчер побоялась, что он не поместится в самолёте.
— Оформляйте через грузовой склад! — потребовала она.
Но артисты взбунтовались: они посчитали, что это их личные вещи и они могут, не оплачивая, взять их с собой в самолёт.
Руководитель группы заявил, что обо всём они договорились с начальником аэропорта Брюхановым, и попросил связать их с Ватрушкиным.
— Нам сказали, что он отвечает за нашу доставку в Жигалово.
Когда я подошёл в диспетчерскую, то неожиданно обнаружил, что уже встречался с руководителем ансамбля: им оказался друг Анны Евстратовны Вениамин Казимирский, которому она через меня передавала документы на конкурс.
Осмотрев вещи артистов, я решил, что оформлять через склад — только время терять; по моим прикидкам, реквизит входил в самолёт, но загружать его надо было быстро, для полёта в Чингилей нам могло не хватить светлого времени.
Но пока загружали вещи в автобус, пока выносили и вносили вещи необычных пассажиров, времени ушло ещё с час. Самое интересное, что артисты решили, что всю черновую работу должна делать служба аэропорта. А поскольку они — артисты, то их место в буфете.
Присланный мне в подмогу уже знакомый «волкодав» поглядел на шумливых пассажиров, на их выкрики: не так берёте, не так несёте, — плюнул и, послав куда подальше, отбыл на свой склад.
Кое-как, с грехом пополам, мы всё же загрузили весь артистический бугор, усадили уже подвыпивших артистов на жёсткие металлические сиденья и поднялись в воздух. Если в городе на солнечных местах ещё подтаивало, то за последними домами уже лежал снег. Тёмной шёрсткой выделялся лес, в который огромными белыми лоскутами вдавались поля; справа, в стороне Байкала, поднимались к небу горы. Самолёт шёл параллельно им по уже не один раз протоптанной воздушной дороге.
Казимирский оказался разговорчивым парнем.
— Ну что, вперёд и с песнями! — сказал он, притулившись в кабинном проходе на том самом месте, где сидела Анна Евстратовна, когда мы летели с ней в Жигалово.
Но почему-то Ватрушкин не предложил ему сесть на струбцину; выкурив очередную папиросу, он, по своему обыкновению, решил подремать.
— Да, сложная у вас работёнка, — сказал Вениамин, оглядывая кабину. — Один на один с этим бе лым безмолвием, — он кивнул на землю. — Как это там в песне? «Может быть, дотянет последние мили мой надёжный друг и товарищ мотор». Одна надеж да на него, ведь так?
Я, вспомнив слова Ватрушкина о трудяге-коленвале, согласно кивнул; как там работают крылья и расчалки, меня интересовали мало. Действительно, двигатель, громкий и неутомимый, порою из-за его грохота и поговорить было сложно, всегда оставался для лётчиков настоящим другом и помощником.
— Вот ты мне скажи: почему лётчикам не выдают парашюты? — начал дёргать меня за плечо Вениамин.
— Я выпрыгну, а ты останешься, — с улыбкой ответил я. — Что мне потом делать?
— Да, верно, помирать, так вместе, — согласился Казимирский. — Хочешь, расскажу анекдот про парашютистов? Летят. Вдруг один встаёт и идёт к двери. Сосед останавливает: «Ты же без парашюта!» Ему в ответ: «Ну и что? Это же учебный прыжок».
Он хохотнул, а я подумал: чего только не наслушаешься в полётах. Пользуясь тем, что я знаком с его подружкой, Вениамин решил избрать меня временным поверенным в своих давних переживаниях.
— Когда-то я тоже хотел стать лётчиком и даже ходил на занятия в аэроклуб, — продолжил Вениамин. — И там насмотрелся такого!
Чего он там насмотрелся, мне было неведомо. Почему-то вспомнился диагноз, который поставила ему Анна. Аэрофобия! Поразмыслив немного, я подумал, что говорит он много и возбуждённо потому, что выпил перед полётом, так делают многие, чтобы спрятать свой страх. Думаю, он и в проход встал, чтобы не смотреть на землю.
Неожиданно Ватрушкин приоткрыл глаза:
— Послушай, а у тебя случаем нет спичек? — обратился он ко мне. — Я забыл свои.
Вениамин услужливо протянул Ватрушкину зажигалку.
— Значит, так: зачислили нас, усадили за столы, — продолжил Казимирский. — И начали гонять. Ну, я и заяви: нас принимали как здоровых, а спрашивают как умных. Меня взяли и отчислили.
— Вот что, дорогой, иди и сядь на место. Не дай Бог, болтнёт, — спокойным голосом сказал Ватрушкин. — А парашютов у нас действительно нет.
Казимирский оказался понятливым; подняв руки, он быстрым голосом проговорил:
— Всё, всё, понял — ухожу с горизонта.
Спустившись в грузовую кабину, он, подмигнув мне, уселся на своё место и на всякий случай демонстративно пристегнулся ремнями.