Мы запомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков…
Но к этой известной песне о Москве капитан добавил слова, которые я никогда не слышал:
В битвах мы за великий город
Никогда не жалели живот,
Он и древен и вечно молод,
Там наш Сталин любимый живёт…
Мой рассказ понравился не только Саяне, но и таксисту. Они от души посмеялись надо мной. Я знал, что лучший смех — это смех над собой. Проверял неоднократно.
Вскоре мы были возле дома, где жила Саяна. Врачи скорой помощи сделали своё дело, Неониле Тихоновне стало лучше. Она уже успела позвонить в Прудово и, узнав, что Саяна уехала на последней электричке, испугалась за дочь. Фаина Тихоновна успокоила её, сообщив, что мы поехали вдвоём и что за мальчишками она присмотрит.
Выслушав мать, Саяна сказала, что утром нужно обязательно съездить в больницу и что она отложит свою поездку в Сибирь.
— Живы будем — не помрём, — ответила Неонила Тихоновна. — Что мне сделается? А ты поезжай. Ты же обещала ребятам, они ждут. А я ещё здесь повоюю.
— Байкалу миллионы лет, он подождёт, — ответила Саяна. — Твоё здоровье мне дороже. Ты у нас прямо как Цезарь: пришла, увидела и всех победила.
— Спасибо вам за жимолость, — неожиданно поблагодарила меня Неонила Тихоновна. — Я съела ложечку, и мне стало легче. А насчёт Цицерона…
— Да не Цицерона, а Цезаря, — поправила Саяна.
— Я и говорю про этого Чингисхана, — улыбнулась Неонила Тихоновна. — В жизни надо всё доводить до конца. В этом была его сила. А безысходных ситуаций, голубушка, не бывает. Есть безвыходные, сидящие на кухне люди. Вот их и надо вытаскивать на улицу. А ты поезжай, там тебе понравится.
— Кто звонил? — перевела разговор Саяна.
— Если бы я знала, — махнула рукой Неонила Тихоновна. — Скорее всего, бандиты. Опять спрашивали про бумаги отца, — она вновь повернулась лицом ко мне. — Георгий в пятидесятых годах искал месторождение золота. Проводником у них был Бадма Корсаков. Во всех походах по горам он старался никогда и ни от кого не зависеть. Во вьючных сумах у него было всё, что могло понадобиться в тайге. Меня всегда удивляло, что у него всегда были чистые полотенца. На водоразделе Тункинских Альп, в верховьях Шумака, он показал старые, заброшен ные шурфы и отвалы породы. Там ещё были видны три полусгнивших столба. На одном из них на сколе можно было прочитать: «База Отто Шнелле». Был в наших краях такой инженер, он раньше пытался найти там золото. Но не нашёл. Кстати, его внук, Аркадий, ныне в руководстве компанией. Умница. В нашем землячестве его очень уважают. Они сейчас, правда, за границей живут. Жена у него — красавица, во всём ему помогает. А первая, говорят, сильно пила. Потом уехала в Германию.
«Да, тесен мир, — думал я, слушая Неонилу Тихоновну. — Такой клубок земляков и знакомых в Москве образовался, что дальше некуда».
— Неподалёку от тех мест были обнаружены образцы кварцевой породы с вкраплением линз галенита и сфалерита, — откуда-то издали доносился до меня голос Нионилы Тихоновны. — А это первые спутники золотоносных жил. Во время полевого сезона я помогала вести документацию и была в курсе всех находок. Настоящая жена должна жить интересами мужа. Только тогда семья будет крепкой. Так вот, во всём мире считается перспективной разработка месторождений, когда содержание золота составляет два-три грамма на тонну породы. В Зун-Халбе оно составляло семьдесят пять граммов на тонну. А в некоторых блоках доходило до восьмисот граммов! Представляете? Отмытую руду самолётами отправляли в Иркутск, а дальше в Новосибирск, на аффинажный завод, где её уже выплавляли в слитки. За первый же сезон на Пионерском было добыто около двух тонн драгоценного металла. Вот современным предпринимателям эти тонны и не дают покоя. Сейчас у некоторых вместо глаз золотые монеты вставлены, человек будет на земле лежать — не подойдут. Жизнь человека сегодня — копейка.
Слушая Неонилу Тихоновну, я мысленно соглашался с доводами этой женщины: сегодняшняя жизнь действительно ничего не стоила. Но и в прежние времена она стоила недорого.
Мне тут же вспомнился один полёт, который мы выполняли с верховьев Иркута с упакованной в брезентовые мешки отмытой золотоносной рудой. При подлёте к перевалу у самолёта начал барахлить двигатель. Садиться было негде, кругом скалы и тайга. Когда мы уже чуть не начали цеплять скалы, Шувалов приказал мне выбрасывать из самолёта груз. Но только я открыл дверь и направился к мешкам, как сопровождающий груза чернявый охранник достал пистолет и направил на меня. «Дотронешься — застрелю, — спокойным голосом сказал он. — У меня выбора нет! Если выбросим золото, меня расстреляют. Так и так конец один». — «Твоё золото — дерьмо, оно не стоит наших жизней!» — крикнул из кабины Шувалов. «Стоит, стоит, — помахал пистолетом сопровождающий. — Если грохнемся, твоей семье выдадут на доски тысячу. Если перевести в металл, то по весу это меньше пули. Здесь около тонны. Вот и прикинь».
Что и говорить, арифметика сопровождающего была явно не в нашу пользу. Видимо, подобные расчёты существовали, и не только на Колыме.
