Отсюда, из Боснии, он распознавал те приметы, которые если не кричали, то подсказывали: вот-вот всё должно рухнуть.
«В России нет таких разрушений, — думал Сергей. — Есть нечто иное: чувство безысходности. Но как его преодолеть? Какое нужно слово, чтобы подняться, отряхнуть налипшую грязь и зашагать дальше? И кто поведёт? Недаром говорят: каков поп, таков и приход…»
— Это тебе в дорогу, — сказала Милица, протянув ему пакет с яблоками. — Конечно, нельзя без спросу, но, я думаю, хозяева бы разрешили собрать опавшие яблоки, — и, помолчав немного, добавила: — Не люблю расставаться. Сегодня ты будешь в Белграде, а завтра в своём Иркутске. И забудешь, что где-то есть Босния.
Сергей видел, она хотела сказать: забудешь меня. Но Милица быстро справилась с собой и уже ровным голосом продолжила:
— А мы с Мишко поедем в Бихач. Наши бы его давно взяли, да американцы не дают. Во время последнего контрнаступления сербы разбили пятый мусульманский корпус и подошли к городским кварталам. Солдаты Изитбеговича сдавались в плен тысячами. Их собрали в одно место и провели политбеседу, предложив хором повторить одну фразу: «Босна е сербска, как и Москва — русская!» Потом всех пленных, кроме наёмников, под честное слово распустили по домам.
Со стороны дороги посигналила машина.
— Ну вот, кажется, Мишко нашёл для тебя попутную, — сказала она.
Милица смотрела куда-то вниз, затем быстро подняла глаза. Он увидел, как у неё по щеке покатилась слезинка. Сергей обнял её за плечи, и она уткнулась ему в плечо.
— Ты не смотри на меня, хорошо? — попросила она. — Сейчас всё пройдёт, и я буду в полном порядке.
С дороги вновь долго и требовательно посигналили, и Милица, торопливо поцеловав его, пошла к калитке. На дороге рядом с машиной Мишко стоял военный джип. Милица о чём-то переговорила с водителем и сказала Сергею, что у них времени в обрез.
Перед тем как сесть в джип, Сергей оглянулся. Она с улыбкой подняла вверх ладошку, затем поднесла её к губам. Послав воздушный поцелуй, тут же показала губами, что целует его ещё много-много раз, затем развела руками: мол, рада бы ехать с ним, но что поделаешь! Милица села в машину, хлопнула дверца, и Мишко умчал её в сторону Бихача. Сергей, проводив её глазами, уселся на заднее сиденье джипа. Глядя на дорогу, он пытался думать о том, что нужно будет сказать в российском посольстве, чтобы объяснить свою задержку. Но перед глазами стояла Милица…
Уже в Белграде Сергей узнал, что в центре Сараева вновь взорвалась адская машина и погибло много мирных жителей. И в который раз во всём обвинили сербов. Русскому полковнику Демуренко из батальона миротворческих сил, который пытался доказать, что вины сербов нет, тут же заткнули рот и отправили в Россию. И, как по команде, американские, французские и английские самолёты с итальянской базы в Баре и с авианосцев в Адриатике начали наносить бомбовые и ракетные удары по находящимся в Боснии сербским мостам и дорогам.
Потом последовали ультиматум Туджмана, мобилизация в Хорватии и падение Сербской Краины. Словно заранее зная и участвуя в каком-то чудовищном сценарии, тысячи сербов в который раз за свою историю снялись с насиженных мест и двинулись на восток. Их расстреливали из орудий, давили танками. По дорогам Боснии шло одно большое, огромное горе. Тысячи и тысячи машин, повозок, колёсных тракторов под дождём двигались к Баня-Луке. Из-под одеял выглядывали ребятишки, тёмными испуганными глазёнками рассматривая проезжающие военные машины…
Сергей прожил несколько дней у Зорана в Белграде. Выехать в Россию оказалось совсем не просто. В посольстве начали задавать разные вопросы: например, почему он просрочил визу, от какой газеты ему дали столь длительную командировку. И так далее и тому подобное. До выяснения всех вопросов просили подождать. Когда пала Сербская Краина, Сергей с первой же оказией помчался в Баня-Луку, намереваясь разыскать там Милицу. Добирался долго, с частыми остановками. Навстречу нескончаемыми колоннами двигались беженцы. В Баня-Луке ими были заполнены все площади, парки и скверы.
На телевидении знакомый журналист сказал Сергею, что неделю назад она с Мишко уехала на передовую. Но через день он неожиданно увидел на площади знакомую машину Мишко. Заметив спешащего к нему Сергея, Мишко вышел из машины и начал пробираться навстречу между сгрудившимися беженцами. Какой-то усталый, мокрый и помятый, молча протянул руку. Затем достал из кармана сиреневого мишку.
— Что случилось? — спросил Сергей.
— Милица — тобе.
— Где она? Что с ней? — чувствуя, как из-под ног уходит земля, выдохнул Сергей.
— Не нема, — глядя куда-то в сторону и смахивая ладонью с лица водяные капли, тихо сказал Мишко. — Она е погинула под бомбами. Ми её повели у больницу. Ништа ние помогло. Она е молила до придайте поруку, что она сама са тобой.
И вдруг Сергей понял, что на лице у Мишко были не капли от дождя, а слёзы.