Каким-то чудом Шувалов сумел удержать самолёт от столкновения с горой, и мы дотянули до аэродрома. Но тот чернявый сопровождающий запомнился мне на всю жизнь.
— Неонила Тихоновна, а вы, случаем, не знаете фамилию той женщины, которая прыгнула на парашюте в тайгу? — спросил я.
— Конечно, знаю! — Неонила Тихоновна оживилась. — Лида Дёмина. Она семнадцатилетней девчонкой прыгала в тыл к немцам. У неё орден Боевого Красного Знамени был. А когда она к нам прыгнула, ей, дай Бог памяти, лет под сорок было. Там как всё произошло? Мы закончили полевой сезон и стали выходить из тайги. Я тогда уже на седьмом месяце ходила. Было холодно, на реках появились леденистые забереги. При переправе через Иркут моя лошадь поскользнулась, и я свалилась в воду. Мне на выручку бросилась Жалма и вытащила меня на берег. Но после купания в ледяной воде она заболела и сгорела за три дня. Я её, бедненькую, часто вспоминаю. Молодая, красивая и бесстрашная. Тогда люди другими были. И в тайгу вместе с мужиками шли, и, если надо, с парашютом прыгали. И в ледяную воду бросались.
Утром я позвонил Котову и попросил его узнать, какие у «Востокзолота» дела с Сергеем Селезнёвым. Котов перезвонил мне через час и предложил встретиться в Государственной думе, в буфете на пятом этаже. Он с ходу предложил выпить по рюмке коньяку. Хорошо зная депутата, я понял, что разговор будет непростым. Я заказал коньяк, закуску, и мы расположились за столиком.
— Непростую ты мне задал задачку, — сказал Котов, осушив первую рюмку. — Я, Гриша, пошёл на эти переговоры исключительно из-за тебя. И зачем тебе понадобился этот болтун и прожектёр?
— Я случайно узнал об этой истории, — осторожно ответил я. — Вроде бы как у него какие-то там проблемы.
— Есть и большие, — нахмурившись, подтвердил Котов. — Селезнёв должен компании круглую сумму. Не вернёт — они заберут у него квартиру и дачу. Или оторвут ему или его жене голову. Дело серьёзное. Ты знаешь, сейчас за бутылку могут убить, а уж за такие бабки и подавно.
— Что, и милиции не побоятся?
— О чём ты говоришь?! Какая милиция? Ты что, первый год замужем? В этом деле и милиция будет против него.
— Да она уже два года как не живёт с ним! — воскликнул я.
— Это не аргумент, — заметил Котов. — Так делают, чтобы не платить. Но выход есть. У жены Селезнёва или у её матери остались бумаги. В своё время их передали местные буряты. Среди них — геологическая карта. Там помечены перспективные места рудопроявлений. На этой карте Георгий Иванович Корсаков, кстати, говорят, геолог от Бога, указал Дёминское золоторудное месторождение. Они им отдают карты — компания прощает долг.
— Хорошо, — вспомнив рассказ Сани Корсакова про Дёмин клад, сказал я. — Постараюсь узнать, готовы ли они отдать бумаги.
— Кстати, передай Корсаковой, пусть она не будоражит людей. Там дом строят, Шнелле огромные бабки в него вложил. А она со своими бабульками хочет паровоз остановить. И зачем ей в политику лезть? Себе только проблемы создаёт.
Котов разлил коньяк и, подняв рюмку, посмотрел её на свет. Я решил защитить Неонилу Тихоновну.
— Она-то и есть настоящий политик, — сказал я. — Сегодня политика стала прибыльным занятием, а она поступает, как велит ей совесть.
— Ты хочешь сказать, что мы все здесь агенты влияния? — усмехнувшись, сказал Котов. — Зря хлеб едим?
— Вам платят, значит, управляют. В этом вся разница. И приходится представлять интересы не государства, а, скажем, тех же Торбеевых. Думаю, это они или их люди названивают Корсаковым. Ты, случаем, не думал об этом, а? Так что, будем очищать Москву от лизоблюдов и негодяев или потихоньку вольёмся в их ряды? Твой ноябрьский тост был хорош, я даже готов был аплодировать.
Глаза у Котова дрогнули, но он быстро взял себя в руки и посмотрел на меня долгим взглядом: мол, откуда ты такой взялся?
— Дорогой ты наш, да будет тебе известно, что «Востокзолото» финансирует проект фильма о Чёрном Иркуте. Так, кажется, будет называться ваш фильм? Оксана Потоцкая у них в штате. И ещё, но это уже не для передачи, но, думаю, тебе следует об этом знать. Они каким-то образом разнюхали, что когда-то вы с отцом намыли песочка. И будто бы после этого твоя жизнь пошла иной дорожкой. Ты, когда поедешь на съёмки, покажи, где это всё про исходило, а они всё заснимут на камеру. Так что, дорогой ты наш сценарист, тебе и мне платят. Тебе — за твою работу, мне, заметь, государство — за свою. Каждому своё — так, кажется, говорили древние? Вот поэтому ты не стоишь в пикетах, не кричишь: «Долой Торбеева и Лужкова!»
— Я стараюсь честно делать свою работу, — ошарашенный свалившейся на меня информацией, пробормотал я. — Раньше — в кабине самолёта, сейчас — за письменным столом. И если бы не эти завлабы, которые прикончили нашу авиацию, то сейчас бы я летел на своём самолёте куда-нибудь в Рим или Мадрид и не думал о каком-то там Торбееве.