На Балканы с Адриатического моря пришёл огромный циклон. Он надолго завис над горами, поливая землю дождём, которому, казалось, не будет конца. Так, наверное, было во время Всемирного потопа. Кто-то там, наверху, должно быть, решил смыть все следы человеческих злодейств и слёз на лицах. Но бредущим по воде людям уже неоткуда было их брать — всё было давно выплакано.
Мишко ещё что-то говорил, но Сергей уже ничего не слышал. Всё его существо отказывалось верить в случившееся. Сжав губы, он окаменело смотрел на укрывшихся от дождя под плёнкой ребятишек, на огромную лужу, на поверхности которой возникали и тут же пропадали водяные пузырьки…
Почему-то ему вспомнились Призрень и те уже далёкие слова Милицы, когда они стояли в церкви Богородицы Левишки. У неё уже никогда не будет детей. В кармане куртки он ощущал тяжесть каменного мишки и не знал, что с ним делать — отдать сидящим под плёнкой ребятишкам, взять с собой или зашвырнуть куда подальше. Сказанные как бы невзначай слова про каменное сердце воплотились. Теперь он казнил себя за них. Зачем, кому она помешала? Бог забирает молодых и красивых, говорили древние. Но почему выбор пал на Милицу? Поехал на войну искать друга, но потерял не только его, а нечто большее. И теперь не знал, как жить дальше и что делать в мире, где уже никогда не будет её. Ничего не будет — ни Сибири, ни Байкала. Казалось, вот только недавно она стояла рядом и читала стихи Николича.
Изуродованное лицо твоё от стыда
Прикрыто известью.
Потом муэдзин с мечети
Звал из Стамбула Бога,
Но с тобой рядом не было никого…
Сергей пробовал вспомнить, а что же там было дальше, но в памяти остались другие слова:
К храму от сердца дорога,
Как молитва от немоты.
Зеница ока мога
Гнездо твоей лепоты.
Амурские ворота
На город заходила огромная чёрная туча. Жалея, что не захватил с собой зонтик, я прикидывал, успею ли добраться до театра, но трамвай не торопился; позванивая, он проезжал мимо древних, утопленных в землю деревянных домов, которым было далеко за сотню лет. Они, должно быть, помнили Муравьёва-Амурского и ещё многое-многое другое. Я сошёл у магазина на бывшей Заморской, а позже Амурской улице, глянул на Крестовоздвиженскую церковь, колокола которой приглашали на вечернюю службу, вспомнив, что в ней, перед экспедицией на Амур, которая завершилась открытием Татарского пролива, в середине позапрошлого века венчался будущий адмирал Геннадий Невельской.
Напротив церкви, на месте стоявших когда-то Амурских ворот, был установлен камень в честь присоединения амурских земель к России. Помню, меня всегда охватывала досада; и это всё, что оставил город себе в наследство из своего славного недавнего прошлого? Именно отсюда, из Иркутска, управлялись земли огромного Восточно-Сибирского края, куда входили и заморские территории: Аляска, Алеуты и Калифорния.
Узкими дворами, укорачивая путь, быстрым шагом пошёл в сторону драматического театра.
Но для меня драма началась, когда я почти добежал до театра: небо исполнило своё обещание, ледяной стеной хлынул дождь, и через пару минут моя одежда стала напоминать хлюпающую водосточную трубу.
Я добежал до служебного входа, но там охрана сообщила, что директор ещё не приехал, и посоветовала подождать. Я подумал, что мне бы сейчас в самый раз раздеться и отжать одежду, она липла к телу, туфли, словно жалуясь, хлюпали, а на кафельном полу подо мной расплывалась лужа. Мимо спешили служащие, они сворачивали зонты и ныряли в тёмное нутро театрального лабиринта. Я посмотрел в окно: за стеклом с водостоков потоком лилась вода; ударяясь об асфальт, она потрескивала, словно на сковородке, — дождь набирал силу.
«Придётся сохнуть здесь», — обречённо подумал я.
В этот момент распахнулась дверь, и, минуя вахтёров, из лабиринта вышла молодая женщина, приготавливая для улицы пёстрый зонт. Оглядев её ладную, затянутую в плащ фигурку, я приподнялся со скамейки и удивлённо произнёс:
— Валя?! Как ты тут оказалась?
Ответить она не успела: неожиданно мы почти одновременно увидели под окном на полу крупную денежную купюру. Как она там оказалось, я не успел понять; сделав удивлённое лицо, я кивнул на смятую бумажку:
— Кто-то выронил?
— Наверное, это я обронила, — запнувшись, сказала Валя.
Я сделал вид, что мне нет дела до валяющихся бумажек: мало ли чего может оказаться на полу? Она одним движением преодолела пространство, подняла оброненную бумажку и сунула в карман.
— Ой, да ты совсем промок! — оглядев меня, воскликнула она. — Пойдём ко мне, я тебя обсушу.
Валя взяла меня за руку и повела в театральное обиталище.
— Это со мной! — уверенным голосом сказала она вахтёрам.
Охранники кивнули, и Валя повела меня по коридорам и лестницам театра. Я, хлюпая размокшими туфлями, искоса смотрел на свою спасительницу, припоминая, что когда-то Валя была бортпроводницей и мы летали в одном экипаже. Я вспомнил, что впервые обратил на неё внимание, когда она, тогда ещё только начинающая стюардесса, на вечере в аэропорту спела шуточную песню: